Дерево на крыше

Писатель тоже был Александр. Имя одно. А какая разница…

* * *

До субботы оставалось меньше суток.

Лена села в кресло, взяла клубок черной шерсти мохера, толстый крючок и связала себе шапочку-шлем.

Вязала шесть часов. Заболела спина, но шапочка получилась что надо.

На другой день ровно в час она звонила в знакомую дверь. Сердце стояло у горла.

Открыла Вера — все та же Вера: драный халат, ясное лицо, детская доверчивость.

Марго — та же безукоризненная стрижка у дорогого парикмахера, подтянутая фигура, сдержанная доброжелательность.

Доброжелательность — это и есть интеллигентность. Интеллигентность Марго была настояна на многих поколениях. Ее мать была из «бывших». Порода передавалась как эстафета. Она была видна и в Марго, и в Александре. Они стояли и улыбались — тепло, немного сконфуженно. Линия от носа к щеке была особая, только им присущая, чудесная.

Лена стояла и слепла от их настоящести. Настоящие были все, включая кота Мурзика.

Сели слушать сценарий. Читала Марго. Александр постоянно оглядывался на Лену.

Лена хлопотала лицом — бровями, губами, — изображала повышенное внимание. Она не любила слушать с голоса. Ей необходимо было читать глазами, чтобы можно было отвлечься и подумать. А тут отвлечься невозможно. Надо слушать, иначе потеряешь мысль.

Сценарий был дочитан. Хорош он или плох, Лена не поняла.

— Ну, как тебе? — спросил Александр.

— Так хорошо, что даже страшно, — наврала Лена.

Александр поверил. Хотел поверить — и поверил.

Сели обедать. Обед, как всегда, — эксклюзивный и талантливый, как все в этом доме. Лена была центром внимания.

Она вдруг поняла свою роль: друг семьи. Немало, если не претендовать на любовь.

Все стали расходиться.

— Я провожу, — предложил Александр.

Вышли на улицу. Александр остановил такси.

— Я далеко живу, — предупредила Лена.

— Ничего. — Александр махнул рукой. Жест великодушия.

Лена назвала адрес. Таксист тронул машину. Поехали.

Александр молчал. О чем-то думал. Скорее всего о сценарии.

Через сорок минут такси остановилось возле одиноко светящегося дома. День был короткий. Смеркалось рано. Александр оглядел унылый пейзаж. То ли Калуга, то ли город Шевченко в казахской степи… Но Александр был тактичный человек. Он сказал:

— Как в Америке…

Возможно, он имел в виду высокие дома в огнях, торчащие то здесь, то там… Он пощадил самолюбие Лены. Она это оценила.

— Я сейчас, — сказал он таксисту.

Они с Леной пошли к подъезду. Войдя в подъезд, он тут же обнял ее, стал целовать.

Потом прислонил к стене и стал расстегивать ее пальто. Она не сразу поняла, что он хочет. Потом поняла и сбросила с себя его руки:

— Не надо.

— Почему? Ты меня не хочешь? — удивился Александр.

— Ну не в подъезде же…

— Какая разница?

— Очень большая разница. Мы не кошки.

Александр молчал. Приходил в себя. Сказал мрачно:

— Ты не способна потерять голову. У тебя все по полочкам.

Повернулся и ушел. Хлопнула дверь.

Лена поднялась пешком на свой пятый этаж. Вошла в дом.

В глубине квартиры шла своя жизнь: звенела колокольчиком маленькая девочка, бубнила нянька, работал телевизор. Мой дом — моя крепость.

Могла не ходить на прослушивание.

Но он сказал: приходи. И она пришла. Она перед Александром как кролик перед удавом — покорно ползет в пасть и не представляет себе, что можно рвануть в сторону, сбежать, спастись.

«Я сбегу и спасусь», — сказала себе Лена. И тут же подумала: «Тебя никто не ловит…»

Надо продолжать свою жизнь — унылую, как пустырь за окном. Хотя почему унылую? В ее жизни есть дом — крепость, в которой не предают. Есть молодость, а значит, долгое будущее. А что может быть прекраснее, чем жить и работать. Как там у Сэлинджера: «Выше стропила, плотники»…

* * *

Близился юбилей Лены — тридцать лет.

Долго думали, где справлять — дома или в ресторане, сколько звать народа и какую сумму тратить.

Из Киева приехали родители мужа: Сёма и Руфа — сладкая парочка, попугайчики-неразлучники.

Сёма был в теле, но не толстый, а, как говорили в Киеве, набуцканный, то есть набитый мышцами. Руфа — с фигурой. Если отрезать голову, сошла бы за девушку. Руфа ходила на каблуках и с маникюром. Лена не понимала: зачем это надо в ее возрасте? Кто на нее смотрит, кроме Сёмы? Да и Сёма не смотрит.

Для Сергея (так звали мужа) было очень важно произвести на родителей хорошее впечатление. При родителях все должно быть безукоризненно: Лена и Сергей — любящая пара, вместе и рядом, как Филимон и Бавкида, хотя кто такие эти ребята — Филимон и Бавкида, никто в семье не знал. И Сергей не знал. Он был прирожденный технарь. Мог собственноручно собрать самолет.

Приняли решение справлять дома — экономно, хоть и хлопотно. Зато еда останется на другой день и на третий.

За столом можно было разместить двенадцать человек. Значит, можно позвать еще шесть. В эти шесть во — шли родственники Лены и две подруги с мужьями.

— Никого лишнего, — сказал Сергей.

— На черта нам чужие, — поддержала Руфа.

Лене было все равно. Тридцать лет, как ей казалось, — конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.

Внутри Лены стояла печаль, как затемнение в легком. Что значило это затемнение: может, ничего серьезного, а может, начало конца. Имя этой печали — Александр.

Она старалась себя отвлечь. Моталась по магазинам за продуктами, достала живых карпов, баранью ногу, красную икру, говяжью печень. В те времена развитого социализма почти не употреблялось слово «купить». «Достать» — вот определяющее слово времени.

Руфа, которую по киевскому обычаю следовало звать «мама», создавала чудеса. В паштет добавляла ложку конь — яка. Карпов фаршировала, снимала кожу, потом делала фарш.

— Зачем? — вопрошала Лена. — В желудке все равно все перемешается.

— Ты ничего не понимаешь, — снисходительно отвечала Руфа. И это было правдой. В хозяйстве Лена — круглый нуль.

Руфа мирилась с этим недостатком только потому, что Лена много работала, приносила в дом доход.

Но в глубине души Руфа хотела бы своему сыну другую жену, такую, как сама. Вся — в доме. Никаких интересов на стороне. А для Лены дом — аэродром. Ее самолет садится, чтобы передохнуть, заправиться бензином, и — снова в полет. Ей интересно на высоте. Сугубо мужская черта характера. Но Руфа не вмешивалась. Ее сыну не нравились те, что в доме. Пасутся, как коровы на лугу. Звякают колокольчиком. Сергею не нравились хорошие девочки. Ему нравились плохие девочки.