Держава (том второй)

«Или, яснее сказать, гифилте фиш первым сожрёт», — изменил на понятный образ вонючее одеяло Бобинчик.

И был прав. В конце концов, так оно и получилось. Никакого особого места Бунду не досталось.

Ясное дело, делегаты съезда не доверили одной организации представлять всех евреев. А остальные что будут делать?

____________________________________________

В день открытия Второго партийного съезда в Брюсселе, государь с семьёй, великими князьями и свитой прибыл в Саров, что на границе Нижегородской и Тамбовской губерний, на канонизацию преподобного Серафима Саровского.

«Полгода я ждал прославления отца Серафима, — стоя рядом с супругой в окружении родственников и свиты, крестился Николай, разглядывая построенные у монастырской стены временные бараки и бесчисленное число паломников рядом с ними. — Молва о причислении Серафима Саровского к лику святых быстрее телеграфа облетела Россию, — умилённо глядел на собравшихся богомольцев. — А ведь весь Священный Синод во главе с Победоносцевым был против канонизации, — покачал он головой и надел фуражку с белым верхом. — «Слишком много чудес связано с именем отца Серафима», — талдычил Победоносцев и иже с ним. Потому и святой, коли чудеса творил, исцелял и врачевал людей. А ещё противились канонизации из–за состояния мощей преподобного. Видите ли, тело подверглось тлению.., что несвойственно святым, и в целости сохранились лишь кости, — возглавляя процессию, направился к Успенскому собору, где его ожидал Санкт—Петербургский митрополит Антоний. — Однако, как поведал мне Иоанн Кронштадский, один из немногочисленных сторонников канонизации, Древняя Церковь не видела в нетленности мощей непременного условия для почитания подвижника в лике святых. Поддержал меня и Санкт—Петербургский митрополит, — поцеловал руку Антонию, встретившему его у входа в храм. — Потому я и настоял перед Синодом о канонизации», — перекрестившись, вступил в торжественную тишину собора.

Утром, в сопровождении ближайших родственников, государь с супругой и матерью, направились пешком в скит дальней пустыни, куда при жизни удалялся молиться отец Серафим.

«Преподобный был бы недоволен этой суетой, потому как здесь искал одиночество для душевного соединения с Богом», — подумал Николай, стоя перед скитом из рассохшихся брёвен, и ощущая исходящую от них силу святости.

Рядом гомонили родственники, жеманничали великие княгини, пересмеивалась свита.

«Для них это просто увеселительная прогулка, — вздохнул император, разглядывая высокие сосны, окружившие избушку. — Лишь великий князь Сергей и моя супруга почувствовали святость места… А ведь эти сосны видел Он… Пусть семьдесят лет назад деревца были молоды и малорослы… Но Он их видел… И гладил ладонью тонкий тогда ствол, — сорвал веточку и понюхал её. — Может и преподобный ощущал запах хвои от этого дерева и думал обо мне, как теперь я думаю о нём», — неожиданно не только для окружения, но даже и для себя опустился на колени в пыль дороги и склонил голову перед этим простым крестьянским домом, откуда много лет назад ушёл к Престолу Всевышнего великий праведник и заступник земли русской перед Отцом Вселенной.

Примеру его последовал лишь великий князь Сергей. Другие великие князья просто склонили головы, а друг детства, великий князь Александр Михайлович, лишь иронично улыбнулся.

Затем посетили то место, где лежал камень, на котором тысячу дней и ночей молился преподобный Серафим, и направились к святому источнику.

Николай омыл лицо, почувствовав от этого небывалый прилив сил.

Видно, то же самое испытала и Александра.

Подошедший митрополит Антоний благоговейно зачерпнул ладонью воду и брызнул на лицо.

Великий князь Александр Михайлович просто помыл руки.

— Скудеет в некоторых людях вера русская, — ни к кому не обращаясь, произнёс Антоний.

Николай заметил, как его друг детства свирепо глянул на иерарха церкви и в гневе сжал мокрые кулаки.

— Вчера, ваше величество, в два часа ночи начался грандиозный крёстный ход из Дивеевского монастыря в Саровскую пустынь. В простом народе, — митрополит укоризненно покосился в сторону Александра Михайловича, — православная вера велика. Под торжественный колокольный перезвон толпы народа начали шествие. Хоругви несли суздальские, владимирские, тульские, ростовские, рязанские крестьяне. Вся Россия собралась славить преподобного старца. Дивеевские сёстры несли чудотворную икону Божией Матери «Умиление», перед которой так любил молиться отец Серафим. Под священные песнопения несли хоругви с изображениями местных святых. За хоругвеносцами следовало духовенство. Какая это была красота, — перекрестился митрополит. — Красота Православной веры… Красота Богоносного народа. Здесь, в Сарове, Бог говорит с Народом Своим, говорит с Россией, последней на земле хранительницей Православной Христовой Веры и Самодержавия, как земного отображения Вседержительства во вселенной Триипостасного Бога, — вновь перекрестился митрополит, заметив, как заблестели радостью глаза российского самодержца. — А сегодня вечером, как перенесём гроб с мощами святого в Успенский собор, начнётся Всенощное бдение, имеющее особое значение, — в третий раз перекрестился митрополит, — это первая церковная служба, на которой преподобный Серафим будет прославляться в лике святых…

После обеда, при пении литийных стихир, из Успенского собора к церкви преподобных Зосимы и Савватия Соловецких двинулся крёстный ход, на котором присутствовала вся царская семья и свита.

Максима Акимовича Рубанова толпа оттёрла от царской свиты, как, впрочем, и других генералов, белевших кителями в окружении косовороток и зипунов крестьян. Рядом с ним, спотыкаясь, брёл старый слепой нищий с котомкой в одной руке и сучковатым посохом в другой.

Пыля по дороге лаптями и сверкая прорехами на штанах, он пел псалом, устремив незрячие глаза в синь неба.

Неподалёку, в окружении крестьян с жёнами, Рубанов заметил фрейлину Тютчеву, нёсшую на руках младенца в рваном тряпье, и рядом с ней — измождённую молодую женщину с узелком в руках, которой она и помогала нести ребёнка.

— Батюшка Серафим глядит на нас сверху, — вымолвил слепой богомолец, прервав пение, — и радуется ладу на земле, — споткнулся о камень и Рубанов поддержал его за локоть. — Преподобного и звери лесные не трогали… Медведей ягодой с рук кормил и сам три года лишь снытью питался…

— Чем? — не отпускал локоть старца Максим Акимович, обойдя с ним выбоину на дороге.

— Полевой травой, — ответил нищий. — Дни и ночи на камне молился — церковь называет это столпничеством, и каждого пришедшего к нему, ласково называл «радость моя», — смахнул скатившуюся из слепого глаза слезу. — И людям говорил, что столпничество и пост нужны не для защиты от дьявола, а в благодарность Богу за щедрость Его, — перекрестился слепой и вновь запел молитву, влившись в хор голосов идущих рядом людей.

Оглянувшись, Рубанов увидел, что и Тютчева поёт вместе со всеми, убаюкивая на руках ребёнка, и неожиданно для себя Максим Акимович тоже тихонько стал подпевать богомольцам, славящим Бога и преподобного Серафима Саровского.

В церкви Зосимы и Савватия, гроб преподобного Серафима поставили на носилки, которые взяли государь император, великие князья, митрополит и архиереи.

Шествие направилось в Успенский собор.

Николай, ощущая левым плечом тяжесть гроба с останками святого, чувствовал себя счастливым и защищённым, как в детстве, когда рядом был отец. Отступили тревоги и заботы. Остались лишь он, народ и святой Серафим.

Вспомнились слова, что сказал, провожая его в Саров, Иоанн Кронштадский: «Великая тайна России заключается в единении царя её, Воплощённого Именем Божьим — Помазанником Его, и Богоизбранного Народа Русского».

И сегодня, сейчас Николай проникся этой тайной, понял и всем сердцем почувствовал её.

Он воспринял себя и народ свой как единое, неотделимое целое…

Десятки, сотни тысяч людей приветствовали его… Любили своего Царя, Россию и Серафима Саровского, что ходатайствует за них перед Престолом Божьим.

Слёзы текли по его лицу, и он не стеснялся их. Ибо это были слёзы любви к своему народу, России и святому Серафиму Саровскому.

В Успенском соборе гроб установили посреди храма. Зажгли свечи и запели «Хвалите Имя Господне».

Митрополит, архиереи и всё духовенство троекратно поклонились.

В храме, рядом с Николаем встали мать и жена. Зажгли свои свечи от его свечи и, радуясь одной с ним радостью, подпевая молящимся, истово крестились, забыв земные неустроенности и семейные недоразумения.