Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

Радость, переполнявшая Розу Келлер в утро, когда она подошла к водяному зеркалу, объяснялась не только открытием, что штукатурка воскресит Нарцисса, но и тем фактом, что незадолго до этого ликующего пробуждения, прошлым вечером, ее уши уловили разговор неких ночных гуляк. Различив неподалеку шаги, Роза Келлер принялась было издавать проверенные отпугивающие сигналы, но интуиция подсказала ей унять свист и вслушаться. Гуляки спорили о смерти какой-то Маргериты Кост. Препирались, кто виноват, кто невиновен. Швырялись обвинениями и перечисляли гипотезы о местопребывании убийцы, некоего Анри де Сада, который, обвиненный в чудовищном сексуальном преступлении, скрылся, но прежде столкнул свою обвинительницу, Маргериту Кост, в канализационный люк. Возможно ли такое совпадение? Кого они подразумевали под Маргеритой Кост? Неужто Анри де Сад — серийный убийца? Или, обознавшись на темной площади, Анри де Сад напал не на ту жертву и вместо Маргериты Кост толкнул в клоаку первую встречную — то есть Розу Келлер? Откуда этим двоим бродягам знать, что убита действительно Маргерита Кост, а не Роза Келлер? Были ли сделаны официальные заключения? Розу Келлер мало заботили ответы на все эти (и многие другие) вопросы, и все же подслушанный по счастливому случаю диалог полуночников пролил свет на неясный объект ее мести: Анри де Сада.

Роза Келлер покинула убежище и вернулась в город, благоразумно никому не открывая своего подлинного имени. Так началась ее охота. Ей стало известно, что Анри де Сад спрятался в лабиринте канализационных ходов, и авантюрная попытка выследить его в этих закоулках поставит ее в положение воинов, которые пробовали изловить Минотавра. На своей войне она применит хитрость против силы, но кровь все равно прольет. Алый поток — поклялась она себе — затопит город, разольется по всей стране, сделает красный национальным цветом, но, прежде чем окрашивать трупы в пурпур, следовало разработать беспроигрышный план, гарантирующий ей полную безнаказанность.

Скрытая\скрытый под самыми разнообразными личинами, она увидит, как покатятся с плеч головы жертв, применит бесконечные маскарадные ухищрения и девяносто девять имен Бога, чтобы предстать перед людьми, которых она желала прикончить, ибо, хоть она и знала, кому должна отомстить — то есть Анри де Саду, — она намеревалась распространить вендетту на всех, с кем имела старые счеты, не имеющие отношения к ее падению в глубины клоаки. Например, она клялась четвертовать тех, кто освистал ее после чтения стихов, которые она подписывала именем «Рроза Селяви», ибо Роза Келлер стремилась стать поэтессой и, повинуясь своему упорному желанию, два вечера в неделю декламировала перед столь же упрямыми людьми, но каждый раз сталкивалась со все более катастрофическим провалом, ибо с детства страдала паралексией (так сказать, «слепотой к словам», заставлявшей ее зачитывать вместо написанных слов другие, совершенно бессмысленные) и, сама того не замечая, превращала свои произведения в вавилонскую неразбериху, не дотягивающую даже до творения дадаиста, в маломощный, неудачный полиглотический полет фантазии, превращавший литературный вечер в комедию от риторики, карнавал от семантики, оргию от просодии, ведьмовский шабаш от фонетики. Провалы на вечерах разозлили Розу Келлер только теперь; прежде она быстро оправлялась от припадка ярости, утешалась другими видами творчества, которые воспламеняли в ней гордость и притупляли страдания непонятой поэтессы. Когда Роза Келлер делала «мостик», наряженная Ррозой Селяви, распевая какую-нибудь богемную песенку, аплодисменты публики вновь вселяли в нее желание жить, предвкушать следующий парад в изменчивом свете софитов, акцентирующем сияние ее макияжа с черными и золотыми блестками, делающем ее главным украшением театрика, единственного развлечения в том уже мертвом Париже, который из-за войны впал в ханжество, сделался гнездом посредственности и скуки.

Теперь, стоя у театра, новая Роза Келлер вспоминала недавнее счастливое прошлое, дни славы и триумфа. Она едва не попросила капельдинеров пропустить ее в артистические уборные: так хотелось в последний раз взглянуть на платья, на грим, оставленный у зеркала, на девушек, с которыми она танцевала канкан… Но ей стало ясно, что Розой Келлер она перестала быть на следующий день после падения в клоаку, а Рроза Селяви мертва, и это очень удобно; положение, в котором она оказалась, разбередило в ней злодейство, превратило ее в лютейшего зверя.

Взволнованная вихрем воспоминаний, Роза Келлер повернулась к театру спиной и отказалась от намерений воссоздать прошлое. Ничего не вернуть. Новое лицо дало ей новую жизнь, и неблагоразумно расхаживать по земле, оповещая о воскресении, которое не принесет ей никакой выгоды. Она постарается радоваться своему новому облику, смирится со своей природой падшего ангела. Вечером того же дня Роза Келлер начала мстить.

Она знала, что на островке в устье реки некий рыбак выстроил хижину на сваях. Рыбак жил отшельником, и его смерть никого бы не встревожила, тем более на этом берегу — в единственной точке острова, где в тени кокосовой пальмы труп мог бы пролежать несколько дней. Уединенная хижина, своеобразный остров посреди острова, была бы отличным логовом для того, кто задумал изощренные злодейства. Оставалось лишь ею завладеть — не самая сложная задача. Рыбаки отлично управляются с гарпунами и ножами, и драться с ними врукопашную — затея незавидная, скорее безумие, самоубийство для неопытного, начинающего убийцы, который опрометчиво нападет спереди. Как было сказано выше, силу одолевают хитростью. Итак, Роза Келлер решила воспользоваться старой тактикой троянского коня и, изобразив умирающую прямо у дверей хижины, привлекла внимание рыбака, который пал жертвой своей доброты: впустил к себе зверя, и… ценой всего лишь двух-трех ударов ножом в спину простака дом сменил владельца.

Теперь предстояло отыскать Анри де Сада, который либо покинул город, либо, подобно Розе Келлер, перерядился, сменил имя и, возможно, даже щеголяет с новехоньким лицом. Роза должна была справиться со сложнейшим этапом своего плана колоссального истребления, но история с рыбаком навела ее на мысль, что преступление должно войти в привычку, ведь жертвы не всегда столь наивно и самоуверенно торчат на каждом углу; некоторых изловить трудно; а некоторые даже — такие же палачи, как их убийца, извращенные, странные, непоседливые, неуловимые, как вода, скользкие, как масло, колючие, переменчивые; иногда они просыпаются жестокими и кровожадными, а иногда — кроткими, до омерзения податливыми, скользкими, как слюни на слюнявчике слюнтяя. Первым делом требовалось обзавестись кое-какими инструментами, которые облегчат работу, ибо смерть не всегда сводится к ловкости голых рук и ног: удушению, ударам по вискам и затылку, пинкам в печень. Ее разнообразят кинжалы и бритвы, пробойники и шприцы, умащенные ядом, а также веревки, осколки стекла, сабли и косы, пистолеты и аркебузы на тот случай, если не подвернется что-то получше, вроде пушки или дорожного катка.

Печальный дефицит орудий вынудил ее обойтись ржавым кухонным ножом и еще одним ножом, перочинным, подходящим для ученика мясника. Весь день до вечера она пыталась наточить свои инструменты казни, а с закатом приступила к тренировкам. На пустынном берегу было трудно добыть ценный учебный материал, и она предпочла затаиться в засаде в промежуточной зоне между городом и пляжем. Именно в том месте, где в бытность Ррозой Селяви регулярно бывала в компании мужеложцев, которые обожали формы трансвеститов и любовались ее канканом на сцене. Роза Келлер знала, что это место располагает к устройству ловушки, и ей не пришлось долго дожидаться дебюта своих двух смертоносных клинков. Однако, хотя место было идеальным, на следующий день она перенесла театр боевых действий в центр города, так как стремилась не к изобилию, а к разнообразию — именно оно дает мастерство. Для начала она укрылась под покровом тьмы в парке, но там ничего нового не встретила, затем додумалась действовать в кино в укромном последнем ряду партера и не могла нарадоваться. Музыка, диалоги, смех публики — все это глушило хрипы жертвы. Моменты тишины, передвижения зрителей по залу, свет фонаря, присутствие онаниста-киномана буквально по соседству — все это принуждало ее к умеренности, к осторожности и филигранности, к змеиной изворотливости. В ее холокосте не было монотонности. То хаотическая схватка, то выверенные движения. Почему я раньше воздерживалась от этих удовольствий, почему блюла запреты? — думала Роза Келлер, разделывая горло перочинным ножом.

За месяц она претерпела метаморфозу-апофеоз. Из гусеницы, брошенной в клоаку, она превратилась в куколку, скрывающуюся в потемках, в мрачное ночное чешуекрылое с крыльями из цианида. Она приобрела привычку спрашивать, угрожая ножом, у каждой жертвы: «Вы, случайно, не знаете некоего Анри де Сада?» Так она шаг за шагом приближалась к истине, к самой желанной добыче, к главной фигуре своей опасной игры. Иногда ее убеждали, что Анри де Сад все еще сидит затворником в клоаках либо сбежал в ту или иную деревню в Центральной Франции. Вскоре она поняла, что эти откровения лживы, и ограничила свои поиски границами города, но дичь умножила свои личины, и охотнику было легко ошибиться. Анри де Сад оставлял за собой путаный след. Отпечатки его ног испарялись, пахло от него по-разному: то тошнотворно, то утонченно-сладостно; его фигура была изменчива, характер — газообразен, его тень была полупрозрачна, как призрак, он был осторожнее, чем пуганый невезучий зверь. Роза Келлер струсила и решила на время отложить поиски.

Удачный случай представился ей однажды вечером, когда труппа, известная в окрестных деревнях, давала единственное представление. В зале собрались все вероятные Анри де Сады, и то был идеальный момент для того, чтобы раздавить их всех разом. Роза Келлер не могла пренебречь этим уникальным шансом достичь своей главной цели — устроить катастрофу, побоище. Когда ложи бенуара и балкон наполнились людьми, когда свет в зале погас и служители уже собирались поднять занавес, когда все Анри де Сады приготовились крепко проспать скучнейший первый акт, когда софиты озарили сцену — тогда-то произошел страшный взрыв, и балкон вместе с крышей здания обвалился, а первые ряды партера взлетели на воздух, оставив на полу море кровавых ошметков и костей, а пол словно бы покрывался рябью в ритме новых и новых взрывов. Волна пыли и огня захлестнула все четыре угла зала и спалила декорации на сцене. Люди пытались бежать, но двери оказались заколочены. Сверху сыпались раскаленные кирпичи и лепнина, по залу метались горящие тела, понапрасну пытаясь сбить с себя пламя, некоторых раздавило искривленными колосниками и обломками стен, кровь смешивалась с алым пламенем и оставалась незаметной на фоне красного занавеса и ковров. Не прошло и двух минут, а здание лежало в руинах, и мольбы о помощи смолкли. Лишь треск огня и смех Розы Келлер нарушали безмолвие.

После этого несчастья Роза Келлер сочла необходимым продолжать свои преступления. Ей каким-то образом стало известно, что, к ее досаде, четверо изо всех возможных Анри де Садов, проживавших в городе, не пришли в театр в вечер пожара. Что ей теперь сжечь: город, предместья, жалкие деревни, всю Францию или даже Европу от края до края? Спалить океаны? Разобщить родственные стихии? Это стало бы дурным предзнаменованием, а Роза Келлер была чрезвычайно суеверна.

Проще всего — узнать, под какой личиной скрывается настоящий Анри де Сад, а не бродить по Парижу, поджигая все возможные укрытия убийцы, рассудила она. Надо лишь внимательно следить за четверкой подозреваемых, и года через два она докопается, кто из них достоин заклания. Чтобы сблизиться с четырьмя Анри де Садами, Роза Келлер вернулась в мир поэзии. Ей было противно браться за старое, но пришлось стряхнуть пыль с талантов трубадура и иногда выступать публично. Через несколько месяцев она уже составила себе скромное имя — естественно, не идущее ни в какое сравнение с именем Розы Келлер — и раз в неделю выступала с чтением своих произведений, доводя публику до колик потоком вздора — плодами своей слепоты к словам, подменявшей слова в зачитываемом тексте полной нелепицей.

Анри де Сад был редкостно хитер. И потому, когда он оказался на одном из этих фонетических светопреставлений Розы Келлер, у него возникло подозрение: вертлявый комик — Рроза Селяви собственной персоной, трансвестит-поэт, который танцевал канкан, тот самый, кто однажды ночью, именно в тот день, когда он, Анри де Сад, расправился с Маргеритой Кост, таинственно исчез. Но это лицо, этот голос, эта манера жестикулировать — ничего общего с Ррозой Селяви. И все же Анри де Сад почуял, что в городе творится что-то странное, и по наитию — озарение в равной мере неожиданное, своевременное и дьявольское — догадался, что есть нечто общее между присутствием Розы Келлер и слухами о серийных убийствах; кроме того, ему показался крайне странным пожар театра — не менее странным, чем сверкающие зеленые льдинки в глазах этого новоявленного поэта, страдавшего паралексией наподобие Ррозы Селяви.