Деревянный чурбан

– Довольно с тебя!.. Ты и так много сделал!

– Что ж я сделал? Где оно?.. Если хочешь, я, конечно, знаю, что с меня, полумертвого, спрашивать больше нечего, но мне-то от этого не легче! Придут товарищи, начнут рассказывать, газеты читать... ужас что делается!.. Так бы и бросился туда!.. Нет, лежи и кашляй, смерти жди!..

– Ну что ты все о смерти!
– неловко перебил Веригин.

– Поневоле будешь, если она за плечами!.. Ты не думай...
– вдруг заторопился Шутов и даже покраснел от волнения, - и я смерти не боюсь... в самом деле не боюсь... и не ною!.. Я к ней отношусь, как к факту... Что значит - смерть?.. Когда-нибудь умирать же надо. Мне только жалко, что я не увижу, чем все это кончится!.. Так иногда подумаешь, что пройдет эта полоса, подымется новая волна, будет борьба... будет гибнуть и побеждать, а тебя уже не будет с ними... грустно!.. Не пришлось... А какое, должно быть, счастье видеть победу своей идеи!.. Эх, если бы хоть знать наверное, что мы победим!.. Слушай, скажи по совести, от души, веришь ты, что мы победим в конце концов?

– с невероятным волнением спросил Шутов и даже приподнялся.

Веригин взглянул на светлые широко открытые глаза, в которых горел страстный, восторженный вопрос, и ему даже странно стало: три дня осталось человеку жить, а он говорит - мы победим!.. Что ему до того?

– Конечно, победим!
– сказал он, невольно потупившись.

Шутов так и остался, приподнявшись на локте. Он смотрел не на Веригина, а куда-то выше, точно через голову товарища, он уже видел своими прозрачными от близкой смерти глазами какое-то победное шествие вдали, какое-то лучезарное новое солнце.

Потом он сразу ослабел и лег. На лбу у него выступил пот, жалко слиплись жидкие белые волосы, глаза помутились.

Веригин сидел потупившись, глядя на свои сапоги. Почему-то он не мог смотреть на Шутова. Этот странный предсмертный восторг больно резал сердце.

IV

Солнце еще не всходило, когда Веригин вышел на знакомую поляну, но верхушки деревьев были уже светлы и воздух прозрачен. Утренняя свежесть молодила, и ноги шагали так легко и охотно, точно им самим доставляло удовольствие нести тяжесть сильного, бодрого, молодого тела.

Внизу, под деревьями, зелень была еще бледная от росы и полянки казались покрытыми инеем. Трава была тяжела и мокра, и не успел Веригин войти в лес, как сапоги уже блестели, точно вымытые, и коленки брюк почернели.

От вчерашних разговоров осталось впечатление чего-то больного и тяжелого, и думать о них не хотелось в такое радостное, чистое утро. Под влиянием этой чистоты, света и легкости Веригин почти забыл и предостережение старого Федора Ивановича, хотя перед уходом и старик, и Шутов настойчиво уговаривали его не идти в одиночку. Остаться - значило признаться окончательно, что он наглупил и сам струсил. Веригин пошел назло и первое время был настороже, не выпуская ружья из рук и зорко вглядываясь в каждый куст. Но в лесу было пусто и тихо, ничего подозрительного не видно было нигде, и понемногу осторожность ослабела. Он совершенно успокоился, и, когда между деревьями мелькнул просвет поляны и показалась крыша знакомой землянки, Веригин уже не почувствовал ничего, кроме любопытства.

Прежде всего его поразили странная пустота и безмолвие поляны: цветы, понурив головки под тяжестью обильной росы, неподвижно стояли в траве и как будто спали; не летали пчелы, должно быть тоже еще спавшие в своих теплых ульях; пестрые лоскутья под крышей отсырели и висели, как мокрые тряпки; дверь в землянку была открыта и чернела жутко, как в могилу. Никого не было кругом.

Веригин, как давеча, постоял на опушке и подошел. Он невольно ожидал, что откуда-нибудь вынырнет белый дед и опять начнет кричать и плеваться на него. Странно, он даже как будто был бы рад этому. Но пустота и безмолвие царили кругом, и бледные деревья одни стояли, понурившись на опушке.

– Дед!
– крикнул Веригин, сам не зная зачем, повинуясь какому-то жуткому сознанию одиночества.

– Де-ед!

Что-то трепыхнулось и защелкало у него над головой. Веригин быстро обернулся, схватившись за ружье. Но это была только проснувшаяся ворона. Она захлопала отсыревшими за ночь крыльями и неуклюже полетела вниз, вдоль опушки.

"Куда он девался?" - подумал Веригин.

Он подошел к землянке и осторожно заглянул внутрь. Сыростью и затхлостью погреба пахнуло оттуда. Веригин нарочно стукнул прикладом, но никто не отозвался. Только приглядевшись, он вдруг увидел во мраке какие-то две светящиеся точки, беспокойно двигавшиеся в самом темном углу. Веригин невольно сунул вперед дуло ружья. Светящиеся точки мигнули. Веригин отступил шага два, и что-то рыжее, пушистое шмыгнуло у него под ногами. Большая присадковатая лиса, распушив рыжий хвост, скачками пошла через поляну и в одно мгновение скрылась в кустах.

– Ах, чтоб тебя!
– успел только вскрикнуть Веригин и вскинул ружье, но было уже поздно.

Ему пришло в голову, что лисица забралась сюда неспроста.

"Уж не умер ли он там?" - подумал Веригин, забывая, что лисица не идет на мертвечину.

– Дед!
– опять громко позвал он.

Было тихо, и все светлее и светлее становилось кругом. Вершинки деревьев уже загорались розовым пламенем и то тут, то там робко звучали первые птичьи голоса.

Веригин, нагнувшись, вошел в землянку и, когда глаза его привыкли к темноте, рассмотрел на полу окровавленный пух и перья. Он понял, что землянка оставлена совсем.

– А, черт!
– со смутным, неприятным чувством, по привычке, выругался Веригин и вышел на воздух.

Все еще держа ружье наготове, не веря этой тишине, он обошел землянку и попал в маленький, загороженный сухим хворостом, пчельник. Картина полного разрушения поразила его здесь: четыре грубо сколоченных улья валялись на боку, крышки с них далеко откатились в сторону, и на земле, вместе с вытекшими раздавленными сотами, - влипшие в них мертвые пчелы. Несколько живых, в полном отупении сидевших кругом на ветках загородки, казалось, в безмолвном отчаянии, равнодушные ко всему на свете, созерцали гибель своего дома. Две, три тяжело снялись с места и с грозным жужжанием попытались налететь на Веригина, но уже не было силы и сознания в их разрозненном гудении, и они скоро так же тупо уселись где попало.

Веригин, все еще не совсем понимавший смысла этого странного разрушения, вышел с пчельника, заглянул в пустую темную землянку и, махнув рукой, пошел прочь.

В маленькой низине, где еще с весны стояла неглубокая ржавая вода, окруженная топкой черной грязью, что-то бросилось ему в глаза. С тревожным толчком в сердце Веригин подошел к болотцу. Ему вдруг отчетливо и страшно представилось, что сейчас он увидит труп старика, не вынесшего крушения своей наивной и твердой веры, посрамленной чужой и холодной рукой.

Но это был только деревянный чурбан с расколотой выстрелом головой. Он, очевидно, был с силой брошен в болото, но, забрызганное черной грязью, все так же хитро и бессмысленно вместе улыбалось его деревянное узкоглазое лицо.

Веригин смотрел на него со странным и тяжелым чувством. Было стыдно, жаль, и что-то, больше жалости и стыда, еще неосознанное, шевелилось в душе.

Он, вероятно, долго простоял бы здесь, если бы какой-то звук не заставил его быстро обернуться... Странно, как во сне, мелькнул на самом краешке глаза силуэт лошади и всадника вдали между деревьями, но когда Веригин оглянулся, никого не было, и бледно-зеленый лес молча смотрел на него.

"Пуганая ворона куста боится!" - с досадой подумал Веригин, не допускавший мысли, что можно так бесследно скрыться в одно мгновение.

Он тряхнул головою, вскинул ружье на плечо и бессознательно ускоренными шагами пошел своей дорогой.

V

Уже все деревья были облиты радостным золотистым светом, и роса блестела тысячами искрящихся бриллиантов, когда Веригин, задумчиво шедший по лесу, вдруг остановился.

Робкими и мелкими шажками, пробираясь по полянке, ковылял перед ним куцый серый зайчик. Его непомерно длинные уши были плотно прижаты к спине и нервно шевелились, куцый хвостик торчал на неловко приподнятом задке, и казалось, что он нарочно стал на четвереньки.