Деревня на перепутье

Арвидас пожал Григасу руку: этот смех был для его слуха приятнее, чем звон золота для скупца.

Из читальни вышли Мартинас с Повиласом Навикасом. Старые знакомые, потому что райкомовский уполномоченный все то время, пока Мартинас был председателем, опекал лепгиряйский колхоз и отлично ладил с Мартинасом. Это был среднего роста, средних лет человек с хитроватыми глазами, которые чуть настороженно глядели из-под косматых бровей. На первый взгляд он казался искренним и неглупым человеком, однако нехорошие слухи все-таки про него ходили — поговаривали, что уполномоченный якобы любит подслушивать под чужой дверью и, услышав что-либо, на его взгляд достойное внимания, передает по назначению, тем проявляя явную бдительность и политическую зрелость и, без сомнения, надеясь на проценты со вложенного капитала — на повышение по службе. Райкомовские работники не любили его. Юренас терпел, но презирал, колхозники никак не относились к нему, а Мартинас побаивался, но антипатии не испытывал, потому что Навикас умел так ладить с бывшим председателем, что, когда он нажимал, Мартинасу казалось, что он идет на уступки, а главное, в противовес Юренасу, он не скупился на комплименты; правда, з а г л а з а, если это было ему полезно, он забывал свои красивые слова и поносил за то же самое, не жалея самых мрачных красок.

— Не имею понятия, зачем я сегодня приехал, — сказал Навикас, садясь на лавку под окном читальни. — Праздновать всякий умеет и без уполномоченных.

Арвидас уселся рядом. Рядом с ним — Григас. Справа от Навикаса — Мартинас. Кто-то, проходя мимо, посмеялся: вся власть под окном.

— Праздник празднику не ровня, — откликнулся Григас. — Собаке и в конуре пасха, а человеку стол нужен, и не бедный.

— Для отдыха нужно не меньше умения, чем для работы, — подхватил Арвидас. — День потратить без пользы — да это каждый умеет, товарищ Навикас. Но зачем тогда книги, газеты? Воскресенье должно стать днем просвещения для крестьянина. Когда мы научимся полностью его использовать, тогда и колхозник станет сознательней и эти шесть рабочих дней производительней.

— Разумно сказано, — похвалил Навикас, хоть на самом деле был недоволен. Арвидас говорил слишком вызывающе. — Но в настоящую минуту, товарищ, я не заметил ничего подобного вашему воображаемому отдыху. Народ проторчал целый день на своих огородах, а теперь бежит домой с деньжатами. Вместо культурного отдыха в голове у всех частнособственнические мыслишки, индивидуалистические настроения. А посевные работы в колхозе не продвинулись ни на пядь. Много ли вы здесь выиграли, товарищ?

— А вы видели, в каком настроении народ бежит домой с «деньжатами»? Поговорили хоть с кем-нибудь? — в свою очередь спросил Арвидас. — Мы выиграли, очень много выиграли, товарищ Навикас! Правда, не таким мы представляли день отдыха. Но ведь это только начало. Дадим время людям управиться с работами. Научатся, привыкнут…

— Сегодня важнее всего было выплатить аванс, — вмешался Григас. — Теперь телега покатится веселей, лошадь и та домой проворнее бежит.

Мартинас покачал головой. Нельзя было понять, осуждает он или одобряет, но, во всяком случае, он задумался.

— Разумно сделано. — Навикас чихнул; хронический насморк ни зимой, ни летом не отпускал покрасневший до блеска кончик его носа. — Надо поощрять материальную заинтересованность. Само собой понятно, когда есть для этого средства. Такой рачительный хозяин, как вы, товарищ Толейкис, не скормит зерно скоту, забыв, что надо оставить на семена, — добавил он вкрадчиво, а в голове у него так и зудела мысль: как бы найти повод оседлать председателя, взять вожжи в свои руки и уверенно свернуть на проторенную дорогу, может быть чуть скучную, но зато без резких поворотов и опасных подъемов.

— Пока что денег, вырученных за коров, на аванс хватит. А дальше — посмотрим. Думаю, за молоко больше наберем. Ведь работаем в том направлении, чтоб колхозные дела шли на поправку. Если понадобится, урежем неделимый фонд. Словом, сделаем все, чтобы удержать прочный трудодень и завоевать доверие колхозников. А когда появится доверие, тогда мы уже сможем сказать, что колхоз на полпути в гору.

Навикас чихнул, и в самое время, потому что не знал, что тут и ответить. Планы Толейкиса превышали все то, что он до сих пор позволял себе вообразить. Во имя трудодня урезать неделимый фонд! Даже неделимый фонд! Неслыханное покушение на интересы колхоза! О, теперь-то будет что внести в секретную книжицу! «Опасная тенденция и т. д…» Придя в себя, он сказал:

— А что будет, если… не влезет на гору? Поскользнется — и вниз с горки… Колхозные фонды исчерпаны, товарищ, а народ, как и раньше, на своих сотках да у своих коров. Затея удивительная, гениальная! Не сомневаюсь, что вам, такому разумному человеку, она удастся. Я сказал так просто, ради примера. А что, если… — Навикас многозначительно поднял палец к губам и огляделся.

— Не будет никакого «если». Не может быть! Это противоречит закону материальной заинтересованности. Чем больше человек заработает, тем сильней будет стараться, а чем сильней будет стараться, тем больше будет производить колхоз. Клин клином вышибают, как народ говорит. — Арвидас вдруг вспомнил разговор в райкоме и, охваченный досадой, уставился на Навикаса в упор. Он не мог не добавить: — Как видите, вам нечего дрожать за судьбу колхоза. Вы сами только что похвалили, что я хороший хозяин. Хотя в кабинете Юренаса ваше мнение автоматически изменится.

— Мое мнение? — от души удивился Навикас. — Какое может быть у меня мнение, товарищ? Уполномоченный районного комитета не может иметь собственного мнения. Он всего лишь посредник, информатор. Моя обязанность — без утайки и постоянно сообщать райкому о положении дел в колхозе, передавать вам мнение райкома по тому или иному вопросу и наблюдать, как идет выполнение постановлений партии.

— Наблюдать и информировать. — Арвидас рассмеялся с иронией. — Нам нужны не наблюдатели, а работники.

— Интересно, как вы представляете себе мою работу? — ласково спросил Навикас, а перед глазами у него уже скакали привычные фразы, которые он запишет, едва только останется один: «Непочтительные высказывания в адрес конъюнктуры… Презрительное отношение к партийным работникам…» — Раньше, бывало, райкомовский уполномоченный совал всюду нос, приказывал, указывал, требовал. Года два назад партия справедливо осудила подобную практику. Правильно, товарищ! Потому что не уполномоченный, а вы, колхозники, являетесь хозяевами. Мы можем вам только посоветовать, обратить внимание, осторожно указать… Мы посредники, а не исполнители.

— Через посредников все дороже обходится, — не утерпел Арвидас. — Такие уполномоченные, возможно, и нужны в крупных районах страны, где до центра сто и более километров, но не у нас.

— Мешаю? — мрачно спросил Навикас.

— Вчера наша Настуте письмо от отца получила, — вдруг вставил Григас, решив прекратить опасный спор.

— Мешаете! Вы не виноваты, но мешаете. Не мне — обществу. Каждый мешает, кто не занят полезным трудом, — отрезал Арвидас, не обратив внимания на слова Григаса.

— Людвикас возвращается, Круминис, — Григас повысил голос. — Слышали?

Мартинас вздрогнул, побледнел, но никто не заметил его смущения.

— Ну и пускай себе возвращается, — отмахнулся Арвидас.

— Вы думаете, Толейкис… — начал было Навикас, но Григас поспешил забежать вперед:

— Вместе с ним младший сын приезжает. Болюс-то женился, живет где-то под Воронежем. Обстругали человека. Жена умерла, сам остался без здоровья, рассказывают, едва три пуда тащит, а такой бугай был… Чтоб его туда, этот культ…

Навикас навострил уши.

— Придется Гоялисов куда-то выселить, пока они свой дом не построят, — сказал Арвидас.

— Как-нибудь в тесноте до осени проживут. Пускай только их в колхоз примут. Дома на скамье мягче, чем в гостях на перине.

— Колхозу нужны работники, — скупо заметил Арвидас. — Примем. Кажется, неплохо со всеми ладил.

— Человек он уживчивый. Не Лапинас, хоть и побольше земли было. Не хитрил, не мошенничал, на чужом несчастье не наживался, а в беде никому не отказывал. Помню, как-то захворал тяжело мой Тадас. Бегу туда, бегу сюда. У одного лошадь не кована, у другого телега сломана, у третьего сено везут, чтоб его туда! А Круминис хоть бы слово сказал. Лошадей мигом из косилки в бричку, сам — за вожжи, да еще спрашивает, может, деньги нужны. Такой уж он человек… По доброте своей и не разжился, не приумножил отцовское имущество, а только хозяйство развалил. Годика два я у него батрачил. Работать, спору нет, приходилось; но и работается веселей, когда тебя за человека считают, не садят за отдельный стол, платят прилично. Кулак, кулак… По гектарам кулак, а по сердцу… Такой Шилейка, хоть земли у него в несколько раз меньше было (пока не прибавили в реформу), куда больше был кулаком, чем Круминис. Если и надо было кого-то из Лепгиряй сослать, то только не Круминиса.