Держи меня крепче

— От тебя и правда малиной пахнет, мышка, — подмигнул Должанов на прощание. — Сладко так, я теперь даже завидую.

— Скину в ВК название туалетной воды, купишь, побрызгаешься и нюхай на здоровье!

Завидует он. Захотелось так от всей души прямо грохнуть дверью его тачки, чтобы аж стёкла зазвенели, но я, естественно, этого не сделала. Машина-то при чём, если хозяин идиот.

Я забрасываю сумку-рюкзак на плечо и тороплюсь ко входу, здороваюсь с уже знакомой вахтёршей, которая без проблем меня пропускает, и быстро иду длинным коридором к спуску в полуподвал, где расположен танцкласс.

Внутри вибрирует какое-то странное напряжение. Неужто это ощущение снова начинает возвращаться? Когда ты знаешь, что устанешь, что не всё получится идеально, далеко не всё. Что, возможно, будет больно и нужно будет преодолеть себя. И не раз. Но всё равно ждёшь каждую репетицию, ждёшь момента, когда сделаешь первый разминочный шаг на паркете под вступительные аккорды, сыгранные концертмейстером.

У меня это невероятное внутреннее чувство давно пропало. Заместилось страхом, который выжег тот, ещё детский восторг. Но, возможно, какая-то крупица осталась, и теперь она решила подать признаки жизни. Признаться честно, это пугает. Что будет после конкурса, когда душа снова открылась, чтобы испытать этот сладкий вкус мечты? Это ощущение полёта?

Я сбегаю со ступеней, тихо прохожу к залу и замираю. Максим уже здесь. Но он не видит меня — он танцует. И что самое интересное, он исполняет классику. Босиком.

В ушах беспроводные наушники, глаза закрыты, но по ритму самих движений узнаю Чайковского. Ту самую мелодию из «Лебединого озера», от которой по коже мурашки бегут. Тройной fouett'es, battement*, а потом такой чистый и плавный прогиб, что внутри даже зарождается зависть. Однозначно, Максим очень талантливый танцор, он танцует классику так же хорошо, как и хип-хоп.

Потом он открывает глаза и через зеркала замечает меня. Останавливается и вытаскивает наушники, подходит ближе.

— Привет, Пёрышко, — улыбается, и я не впервые замечаю, что эта его улыбка заставляет меня странно себя чувствовать, словно вместо коленей вдруг появилось желе. — Готова? У нас сегодня много работы.

*fouett'es — вращение на одной ноге.

Battement — взмах ногой.

Глава 23

— Мягче, Нина! — Максим давит мне на плечо, толкая корпус вперёд.

Подобные движения для меня самые сложные — те, где нужно вынуть спицу из спины. Мышцы по старой памяти заковывают позвоночник в жёсткий корсет, соединяя сзади лопатки, а сейчас Максим требует, чтобы я расслабила спину, стекла как желе в наклон вниз.

— Давай ещё раз на выдохе, согни колени и расслабься.

Он обхватывает меня за таз, прижимая к своему и снова мягко толкает рукой в правое плечо. Мне от поясницы, при том не затрагивая ноги, нужно наклониться вниз, подать в пол волну руками.

Контемп очень неоднозначен. Его двусмысленность смущает, движения слишком откровенные, поддержки сложные, подобные контактные позы смущают меня. Максим, наверное, привык, а я реагирую слишком остро.

Когда Инна Леонидовна и Марат Ильдарович преподавали нам взаимодействие в паре в балетной школе, я не задумывалась, насколько буквальным это может быть. Или возраст тогда не оставлял простора для подобных мыслей. И глядя на то, как обыденно и привычно это для Максима, как беспристрастно он прорабатывает в танце каждую смущающую меня позицию в постановке, я даже завидую, потому что мне на каждое столь вольное прикосновение приходиться приложить массу усилий, чтобы не зажиматься. И, кажется, это не совсем выходит.

Дальше мы разучиваем новый кусок танца, который совсем не облегчает моё смущение. После простой поддержки протанцовуем связку, а потом разбегаемся в разные углы. Серию движений выполняем по-отдельности, но одну и ту же. Максим в глубине сцены танцует спиной, я в ближнем к зрителю углу лицом исполняю то же самое лицом. И мне нужно много работать над этой частью партии. Танцевать получается, а вот рассказать историю так, чтобы зритель понял посыл, чтобы ощутил эмоции — не совсем. Стараюсь дышать, как учил Максим, чтобы корпус был пластичнее, мысленно представляю спицу в спине, которую намертво туда впаяли педагоги балетной школы, мягкой и гибкой. Учусь «ронять» корпус, позволяю рукам сбросить оковы четырёх позиций и почувствовать свободу. «Дыши всем телом» — говорит Максим, и я стараюсь.

В паре с ним проще. Он чувствует меня, и если я слишком деревенею по старой привычке, сглаживает это. Однако эту часть мне нужно оттанцевать самой.

А дальше мы вновь встречаемся в центре сцены, сбегаемся, но моя задача ускользнуть. В прямом смысле. Зацепившись за локоть партнёра, мне нужно проехать ногами по полу и лечь на спину, вытянув руки вверх вдоль пола. Максим после этого распластывается на мне, и мы дважды перекатываемся, чтобы в итоге я оказалась сверху. Нужно ли объяснять, сколько раз нам приходится репетировать этот эпизод? Я каждый раз вздрагиваю, когда он после пируэта падает на меня, рефлекторно выставляю руки, а это не даёт возможность потом выполнить перекат. Постоянно кажется, что он меня просто раздавит. Да и вообще, слишком уж это откровенно.

— Нина, блин, ну сколько можно! — парень злится, в очередной раз придавливая грудью мои ладони между нашими телами. А потом хватает меня за запястья и сводит их над головой, пригвождая к полу. — Вот так! Вот здесь должны быть твои руки. Мне их тебе связать, что ли?

— Не злись, — лепечу, смущённо ёрзая под ним. — Я попробую. Давай ещё раз.

На этот раз у меня получается. Максим наваливается после сольного поворота, заводит ладони под мои лопатки и увлекает в перекат. Но дальше не легче. Оказавшись сверху, я должна немного прогнуться в спине, а потом, оперевшись на его плечи, выйти в стойку на руках и развести ноги в продольный шпагат.

В стойку получается выйти без проблем, Максим поддерживает мой таз руками перпендикулярно своей груди, но как только развожу шпагат, меня начинает кренить. Хорошо, что он лежит, и поддержка невысокая, так что падать недалеко.

В первый раз я приземляюсь на бок на пол, Ларинцев успевает дёрнуть меня на себя, чтобы я не стукнулась головой о паркет, но ушибленный локоть будет напоминать о неудаче ещё долго. Во второй падаю сверху, но больно ударяюсь коленом о пол между ног Максима.

— Пёрышко, — говорит он мне в волосы, пока я стону от боли и неудачи. — Моя мама не простит тебе, если я не принесу ей внуков. Ещё пара репетиций с тобой, и ей уже можно будет не надеяться.

— Э…

На пару секунд замираю, а потом понимаю, что именно он имеет ввиду.

— Прости, — сползаю и поднимаюсь, сожалея, что во время репетиции нужно подбирать волосы, потому что теперь нечем прикрыть моих вечных горящих предателей.

Ларинцев тоже поднимается, и я жду, когда он скомандует танцевать снова, но он смотрит на меня и хмурится.

— Что? — непонимающе смотрю на него.

— Стань в стойку на полу.

— Больше не хочешь рисковать мамиными внуками?

Вот почему язык и мозг иногда теряют свою связующую нить, и мы начинаем морозить всякую чушь? А потом сгорать от стыда от удивлённого серого взгляда из-под приподнятых бровей.