Держи хвост морковкой!

– Если Лариска будет просить электровафельницу – не давай! Скажи, что сломалась…

Я лежал и бичевал себя, пока не уснул. А когда проснулся, думать о чем-либо было уже некогда. Началась предотъездная суета, осложненная заботой о любимой.

Появление Людмилы в автобусе мобилизовало коллектив на проблески рыцарства. О.А. встал и церемонно поклонился. Саша разродился искрометным поэтическим экспромтом:

– Эй, не стойте слишком близко –

Этот парень в группе риска!

Я представил потупившую взор девушку и объяснил, что человеку надо доехать до Харанжино. Нам почти по пути, мы ее добросим до паромной переправы. Шоферу было все равно. Одним пассажиром больше или меньше – какая разница? Он не удивился бы, даже если в «ПАЗик» загрузили слона. Только спросил бы, куда ехать.

Саша слегка ошалел от близости чужого интима. Он вдруг почувствовал себя пленительным и остроумным. С натугой изобразил кондуктора.

– Пассажиры, у который имеются месячные, – Саша сделал паузу, – и единые проездные билеты, обязаны предъявлять их в развернутом виде…

– Пошловато, – сказал я. – Старшина бы не одобрил.

– Почему старшина? – удивилась Людмила.

Я объяснил, что это выражение из узкорегионального фольклора моего питерского окружения. Его ввели в обиход Андрей Мурай и Эдик Лопата. Они часто работают в соавторстве. Делают окололитературные пародии. Причем по раздельности они еще могут написать что-то пристойное. Что, впрочем, под вопросом. Поскольку пристойность в литературе – вещь довольно зыбкая. Но вместе Андрей и Эдик пишут только о том, что ниже пояса. Они не насилуют себя. Просто это их стихия. Милая сердцу тематика. Получается, надо сказать, остроумно. Лично мне нравится.

Однажды ребят пригласили с концертом в войсковую часть. Выступление проходило прямо в казарме. То есть ребята наконец-то дорвались до своего слушателя. Они выдали все, что могли. Даже то, что и в этих тепличных условиях выглядело рискованным. Казарма дрожала от хохота. Солдаты на несколько дней потеряли боеготовность. Они познакомились с выдающимися образцами плотного гусарского юмора.

Андрею и Эдику устроили овацию. Их долго не отпускали и умоляли приезжать еще. После концерта к ребятам застенчиво подошел простодушный старшина. Его одолевали сомнения.

– Прекрасно! Здорово! Молодцы! – шумно восхищался он. И, понизив голос, доверительно спросил: – А все-таки, если честно, немножко пошловато, да?

Теперь при случае мы ссылаемся на мнение старшины. Оно помогает верно оценить чужое творчество. В том числе и устное.

О.А. поначалу смущал Люду своей чопорностью. Он был слишком похож на критического реалиста. К тому же обиженного на невнимание к своей персоне. Подозревавшего, что вчера его надули при дележке сладкого пирога. Я хотел перед ним извиниться, только не знал, как это сделать. Я вообще готов был извиняться за грехи всего мира. Потому что рядом сидела Люда. Маленькая девочка. Зайчик и солнышко.

О.А., правда, быстро вышел из образа. В конце концов, на него смотрела красивая женщина. Он встрепенулся и распушил перья. Стал перебивать Сашу, чего раньше не наблюдалось.

Разговор шел исключительно о любви.

На всех вдруг напало какое-то сумасшедше разгульное настроение. Шофер замурлыкал лирическую песню «И выдали Ванечке клифт полосатый». Саша без усилий перешел на более-менее приличный язык. Он в тему поведал историю про разбитную администраторшу, которая в короткий срок гастрольной поездки сумела наградить не лучшим заболеванием почти весь состав залетной рок-группы. Включая звукооператора и рабочего сцены. Всех, кроме солистки. Они потом бросали жребий, кому идти к врачу, чтобы точно удостовериться. Выпало стеснительному ударнику. Еще потом они нанимали медсестру и платили за уколы.

Саша живописно изображал потерпевших. Кроме физических неудобств, они страдали от взаимной ревности. Мы хохотали и подначивали друг друга. Я украдкой целовал Люду, и мысль о скорой разлуке тонула где-то в глубине суматошной памяти. Казалось, что так будет всегда: вечер, сумерки, дорога и веселая компания.

– Не надо сворачивать! – крикнула вдруг Людмила шоферу. – Я с вами поеду.

Шофер лихо крутанул руль обратно. Люда прижалась ко мне и отчаянно зашептала:

– Я передумала. Я завтра домой вернусь, ладно? Свекрови что-нибудь совру. Не могу я так сразу тебя терять. Пусть у нас будет еще хотя бы одна ночь. Мне тебя мало.

Меня захлестнуло приступом щемящей нежности. Я тоже понизил голос.

– Это здорово, малыш. Девочка моя, хорошая моя. Я так хотел, чтоб ты осталась. Только боялся просить. И не надо меня терять. Ни сейчас, ни потом.

– Ты не сердишься?

– Что ты! Я страшно рад.

– Я тебе не буду в тягость. У меня деньги есть на гостиницу.

– Не надо никаких денег. Ты будешь жить у меня в номере. Пройдем мимо швейцара, да и все. У меня вообще идея, чтобы ты осталась до послезавтра. Послезавтра мы уезжаем. Еще два дня и две ночи. Самое прекрасное на свете – когда ты рядом с любимым. А мы рядом. Я раньше не знал тебя и был безлюдный. То есть без Люды. А если б мы сегодня расстались, я был бы обезлюдевший. Лишенный Люды.

– А сейчас ты какой?

– Сейчас я прилюдный. Сейчас мне хорошо.

Мы целовались уже без всякого стеснения.

– Можно поздравить молодых с первым выяснением отношений? – спросил Саша.

– Поздравляй, – ответил я. – Мы наконец-то нашли каждый свою половинку. Назло всем проискам судьбы. Так что если у тебя есть совесть и немного денег, ты можешь отменить концерт и выставить шампанское. За нас.

Он сделал вид, что не понял тонкого намека. А концерт, между прочим, не получился. Похоже, мы с О.А. перегорели по дороге. Каждый с отвращением отбывал номер. Аплодисментов почти не было. Мы, как говорят в актерской среде, «прошли под шорох собственных ресниц». О.А. простительно, у него, в общем-то, запланированный провал, а я не спас. Эмоционально выдохся. Стоял, как утюг. И настроение у всех испортилось. Мы рано привыкли к трудовым победам.

16.

С милым рай и в Шалаше.

(Приписывают Г.Е. Зиновьеву, скрывавшемуся с В.И. Лениным на ст. Разлив)

А потом снова была ночь, волшебная и прекрасная…

17.

– Ты не хочешь, чтобы я сегодня ехала с вами? – спросила Людмила.

Я замялся. Было неловко, что она так сразу угадала мое настроение.

– Видишь ли, – осторожно сказал я, – у меня такая работа. Хорошая она, плохая или никакая – другой вопрос. Я хочу ее делать так, чтобы было не стыдно. Иногда у меня получается. Иногда нет. Вчера не получилось. Во многом из-за того, что ты сидела в зале. Я думал только о тебе и ни о чем другом. Мне очень сложно так выступать. И потом сегодня последний концерт. Самый ответственный.

Тут я, конечно, лукавил. Последний концерт редко проходит удачно. И отношение к нему, обычно, легкомысленное. Чаще всего он бывает «зеленым». То есть как бог на душу положит. Со всеми возможными накладками и посильной лептой каждого в общее игривое настроение. Сказывается близость отъезда. Спихнуть – и с плеч долой.

В Кишиневе Илья сорвал голос и последний концерт вел Мурай. Мы выходили прямо из зала. Андрей старался, чтобы нам тоже было весело. Сережу, например, он объявил так:

– Выступает такой-то… Вон он, кстати, сидит. Уже к кому-то клеится. Я думаю, он что-нибудь нам почитает. Ну что, Сережа, будем выступать или глазки строить?

Мы почему-то смеялись громче остальных…

А вот то, что я себя хуже чувствую, когда в зале сидят знакомые, – это точно. Многие выступающие, наоборот, стараются приглашать как можно больше «своих». Поддержать, помочь раскачать зрителей. Меня такая поддержка не вдохновляет. В глубине души я всегда жутко боюсь возможного провала. При ненужных свидетелях боязнь обостряется. Мне неловко идти по накатанной колее. Предлагать вчерашнее блюдо. Говорить то, что они уже слышали. При этом играть в естественность и полет фантазии. Я начинаю лихорадочно что-то менять. Комкаю свое выступление. Говорю каким-то суконным языком и пропускаю ударные репризы. А новые изобрести не так-то просто.