Держава

– Чего-о? – вопросил Благов.

– Нисколько не сомневаясь, – старославянское словосочетание, – шёпотом, дабы не сбить с мысли рассказчика, перевёл поручику полковничьи словеса отец Захарий.

– Да я про сцену, – ответил ему главный полковой связист.

– … Помню, сначала пел цыганский хор, затем выступали негры с дурацкой чечёткой, следом – фокусники, и наконец – французские шантанные певицы… У-ух! Одна мне весьма приглянулась… Такая вся… Куда же вы, отец Захарий? – посмотрел на уходящего священника, прихватившего со стола непочатую бутылку коньяка.

Почесав затылок, подсуетился, тут же восполнив убыток четырьмя полуштофами «Смирновской».

– Так на ком я…

– Пока ни на ком, а на чём, – уточнил молчаливый сегодня Ляховский. – Французские проститутки на сцену вышли, – напомнил он рассказчику.

– Ну, право, господин капитан, вы утрируете… Хотя… Я уже собрался было приглянувшейся пассии из кордебалета послать через метрдотеля визитку, чтоб артисточка разделила со мной ужин в отдельном кабинете, что предусмотрительный Тумпаков устроил на втором этаже, но тут как током ударило…

– Это унтер-офицер Махлай в проводке чего-нибудь напутал, – на вся- кий случай снял с себя вину начальник полкового подразделения связи.

– Сразу видно, что вы, Платон Захарович, хотя и рождены для высшей гармонии, но кроме уличной шарманки ничего путного не слышали, – обиделся на офицера полковник. – Так и норовите меня перебить. Никакой дисциплины в русских войсках не стало. Вот тому пример: Как-то иду по проспекту при полном параде – вся грудь в орденах, а навстречу троица матросская в форменках и чёрных клешёных брюках прёт, в упор не обращая на меня внимания и не думая честь отдавать. Ржут о чём-то своём на весь проспект. Я им – замечание. Один из них, горбоносый такой, взъярился: «Я трижды триппером болел, а ты меня учить вздумал!?» – послал меня на тур. Меня! Боевого полковника. В жизни нижних чинов пальцем не трогал, а тут не утерпел. С таким удовольствием этого морячка, на француза похожего, по носу приложил – что, куда бескозырка, куда этот брюнет носатый полетел, чего-то с французским прононсом в полёте прокартавив. В компанию ему и двух других на мостовую отправил. Полковнику ещё хамить будут и руками махать… Неподалёку несколько солдат стояли, но даже не подумали офицеру помочь. Патруль не стал ждать – жалко сверчков полосатых. Ведь моментом в дисбат загремят, канальи. Бросил испачканные замшевые перчатки на бренные тела и дальше пошёл. Не стало дисциплины в столице Российской.

– А с дамой в шляпе как познакомились, Амвросий Дормидонтович? – сгорал от любопытства Благов.

– С какой ещё дамой? – в растерзанных от воспоминаний чувствах, сжимал и разжимал кулаки Гороховодатсковский. – Ах, да! – тут же успокоился, вернувшись к приятной теме. – Встретился мужественным взором с голубыми глазами красавицы и понял, что всю жизнь искал лишь её, – мечтательно улыбнулся полковник.

– На фоне штафирских земгусаров, господин Казанова, вы выглядели, думаю, весьма героически, – пряча в глазах иронию, польстил другу Рубанов.

– Ясное дело! – расправил орденоносную грудь Гороховодатсковский, не став выяснять про Казанову. – И в результате провёл ночь на шикарной даче в Дудергофе. Там и остался жить, наведываясь в Питер лишь по делам службы. После палаток и сельских домишек – огромный кирпичный дом, куда ведёт широкая каменная лестница, окаймлённая по краям начищенными, как на корабле, медными вазонами с розами. Тьфу, нигилисты! – вспомнил наглых питерских моряков. – А за домом – сад с гамаком и кортом, где играли с красавицей в лаун-теннис. Затем принимали ванну. Единственно, что бесило меня после встречи с моряками – это похожий на них здоровый чёрный пёс, всё время торчавший на волчьей шкуре перед кроватью. Смотрит и смотрит на нас дурацкими злыми глазищами, теребя при этом лапами волчью шерсть.

– Неужели когда-нибудь собаки победят волков? – неожиданно для себя воскликнул Рубанов.

Через несколько дней в штаб гвардии пришёл приказ Ставки – по железной дороге выдвигаться из Молодечно на Юго-Западный фронт, а начальник гвардейской группы Безобразов со своим начальником штаба генералом Игнатьевым, вызывались Брусиловым в Бердичев на совещание.

– Господа, – поздоровался главком Юго-Западного фронта с прибывшими генералами. – Поздравляю вас с предстоящим наступлением. Владимир Михайлович, мне известно ваше мнение, что гвардию следует беречь для крупных задач и не трепать её по мелочам, потому как это не только «ударное» войско, но и оплот престола…

– Так оно и есть, Алексей Алексеевич. Наполеон в двенадцатом году отказался двинуть гвардию в битве при Бородино, хотя вероятность победы в результате этого была бы очень высока. А у нас под задрипанной Сморгонью, видимо, чтоб медведей защитить, за два месяца боёв угробили цвет гвардии. В Измайловском полку после боевой страды насчитывалось чуть больше восьмисот солдат и десять офицеров. А сейчас в полках вновь стало по три тысячи человек. В некоторых и больше. Благодаря приказу государя, гвардейские войска пополнились выздоровевшими ранеными, закалёнными прошлогодними боями. Они-то и прививают молодым необстрелянным солдатам гвардейский дух.

– Одного духа мало, Владимир Михайлович. Ещё и выучка требуется, – язвительно хмыкнул Брусилов. – Как мне известно, за несколько месяцев стоянки в резерве, гвардейцев готовили так же, как перед войной в Красносельском лагере, совершенно не преподавая новые, выработанные боями, тактические приёмы. Зато они идеально ходят Александровскими колоннами, словно на юбилейных парадах последних предвоенных годов.

– Алексей Алексеевич, у вас, извините, какое-то предвзятое отношение к гвардии, – обиделся за свои войска Безобразов.

– Не предвзятое, Владимир Михайлович, а реалистичное. Я ничего не имею против гвардии, но только хочу сказать, что её обучали по канонам мирного времени и с минимальным опытом фронта. Ну что ж, господин генерал-адъютант, через несколько дней немцы рассудят, кто из нас прав, а сейчас пройдёмте в оперативное отделение, где на большой стенной карте я покажу намеченный мною, и утверждённый генералом Алексеевым, участок ваших боевых действий.

– То есть, какая-либо полемика неуместна и всё за нас с Игнатьевым уже решено, – нахмурился Безобразов, но Брусилов проигнорировал его выпад, взяв указку и водя ею по карте.

– Господин генерал-адъютант, – официальным уже тоном, без дружественных ноток в голосе, произнёс главнокомандующий, давая понять, что именно он здесь всем руководит, а остальные должны беспрекословно подчиняться его решениям. – На этом участке вашим войскам предстоит сменить полностью вымотанный в боях Тридцать девятый корпус, – сурово, не терпящим возражений взглядом, оглядел прибывших генералов. – Помимо входящих в вашу группу: Первого гвардейского корпуса под командой дяди императора великого князя Павла Александровича, Второго гвардейского корпуса, а также гвардейской и армейской кавалерии, вам приданы для усиления опытные Первый и Тридцатый армейские корпуса. Чем вы недовольны, уважаемый господин Безобразов? Отчего у вас столь едкий вид лица? – поставил длинную указку к ноге, словно солдат винтовку.

– Не едкий, ваше превосходительство, а сардонический, – изволил пошутить главный гвардейский начальник. – И отчего мой вид должен быть не желчный, коли вы посылаете гвардию наступать по открытой и плоской, как доска, полосе Суходольских болот, затем велите форсировать глубокую реку с высоким и обрывистым левым берегом, на котором закрепился враг, сбить его и гнать по лесисто-болотистым дефиле до самого Ковеля. Этот гнилой участок реки Стоход с её широкой болотистой долиной неприятель может защищать малыми силами. К тому же у него преимущество в тяжёлой артиллерии и авиации, – недовольным голосом произнёс Безобразов. – Вновь повторится Сморгонь и от гвардии останется пшик.