Десять

— Ладно, — кивнула Юля. — А ты придешь… теперь? — поспешила она уточнить.

— Конечно. К тому же, я сделал тебе предложение, и как честный человек не могу не прийти, — тепло улыбнулся Симон.

— Ты такой смешной, Симон Брахими! — закатилась Юля в довольном смехе.

— Обхохочешься, — буркнул тот себе под нос и решительно продолжил: — Юлия, я обязательно приду.

==============================

* Tu es une tr`es jolie fille — ты очень красивая девушка (перевод с французского)

** Je veux vous embrasser — я хочу тебя поцеловать (перевод с французского.)

Глава 3

Фельдшер скорой помощи, молодой, со светлыми взъерошенными волосами, торчащими, словно солома, в синей форме и стоптанных, некогда белых кроссовках, смахивал на воробья, который ранней весной выпрыгнул погреться на солнышко, и случайно попал в обледенелую лужу.

— Юлия Владимировна, — говорил он так, словно устал повторять. — Давайте в восьмерку. Хорошая клиника, чистенько, ремонт недавно был.

Сидевшая напротив Юля, со следами яркой помады на бледном лице, поджимала губы, упрямо качала головой:

— Нет.

— Хорошо. — Фельдшер громко, даже демонстративно, захлопнул папку со стопкой казенных бумаг, и тут услышал вопрос:

— Можно укол?

— Какой укол, милая? Нельзя при остром животе. Вы-то должны понимать, — упрекнул фельдшер.

Юля сжалась от интонации врача. Она действительно должна была понимать и понимала, но боль становилась невыносимой.

— Юль, — обратился к ней присевший рядом Витя — однокурсник, аккуратно причесанный, в ладно сидящем свитере, начищенных ботинках. — Юль, потерпи. Давай я тебе помогу.

Он помог Юле встать, бережно приобнял за талию, позволил на себя опереться.

Витя был невысокого роста, ненамного, но ощутимо. Когда-нибудь наберет мышечную массу, потом жирок, станет степенным, возможно, лысым, а пока рядом с Юлей он смотрелся мелкокостным. Та была болезненно худой, однако из-за роста и очевидной красоты худоба не бросалась в глаза.

Яркая красота, вот что бросалось в глаза. Умелый макияж подчеркивал изящные черты лица, волосы мягко спадали по плечам, даже слегка размазанная тушь лишь подчеркивала глубину взгляда, в котором мелькала странная для подобной внешности неуверенность в себе — щенячья.

— Давай, поеду с тобой, — предложил сердобольный Витя.

Витя уже одной ногой стоял в карете скорой помощи, когда фельдшер отодвинул его со словами:

— Только родственники. — Фельдшер раздраженно отдернул Витю, усадил Юлю на маленький стульчик рядом с носилками с ободранным кожзаменителем. — Поехали, Николай! — крикнул он водителю.

Юля отвернулась к окну. Фельдшер задержал взгляд на тонком профиле, пробежался от губ к шее, и, словно удивившись чему-то, усмехнулся про себя.

Карета скорой помощи больше напоминала тыкву, отчаянно скрипела на кочках, разбитая подвеска издавала громыхающие звуки. Юлю затошнило, она потянулась к окну в надежде вдохнуть свежего воздуха — оказалось, створка не открывается.

— Приляг, — сказал белобрысый фельдшер. — Давай, давай, прямо в куртке можно. — В его голосе послышалось сочувствие.

Юля благодарно посмотрела на своего спасителя и, повернув голову вправо, постаралась дышать ровно. Ей казалось, как только она переступит порог областной больницы, все проблемы решатся: уйдёт боль, странный фельдшер начнёт улыбаться, помада, оброненная в лекционном зале, вернётся в сумочку.

Ошиблась. Фельдшер быстро отдал сопроводительные документы, бросив еще разок на прощание, перед тем, как практически убежать:

— Точно нет паспорта?

— Нет, — буркнула Юля.

Металлический стул был неудобным. Неудобно было всё — сидеть, стоять, лежать.

Юле хотелось обратить на себя внимание, но, глядя на людей, — мужчин и женщин, бледных, с полиэтиленовыми пакетами, наскоро собранными родственниками перед отправкой в больницу, она поняла, что может и подождать. Пройдёт в порядке очереди. На общих основаниях.

— Юля? — услышала она от смутно знакомого мужчины в белом халате. — Что ты здесь делаешь?

— У меня живот болит, — скривившись, прошептала Юля.

— Живот? И почему ты сидишь в приемном покое?

— А где?

— Подняться надо было. Иди-ка за мной, идти можешь? — спохватился доктор.

Идти Юля могла, в положении, когда не нужно сгибаться, её организм хоть как — то функционировал, а не заставлял корчиться и поскуливать от невозможной боли.

Двадцать минут, проведённые в смотровой, показались вечностью. Голубой кафель со светлыми разводами делал холодное помещение более студеным, будто опасным.

Идея вызвать скорую помощь уже не казалась такой уж умной. Юле не оказывалась вообще никакая помощь в общей сложности уже два часа — и это со времени, когда фельдшер приподнял бровь и спросил: «Вы уверены, девушка?».

Тогда она была уверена, сейчас уверенность стремительно уменьшалась. С сожалением вспоминался собственный отказ на предложение фельдшера отвезти в восьмую клиническую больницу.

В смотровую зашло несколько врачей в хирургических костюмах, доктора приветливо улыбнулись неожиданной пациентке.

— Ну-с, Юленька, на что жалуемся? — спросил один из зашедших.

— Живот… — Юля с трудом сдержала слёзы.

— Посмотрим, — приободрил врач.

После дежурных вопросов, ответов, пальпации, смешков, подмигиваний и даже шутливых заигрываний, которые были предназначены для отвлечения Юли, — эдакий проверенный способ «заговорить» нервного пациента, — она раздраженно выяснила, что «нужно подождать ещё совсем чуть-чуть».

В смотровой остался доктор постарше. Юля вспомнила, что знакома с ним. Он расспрашивал о здоровье мамы, бабушки. Интересовался, определилась ли она со специальностью, именами её профессуры, планами на будущее. Чуть позже зашёл следующий врач, на взгляд Юли слишком молодой и очень усталый. Он смотрел словно бы поверх и самой Юли, и своих коллег.

— Юрий Борисович, приветствую. — Привстал доктор постарше, который расспрашивал Юлю. — Похоже, ваше. Это Юлечка, дочка Владимира Викторовича, прошу любить и жаловать.

— Что ж, полюбим, пожалуем, — улыбнулся Юрий Борисович, подошёл к раковине вымыть руки. — Животик покажи? — обратился он к Юле, уже стоя у кушетки. Та покорно потянула свитер с футболкой вверх. — Здесь больно? Здесь? А так? Хм.

Это «хм» не предвещало ничего хорошего. Юле стало нехорошо от этого «хм», ещё больше, чем было утром или за три дня до этого, или за неделю.