Держи меня за руку / DMZR
Шрифт:
Съев весь пакет пирожков, я предлагала их и папе, и Нурлану, они наотрез отказывались, я приступила к зефиру и, на удивление, в меня всё влезло, а сверху пакет сока, из какого-то кислого фрукта, на картинке было что-то странное, похожее на грушу, но с жёсткой коркой, как у граната и колючками, как у ананаса. Живот не надулся, куда это всё в меня влезло, как в пропасть провалилось. Обычно у меня быстро начинает выпирать живот, поэтому я старалась немного есть в гостях или с друзьями, готовыми тут же посмеяться надо мной, что я залетела от «Крошки-картошки».
– Есения, давай посидим немного, пусть уляжется, – попросил папа, останавливая меня, когда я вскочила с лавки и намеревалась выйти из беседки.
– Зачем? Я готова идти.
– Посиди, – кивнул
– Отдохни, ещё успеешь.
– А что там такое страшное? – удивилась я.
– Люди, – коротко ответил папа, и я послушно села рядом с ним, обдумывая сказанное.
Ничего не надумав и проверив себя несколько раз, представляя картины фабрики по переработке трупов в комбикорм для живых, я не нашла никакого отклика в животе, было противно, но не тошнило. Удивляясь своему спокойствию, я встала и решительно подошла к выходу из беседки.
– Я готова.
– Это вряд ли, – вздохнул папа, и он с Нурланом одновременно встали.
Меня поразило лицо Нурлана, из улыбчивого, жизнерадостного человека с тёплым чуть жёлтым от загара лицом, он превратился в постаревшего человека с серым восковым лицом. Папа был очень бледен, одна я стояла посвежевшая и румяная, съеденное приятно теплилось внутри, выбрасывая в кровь сотни джоулей.
Когда мы вышли на главную аллею, нас подхватила толпа школьников и потащила за собой. Волей-неволей я вслушивалась в слова экскурсовода, заглушавшего детский гомон. Парк развлечений не сильно отличался от тех, в которых мы были с папой: те же аттракционы, лотереи, тиры, комнаты страха, смеха, слева виднелся шатёр цирка-шапито, звучала радостная музыка, под которую должно было хотеться танцевать и петь. Дети так и делали, часто останавливаясь, кружась в хороводах или выделывая сложные движения под рваный ритм, выпендриваясь друг перед другом. Десять девчонок станцевали вокруг нас, громко хохоча, довольные озорной проделкой.
В этом буйстве красок и звуков я не сразу разглядела столбы, виселицы, кресты и жуть что ещё. Дети не обращали на них никакого внимания, но экскурсовод настойчиво подводил к каждому столбу или кресту, вбивая монотонным голосом рваные куски какой-то занудной лекции. Этим экскурсоводам было также на всё это плевать, как и детям, ожидавшим освобождения, примериваясь, на какой аттракцион они побегут первыми.
На столбах были прибиты огромными гвоздями с порыжевшими шляпками люди, или точнее то, что от них осталось. Тела гнили прямо здесь под солнцем, иногда прилетали птицы, похожие на ворон, чтобы поклевать гнилое мясо, позабавиться с распадающимися трупами. Особенно весело было птицам и детям на виселицах, дети радостно взвизгивали, когда какая-нибудь большая птица со всего размаху врезалась клювом в голову казнённого, и тело, лишённое последней сгнившей нити с головой, отрывалось, глухим зловонным шматком падая вниз. Так было три раза, и каждый раз дети ликовали, смеялись, без проблем запивая это зрелище газировкой или заедая снеками, похожими на пальчики ребёнка. Меня не тошнило, больно было смотреть, и я закрывала глаза, мотала головой, приходилось снова на это смотреть, читать таблички, стоявшие рядом с каждым местом казни. На некоторых виселицах висело по двадцать-тридцать человек, как на новогодней ёлке.
– А этот враг Земли отказался иметь второго мужа, хотел остаться с одной женой, – вещала экскурсовод, останавливаясь возле тела мужчины, это можно было понять лишь по табличке, посаженного на кол. Тело сильно разбухло, а изо рта обезображенного трупа вылезали толстые белые черви, смотря на нас слепыми глазами. – Помните дети, нельзя отказывать другому в его чувстве, надо уважать других людей.
– А если он ему не понравился? – спросил один из мальчишек. – Ну, был не в его вкусе, может ему трансгендеры больше нравились или трансы?
– Конечно, каждый имеет право выбора и свободу воли. Но этот враг нашего государства отказался сделать выбор.
Дети одобрительно зашумели, кто-то стал его высмеивать, подбирая схемы, как можно было уйти
от ответственности, накидывая варианты, смеясь, что он такой неженка, а может быть ему бы понравилось. Кое-кто из мальчишек хвастался, что уже пробовал и с девчонками не так интересно, им папа рассказывал, а второй папа показывал, как надо. Девчонки плевали в них недожёванными снеками, завязалась небольшая дружеская потасовка, в которой мальчишки больше лапали девчонок, задирали юбки, а девочки не особо сопротивлялись. Экскурсовод смотрела на них с доброжелательной улыбкой, а меня трясло от вони трупа, но мне было интересно, что скажут на следующем месте казни.Группа подошла к дыбе, наверное, это была она. Руки двух мужчин и трёх женщин были вывернуты нехитрым пыточным инструментом, плечевые кости сломаны и торчали, прорвав кожу. На их голых телах, ещё не сильно тронутых разложением, отчётливо виднелись следы плети с металлическими пластинами, я вспомнила картинки из средневековья, когда примитивисты художники показывали сцены казни, как выдирают ноги, заливают в горло свинец, четвертуют, выдавливают глаза и что только не делают, чтобы снова стать животными, злыми и мстительными, упивающимися своей силой, чужой болью, но от этого становясь худшим определением людей, оставаясь людьми, животные не способны на такую жестокость, бессмысленную жестокость по отношению к своим, к чужим. На табличке значилось обвинение и ниже ряд имён, затёртых пыльным ветром: «Усомнились в Величии президента нашего, Спасителя нашего, да будет жить он ещё сто лет и дольше!».
– А это политические, они хотели свободы для себя, но заковать нас всех в свои цепи, – объясняет экскурсовод. – Их сначала долго пытают, чтобы они выдали других заговорщиков.
– А разве с ними не было покончено много лет назад? Мы проходили это в школе! – спрашивает конопатая толстая девочка, до этого сосавшаяся с другой девчонкой.
– Да-да, точно! – поддержали её другие.
– Эти люди, как раковая опухоль, её нельзя убить до конца. Иногда их становится слишком много, и тогда наша доблестная гвардия уничтожает их. Каждого из них рано или поздно обнаружат и накажут!
– А разве нельзя их просто отправить на фабрику, зачем мясу пропадать? – спросил один мальчик.
– Нельзя, иначе вся партия будет ими отравлена. Мы должны бдительно следить за генами нашего сырья, чтобы их скверна не передавалась через поколения.
– Но у них же могут быть дети? – хором спросили школьники.
– Их находят, и внуков тоже. И всех вешают вон там, – экскурсовод показала на ряды многоярусных виселиц.
Мне стало дурно, и я ушла. За мной шёл папа и Нурлан, Хмурого я давно не видела, а перед глазами были искалеченные растерзанные тела и таблички с преступлениями:
«Убил животное!»
«Отказалась рожать шестого ребёнка!»
«Не поклонилась флагу в Святой день!»
«Шутил про нашего Спасителя!»
«Жил один!»
«Разводил кур и кормил ими своих детей»
«Отрицал свою вину за рабство чернокожих триста лет назад!»
«Отрицал свою вину за рабство белых сто лет назад!»
«Отрицал Величие нашего Спасителя перед богом!»
«НЕ славил имя нашего Спасителя в молитвах!»
«Бил собак!»
«Не читал Великой книги нашего Спасителя!»
Я побежала, не разбирая дороги, не заметив, как вбежала в шапито. Шатёр был полон, дети громко смеялись, а на арене происходило странное действо. По арене ходили два высоких дрессировщика в чёрных фраках и высоких цилиндрах. Они отдавали команды и хлестали по голым спинам своих питомцев – и это были люди, похожие на людей, но не люди. Они двигались, как обезьяны, прыгали через обручи, через огонь, вскакивали на тумбы, дрались между собой, нападали на дрессировщика, оскаливая длинные жёлтые зубы, сплёвывали кровь после ударов в белоснежный песок, темнеющий от крови, пота и говна. Иногда дрессировщики заходились и насмерть забивали зверо-людей, оставляя их на растерзание другим. Звери набрасывались на свежую кровь, рвали на части, жрали прямо тут, не обращая внимания на удары хлыстов, а зал гудел, ликовал от наслаждения.