Держава. Том 3

Толпа быстро рассеялась.

«Богу тоже надо развлекаться, вот он и создал человека», – усевшись в сани, стал записывать в блокнот: «Возле Полицейского моста полуэскадрон конной полиции напал на мирно гуляющую публику, состоящую в большинстве из женщин и детей, начав рубить её шашками. Когда один из присутствующих студентов вырвался из лап опричников и стал убегать, городовой догнал его и рубанул шашкой по голове, воскликнув при этом: «Бей их! Они нам с утра надоели!» А портниху Б…» – нет, буква «Б» может дать нехороший намёк, переправил на «А»: « …у дома Строгоновых озверевший офицер ударил нагайкой по лбу, выбив глаз, отчего теперь ей будет трудно зарабатывать честным трудом на хлеб насущный, и она вполне может ступить на скользкий путь проституции…», но подумав, последнее предложение вычеркнул.

Набрав информации, через несколько дней решил навестить Шамизона. Лиза напросилась ехать с ним.

– Дома всё время сижу, – надула тонкие губы и, глянув в зеркало, отвела с виска выбившуюся из причёски светлую прядку волос.

«Надутые губы ей больше идут. Красивая барышня выросла», – с любовью оценил дочь.

– Ну что ж. Собирайся, коли надумала, – дал согласие.

Квартира Абрама Самуиловича Шамизона напоминала растревоженное осиное гнездо.

– А вот и наш пг-гофессог,– возбуждённо закартавил хозяин, – с доней своей ненаглядной, – сгорбатившись буквой «Г», слюняво чмокнул руку девушки.

«Как мухи на варенье кинулись», – скрыл усмешку, подёргав щекой якобы от нервов Рубанов, глядя, как выстроились в очередь лобызать ручку дочке юные: Шамизон, Шпеер и Муев.

– Знакомьтесь, уважаемый Геоггий Акимович, – суетился Шамизон, усаживая гостей за стол. – Господа: Г-гузенбег-г…

«Значит – Грузенберг», – перевёл на литературный русский фамилию Рубанов.

– Люстик, – с облегчением вздохнул Шамизон. – Пассовег-г: «Опять эта «Г» на конце», – расстроился он. – Слонимский: «Хорошая фамилия» – Винавег-г… Знаком вам ещё по «Бюг-го защиты Евггеев: «Чего-то заикаться на букве «Г» начал». – А тепегь эти известные столичные, – хотел произнести: «присяжные поверенные», но сказал, – адвокаты на общем собгании обгазовали: «Хоть заикаться перестал», – независимую комиссию, чтоб газобгаться в случившейся тгагедии. Назвали её «анкетной» комиссией, так как пговедут анкетигование участников известных событий девятого янвагя…

– Гастгела! Называй вещи своими именами, Абгам, – выронил из глаза монокль папаша Шпеер.

– Я, можно сказать, тоже провёл анкетирование, – вытащил из кармана исписанный блокнот Георгий Акимович. – Сейчас оглашу показания свидетелей, господа. Вот, например: 11 января, около 5 часов дня студент университета Рудницкий шёл со своей квартирной хозяйкой Лаптевой по Большому проспекту. Никакой толпы не было. Шли редкие прохожие. Навстречу из-за угла выехал взвод улан. Студент прижался к стене, но несколько кавалеристов выехали на тротуар и закричали: «Бей их всех!» Студент попытался бежать, но спешившиеся уланы догнали его…

– И изрубили шашками, – записывал карандашом в свой блокнот показания Рубанова курчавый присяжный поверенный. – А домохозяйку, как её?.. – защёлкал тонкими пальцами, выжидательно глядя на профессора.

– Лаптева, – подсказал тот.

– Ага! Её взвод улан изнасиловал, – обрадовался Шпеер.

– Нет! Зачем барыньке столько удовольствия, – хохотнул один из адвокатов. – Её просто ударили шашкой.

– Господа! – призвал развеселившуюся комиссию к порядку Винавер. – Давайте будем серьёзнее. Ведь в этой бойне пострадали и евреи. Что там у вас далее? – заинтересованно глянул на Рубанова увеличенными от линз очков глазами.

«Словно филин», – опять подёргал щекой Георгий Акимович:

– Один купец рассказал… Я к нему блокнот с карандашом зашёл купить. Что видел из дверей своей лавки, как казаки остановили конку, всех из неё выгнали…

– Пинками и прикладами винтовок, – подсказал Люстик.

– Пусть будет так, – кивнул головой Рубанов и продолжил: – И стали полосовать шашками студента. Купец вышел заступиться, но получил шашкой по голове.

– А штыком в живот, – внёс долю садизма в лирическое описание события Грузенберг.

– Беднягу повалили в снег…

– Лаптеву? – вновь выронил монокль Шпеер.

– Это уже за купца гассказ, – разочаровал товарища Шамизон, пригубив коньяк.

– Купец вскочил на ноги, – вдохновенно читал запись Рубанов, не обращая внимания на комментарии, – … и забежал в лавку. За ним ворвались четверо солдат…

– И столкнулись в спальне с его женой…

– Ну скажи мне, Шпеег, откуда в магазине спальня? – остудил воображение друга Шамизон.

– Ну тогда в кладовке, – не сдавался тот.

Присяжные поверенные осуждающе покачали головами, а Рубанов продолжил:

– Купец спрятался, и солдаты его не нашли.

– Так не пойдёт, – возмутился Пассовер. – Ещё как нашли…

– Вместе с женой, – успел вставить Шпеер, доставая из рюмки с коньяком монокль.

– … И изрубили, – закруглил мысль адвокат, не слушая хлопчатобумажного фабриканта.

– В общем, господа, случаев немотивированных нападений очень много, – захлопнул блокнот Рубанов и по памяти доложил: – Степана Жданова, вышедшего за кипятком на четырнадцатой линии Васильевского острова, ранили выстрелом в нижнюю челюсть; рабочего Павла Борового, стоявшего возле своего дома на одиннадцатой линии, казаки ударили нагайкой по глазу и прикладом по голове…

«Евреев среди жертв нападения нет», – обрадовался Шамизон и поднялся с рюмкой в руке из-за стола.

– Господа! Помянем жегтв кговавого цагского гежима, – предложил весьма уместный тост.

– Долой царизм! – поддержал его Муев, с любовью глянув на профессорскую дочку, всё не решаясь позвать её на свидание.

– Один из участников событий рабочий Карелин сообщил, что убитых четыре тысячи, а раненых – до семи с половиной. Те цифры, что опубликовали в «Правительственном вестнике» – ложь и обман народных масс, – взял слово Винавер.

– А тост какой? – ждущее поднял рюмку с коньяком Шпеер.

– Евреи всех стран – объединяйтесь! Какой же ещё? – хохотнул Винавер, отведав коньяка. – А что, господа, творит вновь назначенный генерал-губернатор, – выпучив глаза, оглядел собравшихся.

Шпеер, на всякий случай, придержал пальцем монокль.

– … Мало того, что весь город обклеили воззваниями к рабочим, утверждающими, будто пролетариат завлечён на ложный путь обманом неблагонамеренных лиц, – окинул взглядом гостей. – Так ещё этот сатрап имел наглость вызвать к себе редакторов газет: «Новое время», «Русь», «Биржевые ведомости» и «Петербургский листок», которые в числе прочих, подписались под заявлением о созыве Земского собора, подразумевая – Учредительное собрание… Трепов так и понял. Потому посоветовал редакторам снять свои подписи. А редактору «Биржёвки», где поместили заметку, что её сотрудник Баранский внезапно скончался 9 января, хотя всему Петербургу известно, что он убит у Александровского сада, и вовсе вынес «предостережение». Ибо, по его мнению, газета нарушила запрет – ничего не сообщать о событиях 9 января. Такой цензуры давно не было, – подвёл итог сказанному.

– Цензуру ещё до Трепова ввёл Святополк-Мирский, – поднял рюмку с коньяком Пассовер. – И отдал приказ своим псам арестовать самого Горького. Алексей Максимович, полагаю, надумал скрыться за границей, потому как писателя нашли в Риге и этапировали в Петербург, препроводив в Петропавловскую крепость.

– Что инкриминируют? – заинтересовались присяжные поверенные – кусок-то лакомый.

– Обвиняют в составлении прокламации, в коей призывал к свержению самодержавия. Но вы не суетитесь. Адвокат у него уже есть… К тому же за сочинителя хлопочет сам Савва Морозов со всеми своими миллионами, – ядовито ухмыльнулся, глядя как пустили слюнки его коллеги. – Как говорится – ничто не ново под полицейским солнцем. Оказался таким же бурбоном как Сипягин или Плеве.