Дерево красной птицы. Пробуждение огня

«Помоги… Помоги! Помоги!» – ей казалось, что она кричит, но от ужаса не могла разомкнуть губы. Взгляд Мунно вдруг заметался по пленным, он дернулся с места, но Даон схватил его за локоть.

Палач рассекал мечом воздух, и после каждого раза на землю оседало чье-то тело. Один, два, три… еще одиннадцать человек, а потом все… Сердце металось в груди, будто тоже пыталось спастись. Только не от палача, а от текущего по венам огня, который разгорался все жарче . Кожу жгло изнутри, словно пламя должно было вот-вот прорваться и выплеснуться наружу. Такого с Кымлан еще не было, она горела изнутри и понимала, что еще немного и чаша переполнится, огонь уничтожит ее, просто спалит дотла прежде, чем меч мохэсца прервет ее жизнь. Она задыхалась, глядя, как палач встал позади Чаболя и поднял руку для удара. Перед глазами плясали огненные искры, воздух плыл и дрожал, словно она смотрела на все сквозь дым от пожара. Все чувства исчезли, кроме отчаяния и испепеляющей изнутри нечеловеческой боли.

Зажатый в руке меч сверкнул в лучах солнца, и что-то холодное брызнуло Кымлан на лицо, зашипев на коже, словно мясо на жаровне. Это не может быть кровь Чаболя… нет, конечно же нет… Совсем рядом с тихим шорохом на землю упало еще одно тело. Кымлан опустила глаза вниз и увидела лишь как тонкая красная струйка вытекает из-под неподвижной пухлой руки друга, течет по направлению к ней и вдруг вскипает, едва коснувшись ее ноги.

Все вокруг мечется и трясется, смазанными пятнами вокруг бегают люди, а сердце Кымлан взрывается внутри огненным фонтаном от одной простой, но страшной мысли: Чаболя больше нет.

Огонь вдруг разом уходит, словно устремляясь куда-то вне ее тела и оставляя после своей уничтожающей пытки лишь легкое покалывание в пальцах. А Кымлан падает на траву почти в беспамятстве и вдруг ощущает, что руки ее свободны. Кругом слышатся испуганные крики, треск ломающихся деревьев, и последнее, что Кымлан видит перед тем, как провалиться в пустоту: объятые огнем военные шатры и бегущих прочь людей.

Глава 6

Дни текли унылой чередой, похожие друг на друга как две капли воды. Иногда Науну казалось, что он погрузился с головой в топкое болото, и никак не может выбраться. Трясина затягивала все сильнее, и поднять голову было неимоверно сложно.

Как послушный сын он каждый день приходил на занятия для принцев, тренировался в стрельбе из лука и в искусстве владеть мечом, читал заветы Кун Цзы, но делал все это по привычке, ни на что не откликаясь ни мыслями, ни духом. Словно вместе с Кымлан его жизнь потеряла смысл. Он закрылся ото всех, даже от сестры, и подолгу сидел в своих покоях, погруженный в воспоминания о том счастливом времени, когда любимая была с ним. Ансоль больше всех переживала за брата, пыталась растормошить его, организовывала прогулки, упросила отца устроить охоту и даже однажды, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дворца, прислала в его покои молоденькую служанку. Но Наун отослал ее, даже не взглянув на прекрасное юное личико: перед глазами стояла высокая гордая фигура воительницы, которую удивительным образом украшали и доспехи, и меч, и колчан со стрелами за плечами.

Он не мог смириться с ее гибелью и не переставал истязать себя чувством вины. Ведь если бы он не взял ее в тот проклятый поход… или если бы вернулся в ущелье, где Кымлан отчаянно сражалась с врагами… или не испугался угроз министра Ёна, остановившего его возле конюшни… А вдруг случилось бы чудо, и ему удалось спасти ее?

Эти мысли тяжелыми камнями сыпались на сердце, складываясь там в непрошибаемую стену, отгородившую его от семьи, министров, подданных и государственных дел, в которых раньше он принимал активное участие.

Министр Ён, всерьез обеспокоенный состоянием принца, пытался увидеться с ним, но каждый раз, как он приходил с просьбой об аудиенции, ему отвечали отказом. Наун не хотел никого видеть, в особенности тех, кто каким-то образом был причастен к смерти Кымлан. Однако упрямый Ён Чанмун не оставлял попыток достучаться до упрямца. Подкупив одного из слуг, однажды ему удалось проникнуть в покои принца.

– Ваше высочество, так нельзя, – министр с тревогой смотрел на безучастное лицо Науна. Глаза, которые еще совсем недавно горели страстью и решимостью, потухли, пальцы неосознанно крутили фарфоровую пиалу, которая – без сомнений – была наполнена вином. – По дворцу уже ходит нехорошая молва, что вы пристрастились к алкоголю.

– Министр, я сейчас не в том настроении… – он чувствовал себя пустым, как пересохший колодец, и сил выслушивать очередные нравоучения не было.

– Возьмите себя в руки, умоляю вас! Ведь вы же принц! Я понимаю ваше горе, но…

– Ни черта вы не понимаете! – равнодушное лицо вдруг исказилось ненавистью, Наун подался вперед и схватил Чанмуна за грудки. На то, чтобы не разбить его холеное лицо, уходил вся выдержка и самообладание. Он ненавидел его в этот момент всем сердцем. Его бессердечность и хладнокровие, которые не позволили спасти человека, которого принц так любил. – Это вы во всем виноваты! Если бы вы тогда не остановили меня, то…

– То вы были бы уже мертвы, – холодно осадил его министр Ён, и принц бессильно разжал пальцы. – Либо лишены титула. Но и в том и в другом случае спасти Кымлан вам бы не удалось.

Он сделал паузу и тяжело вздохнул. Облокотившись на гладкую столешницу, устало потер высокий лоб и расправил смятый воротник..

– Я мог бы хотя бы попытаться, – проронил Наун.

Конечно, все они были правы: и Чанмун, и отец, и эти прогнившие старики в Совете. Только это нисколько не уменьшало боль, которую испытывал принц от мысли, что ничего не сделал для спасения Кымлан

– Ничего бы не изменилось, и вам это прекрасно известно, Ваше высочество, – с нажимом сказал министр. – То, что случилось, ужасно, я понимаю, как вам сейчас больно, но сделанного не воротишь. У каждого своя судьба. Ваша тоска не вернет Кымлан к жизни, – голос министра вдруг стал тихим и печальным. Он с сочувствием смотрел на принца, будто действительно понимал, что тот испытывает.

Министр плеснул вина в свою пиалу и выпил залпом.

– Уверен, она хотела, чтобы вы жили дальше. Она ведь тоже любила вас и желала вам счастья.

Горло схватило спазмом, и Наун судорожно вцепился в край стола, сдерживая готовые прорваться сквозь плотину отчаяния слезы. Он ведь не пролил ни одной слезинки с тех пор как Совет отказался принять условия мохэ. Не разрешал себе плакать, потому что где-то в глубине души тлела сумасшедшая надежда, что Кымлан может быть жива.

– Как я могу жить дальше, если ее больше нет? – этот вопрос был задан в пустоту.

– Тем более ее смерть не должна быть напрасной! – горячо зашептал министр, наклонившись вперед. – Кымлан не стала убегать, а осталась сражаться. Она не только ваша возлюбленная, но и подданная Когурё, и вы лучше всех знаете, как сильна была ее верность. Очнитесь, прошу вас! Живите, чтобы ее жертва была не напрасной!

– Но как… как это сделать? Мне тошно от самого себя… – Наун опустил лицо в ладони, провел пальцами по распущенным волосам.

– Стать сильнее. Укрепить свое влияние при дворе, чтобы старикашки, которые отправили Кымлан на смерть, считались с вами! Тогда вы больше не испытаете то ужасное чувство безысходности, которое уничтожает вас сейчас. Мне больно видеть, что Первый советник смотрит на вас свысока, считая малодушным и слабым. Он изначально сделал ставку на наследного принца и выдал свою младшую дочь за него замуж, чтобы в будущем стать тестем короля. Представляете, какой огромной силой теперь обладает принц Насэм, имея такого могущественного родственника? – темные глаза министра сверкали огнем. Наун никогда не видел, чтобы обычно спокойный и рассудительный чиновник был так взволнован.