Десятиглав, Или Подвиг Беспечности(СИ.Проза ру)

Но если дама холодна, Поверьте, не права она. Когда себя такой окажет, Пускай Господь ее накажет, — Зачем другим страдать безвинно! Уж если поразить мужчину Успела ты любви недугом, Так будь же милосердным другом И поспеши тому помочь, Кому терпеть и ждать невмочь.

"Намек поняли", — захихикали веселые девчонки. После трудного дня было особенно приятно выпить холодного вина, и мы с жадностью осушили бокалы, не пожелав даже просмаковать букет. Затем мы принялись тыкать вилками в закуски, не обратив внимания на то, как напрягся Евгений, заслышав внизу, во дворе, хлопанье автомобильных дверец и грубые голоса. К сожалению, жизнь приучила нас ко всеобщей любви и преклонению, но не к настороженности перед лицом возможного насилия, тем более что вокруг нас всегда были люди, способные защитить от всякой опасности. Вот почему все вскоре свершившееся явилось для нас неожиданностью. Когда лязгнула дверь лифта и по лестнице затопали тяжелые шаги, Евгений спокойно спросил: "Красавицы мои, что же вы мне ничего не сказали про крышу, которая у вас появилась?" — "Забыли как-то, — пожала плечами Татьяна. — Да и зачем тебя этим грузить?" — "Понятно: думали, что я скажу — это, мол, ваши проблемы. Стыдно так думать о друзьях, — покачал головой Евгений. — А вот теперь у нас и впрямь могут быть проблемы". Словно в подтверждение его слов раздался резкий звонок и затем наглый стук в дверь. "Чего барабанишь? У меня ключи есть", — пробасил кто-то на лестничной клетке, и ключ завозился в замке. "Это наши местные бандюки, — вполголоса пояснила Татьяна. — Они особо не наглеют, но каждый месяц приходится им отстегивать.

Чего их сегодня принесло, не могу понять". — "Н-да… Кто-то из ваших знакомых что-то сболтнул про вас в дурном обществе, и эти уроды решили обложить вас данью, — заметил Евгений, невозмутимо накалывая на вилку ломтик ветчины. — Сначала они просто берут деньги, потом начинают являться без приглашения, а потом… Ну ладно, сейчас разберемся". Евгений вытер салфеткой пальцы и поднялся в тот самый момент, когда непрошеные гости наконец справились с замками и, тяжело дыша, ввалились в прихожую. Судя по пакетам с бутылками в их руках, они тоже намеревались гульнуть. Они остановились на пороге гостиной — три ярко выраженных слабоумца, на мясистых физиономиях которых тупость самым неприятным образом сочеталась с наглостью и алчностью. Их замешательство длилось очень недолго. "Так, девчонки, это что такое?! — закричал самый огромный из них. — Мы вам никак дозвониться не можем, а у вас тут пир горой!" — "Ну и что? Мы телефон специально отключили, чтобы отдохнуть с дорогими гостями, — сухо объяснила Татьяна. — Вы-то чего приперлись? Мы вас сегодня не ждали". — "А мы приходим когда хотим, а не когда нас ждут, — нахально возразил гигант, и двое его клевретов самодовольно осклабились. — Ты давай быстренько объясни своим гостям, кто мы такие, и пусть двигают отсюда по-хорошему. Мы сегодня важное дело закончили и хотим расслабиться". — "На горшке расслабишься, — хладнокровно произнес Евгений. — А кто вы такие, я за километр вижу — сявки позорные. Вы знаете, кого вы собрались выгнать, гниль сутенерская?" Он протянул верзиле мобильный телефон и предложил: "Давай звякнем Витьке Олигарху, он тебе объяснит. Ну, чего тормозишь, мудило? Номера не знаешь? Так я тебе скажу". Верзила впал в явную растерянность, однако, дабы не потерять лицо окончательно, забормотал что-то насчет вторжения на чужую территорию и необходимости для братков всегда поступать по понятиям. "Какой я тебе браток?" — засмеялся Евгений и несильно на первый взгляд ткнул гиганта указательным пальцем под ложечку. Тот согнулся, надсадно закряхтел, словно расставаясь с жизнью, и пустил слюни на паркет. Брезгливо глядя на него сверху вниз, Евгений продолжал: "Твои братки должны сидеть, и лучше не на зоне, а в зоопарке. Это если они не поднимали хвост на Витьку Олигарха. А с теми, кто поднимал, знаешь что стало? Степку Могилу помнишь?" И Евгений перечислил целый ряд персонажей с пугающими прозвищами, жизненный путь которых закончился крайне печально: Степке Могиле на стройке вогнали в задний проход раскаленную арматурину; Толика Кащея сварили живьем в емкости для конденсации пара, а его подручных заставили хлебать полученный бульон; с Мотьки Черепа содрали кожу и натянули ее на бубен, на котором потом играли негры в заведении "Лимпопо", принадлежащем все тому же Витьке Олигарху… Легче всех отделался некто Жорка Удав — его попросту сожгли заживо в его собственной машине, дымящийся остов которой затем притащили на буксире под окна его любовницы. Когда любовница, заподозрив неладное, выбежала на улицу, то немедленно подорвалась на предусмотрительно заложенной у крыльца противотанковой мине. Излагая этот кошмарный мартиролог, Евгений расхаживал перед бандитами взад-вперед, заложив руки за спину, и каждый следующий ужасный факт заставлял негодяев все больше сжиматься, сутулиться и мельчать. Наконец Евгений умолк и повернулся к бандитам. Те переминались с ноги на ногу, смотрели в пол, чесали себе носы и глаза и сохраняли угрюмое молчание. "Ну, поняли, пидоры гнойные, что вас ждет, если будете тут быковать?" — вкрадчиво спросил Евгений. Ответа не последовало, лишь кто-то из бандитов тихонько пукнул. Наш друг помолчал, с отвращением разглядывая этих вредоносных тупиц, и внезапно с криком сделал ложный выпад в их сторону. Бандиты в ужасе шарахнулись от него в прихожую и, отталкивая друг друга, падая и поднимаясь, ринулись из квартиры прочь. Грохоча, как камнепад, они прокатились по лестнице вниз, затем во дворе захлопали дверцы джипа, взревел двигатель, и вскоре все стихло. "Восхищаюсь вами, Евгений! — воскликнул я с пафосом, поднимая бокал. — В нашем жестоком мире уметь взращивать добро — это только полдела. Очень важно еще уметь укрощать зло". — "Разве эти недоумки — зло? — пренебрежительно усмехнулся Евгений. — Боюсь, что настоящее зло еще не сказало своего слова. Впрочем, не будем о плохом. Прозит!" — и он чокнулся со мной. Некоторое время я встревоженно размышлял над его нерадостными словами, но затем меня отвлекла от этих мыслей Надежда, которая нежно терлась об меня, как огромная кошка, и своими круглыми фиалковыми глазами неотрывно вглядывалась в мои глаза. Мы пошли танцевать под музыку модной группы "Оргазм", и уже через несколько минут нас не смогли бы оторвать друг от друга все силачи Земли. Далее тот вечер мне вспоминается как бесконечное ритмичное кружение — по-моему, мы с Надеждой в течение нескольких часов так ни разу и не присели, лишь время от времени подплывали к столу, чтобы наполнить бокалы, чокнуться и выпить. Еще мне запомнилось удивительно приятное ощущение теплоты и легкой щекотки в том ухе, в которое Надежда шептала мне о своих наблюдениях, сделанных во время концерта. Она, безусловно, была наделена острым глазом, живым умом и чувством юмора — последнее я особенно ценю в женщинах, поскольку именно оно избавляет женщин от самого неприятного их недостатка — мании величия. Я от души смеялся и сам что-то шептал в изящное ушко, стремясь обрисовать все виденное мною за вчерашний вечер с самой комической стороны. Наградой мне был смех Надежды — поистине удивительный смех: казалось, будто в полумраке, насыщенном табачным дымом и благовониями, вспыхивает свет, несущий чистую радость, немыслимую в обыденной жизни. Мы с Надеждой все теснее прижимались друг к другу, наши прикосновения становились все более бесстыдными, а наше обоюдное кружение постепенно увлекало нас все ближе к двери в темную комнату, где, как я был почему-то уверен, стояла застеленная двуспальная кровать. Предчувствия меня не обманули — в какой-то момент я обнаружил, что стою совершенно голый перед той самой кроватью, а Надежда, опустившись передо мной на колени, доставляет мне ощущения столь утонченные и острые, что даже мой утомленный всем пережитым за день мозг вынужден был вернуться из полузабытья в столь отрадную действительность. Через некоторое время, распалившись не на шутку, я заключил в объятия шелковистое тело Надежды и бережно уложил любимую на пахнувшие свежестью простыни. Дальнейшее напомнило мне картину из моего раннего детства — как я, улегшись животом на санки, несусь вниз по усеянному ухабами склону и при особенно высоких подскоках выкрикиваю в восторге: "Ух!.. Ах!.." Благодаря любви ко мне вернулось былое детское самозабвение, и ко всем восторгам сладострастного обладания присоединилось давно забытое ощущение полета.

"А я-то думал, что мужчины вам надоели", — признался я Надежде в минуту краткого отдыха. "Мужчины никогда не надоедят женщине, — усмехнулась Надежда. — Женщина может так думать, но в таком случае она ошибается. Рано или поздно она поймет свою ошибку, встретив мужчину, за которым готова будет пойти на край света". В этих словах мне послышалось признание, и я смущенно замялся, подыскивая ответ. Однако Надежда избавила меня от этого труда, продолжая говорить — неторопливо, словно сама с собой: "За вами, поэтами, наверное, не стоит идти на край света, потому что вы слишком влюбчивы. Но и устоять перед вами невозможно, потому что вы каждой женщине напоминаете о том, что у нее есть сердце, способное бескорыстно любить. Вам может казаться, будто женщины предпочитают вам деньги, но это только видимость — на самом-то деле они всю жизнь мечтают о вас, даже сами себе не отдавая в этом отчета. Нет смысла обвинять их в продажности — всякая женщина стремится так или иначе повыгоднее себя продать, уж так они устроены. Нас же вы ни в чем не обвиняете? А ведь мы, в сущности, есть образ ваших дам". Я задумался было над этим неожиданным заключением, но Надежда прильнула сначала к моим устам, а затем к моему соску такими будоражащими поцелуями, что я ощутил прилив яростного желания, повернулся и набросился на нее, как лев. Вскоре ее лукавый смешок сменился блаженным стоном, и вновь весь мир исчез для меня — точнее, он сосредоточился в любимой, удивительной и неисчерпаемой. Прошу читателя простить мне некоторую высокопарность слога, ибо я абсолютно искренен — вспоминая о той ночи, я и впрямь испытываю самые возвышенные чувства.

Итак, после многих причудливых схваток мы наконец заснули друг у друга в объятиях с твердым намерением утром продолжить свои забавы. Однако намерению этому не суждено было осуществиться, поскольку наш сладкий утренний сон был прерван наглым стуком в дверь, способным разбудить и покойника. "Кто там?" — услышал я голос Евгения, спрыгнул с кровати и мгновенно натянул брюки. "Двести грамм", — с грубым хохотом ответили Евгению и снова забарабанили в дверь. "Мы же разобрались! — возмущенно воскликнул Евгений. — Чего вам еще надо?!" — "Не знаю, с кем вы там разобрались, — отвечал грубый голос из-за двери. — Открывайте, писаки хреновы, а то хуже будет!" Я вышел в гостиную и столкнулся там с Евгением — сидя на корточках, он открывал свою дорожную сумку. "Это какие-то другие бандиты, — сообщил Евгений, подняв на меня глаза. — Им нужны именно мы. Точнее, именно вы". Он извлек из сумки несколько увесистых свертков, сноровисто развернул их, и моим глазам в ворохе газет и полиэтиленовых пакетов предстали тускло поблескивающие части пулемета неизвестной мне конструкции. С ловкостью фокусника Евгений собрал оружие, смачно лязгая его металлическими сочленениями. Бандиты между тем продолжали безмятежно ломиться в дверь, уверенные в собственной непобедимости. Снаружи доносились их реплики, полные предвкушения близкой расправы. Щелкнула вставленная лента, Евгений вскинул собранный пулемет к бедру и передернул затвор. К этому моменту за его действиями уже наблюдали из соседних комнат все поэты и их подруги. "Евгений, может, не надо стрельбы? Всех соседей перебудим", — робко заикнулся Григорьев. "Молчите, трусливые койоты, — проскрипел Степанцов, уже успевший опохмелиться. — Жека, вали этих козлов, я за все отвечаю". Евгений с пулеметом наперевес шагнул было в прихожую — судя по всему, он еще не утратил надежды договориться с бандитами по-хорошему. Однако он тут же отпрянул, потому что снаружи грохнули выстрелы и пули, пробив дверь, со щелканьем заметались по прихожей. Переждав секунду, Евгений вновь ринулся вперед и с бедра открыл огонь по двери, за которой копошились бандиты. Квартира мгновенно наполнилась оглушительным грохотом, звоном стреляных гильз и кислой вонью пороховых газов. Щепки от расстреливаемой двери долетали даже до гостиной, а с лестницы доносились оглушительные щелчки и взвизги рикошетирующих пуль. На секунду стрельба смолкла, но в следующую секунду Евгений услышал шевеление на лестничной клетке и снова открыл огонь. Казалось, этот ужасный грохот никогда не прекратится, но едва эта мысль промелькнула в моем мозгу, как у Евгения кончилась лента и воцарилась тишина. Морщась от звона в ушах, я шагнул в прихожую, но тут же поскользнулся на стреляных гильзах, устилавших пол, и только чудом сохранил равновесие. Изрешеченная пулями дверь теперь представляла собой подобие ажурной сетки, в ячею которой с лестницы струился тусклый свет. Снаружи также царила полная тишина, если не считать приглушенного мяуканья перепуганной кошки в какой-то квартире. Евгений пнул дверь ногой, и она осыпалась на порог с шорохом и легким постукиванием. За нею открылась затянутая пороховой дымкой лестничная площадка, на первый взгляд казавшаяся пустынной. Однако уже в следующий миг я увидел на кафельном полу двух лежавших навзничь бандитов — раскинув руки и ноги и старательно зажмурив глаза, они бездарно притворялись мертвыми. Евгений подошел к ним и отвесил пинка сначала одному, а потом другому. "Уй-уй-уй! Ты чего делаешь, фашист?! Больно же!" — застонали бандиты. Неохотно поднявшись и всем своим видом изображая ужасные страдания, они привычно заложили руки за спину и поплелись в нашу квартиру, где их тут же заперли в ванной. Было ясно, что остальные налетчики прячутся где-то поблизости, потому что на площадке слышалось их шумное дыхание. Внезапно один из них выскочил из-за выступа стены, одним прыжком достиг железной двери лифта, распахнул ее и с ревом отчаяния бросился в шахту. Следом тут же проехал лифт, и по донесшемуся снизу липкому хрусту я понял, что он раздавил бандита. Однако через минуту сквозь мутное стекло окна я увидел, как преступник, сплющенный, словно краб, боком вывалился из подъезда и с необычайной быстротой покатил по двору, невнятно бранясь и грозя кому-то кулаком. Тем временем у другого бандита, прятавшегося за тем же выступом, не выдержали нервы, и он бросился на обитую дерматином дверь одной из квартир в надежде его протаранить. Когда его попытка оказалась тщетной, он принялся царапать обивку ногтями, покрывать ее слюнявыми поцелуями и с плачем причитать: "Ну откройте, ну чего вы, ну пожалуйста… Ну будьте людьми… Озолочу, бля…" Его с трудом оторвали от двери и препроводили в ванную, причем он вопил: "Дяденьки, не надо!" — и плакал навзрыд. Пока мы управлялись с ним, Евгений заметил на площадке маршем ниже еще одного бандита. Негодяй попытался спрятаться в мусоропроводе, однако сумел пролезть в отверстие только до пояса и затем застрял. Поняв, что его обнаружили, он начал дрыгать ногами, стараясь лягнуть подходящих врагов, и что-то угрожающе выкрикивать.

Впрочем, его выкрики доносились к нам только невнятным гулом, раздававшимся в трубе. Подойдя к бандиту, Евгений отколол с лацкана своего пиджака университетский значок и вонзил булавку значка в вызывающе торчавший из мусоропровода бандитский зад. Прогремел гулкий рык, труба зашаталась, все здание затряслось и раздалось оглушительное чпоканье, словно выдернули пробку из гигантской бутыли. Это бандит одним рывком освободился из своего плена и тут же издал такой вопль, от которого у всех заложило уши. "Гады, — побагровев от обиды и заливаясь слезами, бессвязно забормотал затем бандит, — гады, булавками колются…" Не найдя больше слов, он широко разинул щербатый рот и заревел на весь подъезд, словно гигантский младенец. Какая-то бабушка, вышедшая выносить мусор, сделала нам замечание за то, что мы не можем успокоить ребенка. "Сейчас успокоим", — скрипнув зубами, пообещал Евгений, и бандит тут же притих, со звериной чуткостью уловив угрозу в его голосе. Захваченного налетчика погнали в ванную, а Евгений погрузился в раздумье: он полагал, что бандитов было больше, и не мог понять, куда делись остальные. В этот момент облачко побелки плавно опустилось с потолка, заставив его чихнуть. Евгений посмотрел вверх и удивленно приоткрыл рот. Я проследил за его взглядом и тоже не поверил своим глазам: два бандита прилепились к потолку и застыли в таком необычном для человека положении, словно ящерицы-гекконы или огромные клопы. "Эй вы, слезайте оттуда", — обратился к ним Евгений, но они и не подумали слезть, притворяясь, будто ничего не слышат. Евгений ушел в квартиру и вскоре вернулся, но теперь вместо пулемета в руке у него был большой черный пистолет. "Последний раз вам говорю, уроды, слезайте оттуда, иначе стреляю", — пригрозил Евгений. Ответом послужило невыразимо тоскливое урчание в кишечниках у негодяев. Евгений на всякий случай отошел в сторону и вскинул пистолет. "Может, не надо?" — попытался я помешать смертоубийству, но наш редактор ободряюще улыбнулся мне и нажал на спуск. Вместо грохота выстрела пистолет неожиданно издал звук "ссык!" и выпустил струйку теплой воды в одного из громил. Затем Евгений точно так же обрызгал второго. Видимо, теплая вода нарушила сцепление бандитов с потолком, потому что через несколько минут терпеливого ожидания сначала один, а потом другой головорез с отвратительным чавканьем отклеились от потолка и рухнули на пол к нашим ногам. Некоторое время они, кряхтя, возились на полу, пытаясь симулировать тяжелые увечья. Однако Евгений холодно произнес: "Ну, я жду. Долго еще будем ваньку валять?" — и бандиты неохотно поднялись, заложили руки за спину и были также отконвоированы в ванную.

Когда наши подруги увидели, что военные действия близятся к победному концу, они очнулись от первоначального замешательства и принялись готовить бойцам обильный завтрак. Покуда они хлопотали на кухне, мы успокоили встревоженных соседей, воспользовавшись одним из бесчисленных удостоверений Евгения, а затем, рассевшись в гостиной вокруг стола, стали обмениваться впечатлениями о происшедшем. Шуток и смеха, как всегда, хватало, однако на душе у нас было неспокойно: нам было ясно, что дело уже не сводится к банальным рэкетирским разборкам и что на сей раз бандитов использовала втемную какая-то третья сила, по непонятным причинам решившая расправиться с безобидными поэтами. Что это за сила, можно было выяснить только из допроса пленных, но его мы решили отложить до окончания трапезы, неожиданно ощутив зверский голод. Однако все получилось вопреки нашим намерениям: когда из кухни потянулись аппетитнейшие запахи, бандиты в ванной принялись изнутри колотить в дверь. "Начальник, — заорали бандиты, — а мы когда харчеваться будем?! Ты если посадил, то кормить обязан! Хуй ли голодом моришь?! Чифан давай! Мы тоже люди!" Было очевидно, что, оказавшись взаперти, негодяи сразу почувствовали себя в своей стихии и немедленно вспомнили о правах заключенных, о которых в последнее время не устают талдычить "Эмнести интернэшнл" и прочие зловредные организации (недаром слово "amnesty" переводится с английского как "сознательное попустительство").

Евгений подошел к двери в ванную и рявкнул: "Слушайте, вы, душегубы! Кто первым расколется, того отпущу". В ванной наступила тишина, которая через пару секунд сменилась ужасным шумом. "Я все скажу, братан! — кричал кто-то, а другой отталкивал его от двери и кричал сам: "Я первым сдался, его не слушай!" Еще кто-то рвался к двери и голосил: "Командир, он врет, он в тебя стрелять хотел! Отвали, преступник!" Вскоре в ванной возникла потасовка, сопровождавшаяся звуками ударов, нецензурной бранью и жуткими угрозами. Отчаявшись извлечь какую-либо полезную информацию из этого безобразного шума, Евгений рявкнул: "А ну молчать, козлы! Если не заткнетесь, сейчас солярки под дверь налью и запалю на хуй. Говорите четко и ясно: кто вас послал?" На некоторое время все стихло, а затем кто-то уныло прогнусавил: "Ты чего, мужик? Нас же замочат за базар". Евгений не стал возражать и обратился ко мне: "Андрей, принесите, пожалуйста, канистру с соляркой. Она стоит как раз за вами". Я обернулся и с удивлением увидел двадцатилитровую канистру там, где, как я мог бы поклясться, еще минуту назад ничего не было. Однако канистра не потребовалась — из ванной донесся звук оплеухи и крики: "Ты чего гонишь, петушина? Сгореть захотел? Командир, идем в сознанку, все нормально!" Евгений терпеливо ждал, и вот наконец имя заказчика налета было названо. Мы с Евгением тревожно переглянулись: имя пославшего бандитов человека широкой публике, возможно, ничего не сказало бы, но мы-то знали, что он является правой рукой моего тестя — сверхпрезидента. Не переставая сосредоточенно размышлять, Евгений отошел от двери в ванную, взял канистру, вернулся и принялся лить под дверь маслянистую жидкость. Бандиты взвыли от ужаса, но Евгений уже чиркнул зажигалкой, и дверь содрогнулась под напором вспыхнувшего в ванной пламени. Негодяи дико вопили и звали на помощь пожарных и милицию, однако эти звуки все же меньше отвлекали нас от раздумий, чем прежние нахальные требования. Сидя вокруг стола и перебрасываясь скупыми фразами, мы вскоре пришли к неизбежному выводу, что ситуация требует нашего срочного возвращения в Москву. Я вздохнул, поднял голову и увидел Надежду: она напряженно вслушивалась в наш разговор, и ее фиалковые глаза постепенно наполнялись слезами. Когда все было сказано, Евгений поднялся, подошел к двери в ванную и щелкнул шпингалетом. Бандиты, черные от копоти, матерясь и отталкивая друг друга, вывалили на лестницу и с шумом покатились вниз, словно черти, вырвавшиеся из ада. Я посмотрел в окно и увидел, как шарахнулись от них старушки, гулявшие во дворе. "Не плачь, Надежда, — задумчиво произнес я. — Все будет хорошо".

Глава 7

Возвратившись в Москву и приехав к себе на квартиру, Анны я там не обнаружил. Прислуга сообщила мне, что ее папаша-сверхпрезидент взял ее с собой в какую-то поездку. Я ничего не знал об этих планах, и такая скрытность Анны меня уязвила. Если же идея поездки появилась у моего тестя внезапно, то Анна, по моему разумению, должна была бы отказаться, ибо мы как-никак фактически являлись мужем и женой и Анне следовало подумать о том, каково мне будет вернуться после бурных гастролей в пустую квартиру и вести там одинокое и печальное холостяцкое существование. Это при живой-то жене! Вообще в последнее время я стал все чаще отмечать в поведении любимой настораживающие черточки: когда она рассказывала о шикарных дворцах новой знати, в которых ей приходилось бывать, и о пышных празднествах, на которые ее приглашали вместе с отцом, в ее голосе слышалось невольное восхищение, казавшееся мне глупым. Я убеждал себя в том, что, возможно, архитекторам дворцов и устроителям празднеств удалось создать нечто подлинно прекрасное и Анна как человек со вкусом не осталась к этому равнодушна. Однако в жизни мне не однажды приходилось принимать участие в увеселениях скоробогачей, и все такие гульбища были, мягко говоря, пошловаты, а богатство антуражей, в которых они разворачивались, успешно сочеталось с крайней безвкусицей. Вряд ли окружавшие сверхпрезидента мироеды могли в одночасье сделаться приличными людьми и облагородить свое убогое времяпрепровождение. Кроме того, еще не так давно Анна жаловалась мне на бездуховность своего папаши и его клевретов и с гневом отказывалась от всех приглашений, поступавших из этой среды. Она и теперь не упускала случая посмеяться над чванливостью, тупостью и отсутствием вкуса, характерными для нынешних важных особ, однако в ее насмешках мне стала чудиться неискренность: ей нравилось чувствовать себя выше окружавших ее людей, только и всего, однако прочь из их общества ее, похоже, уже не тянуло. Ей было приятно взирать свысока на суетившихся вокруг нее толстосумов, их жен, дочерей и любовниц, и хотя она умом наверняка понимала всю мелкотравчатость такой компании, но я подозревал, что в более одухотворенном обществе она испытала бы дискомфорт, поскольку там никто не таращился бы на нее с раболепным преклонением, не ловил бы с восторгом каждое ее слово и не перешептывался бы восхищенно и завистливо у нее за спиной. В том обществе ей пришлось бы утруждать свою замороченную развлечениями хорошенькую головку и следить за словами, срывающимися с ее языка, дабы снискать уважение и действительно что-то значить. К сожалению, подобный труд оказывается под силу далеко не всякому и уж тем более не богатым красоткам, — им ведь и без этого всюду рады. Любимая все чаще принимала предложения, которые еще недавно и не подумала бы принять, так что мои подозрения основывались отнюдь не на повышенной мнительности. Вдобавок я знал, каким обаянием наделен мой тесть, умевший быть и вкрадчивым, задушевным собеседником, и бесшабашным собутыльником, и гостеприимным хозяином — используя все эти завидные качества и проявляя крайний либерализм, столь нравящийся детям в родителях, он, по-видимому, сейчас вновь подчинял своему влиянию дочь, на какое-то время отдалившуюся от него благодаря роману со мной.

Такими безотрадными мыслями я растравлял свои душевные раны, слоняясь взад-вперед по пустынной квартире, и радостно вздрагивал от каждого телефонного звонка. Однако к телефону всякий раз звали Анну, и я погружался еще глубже в пучину уныния. Поэтому когда позвонил Степанцов и предложил слегка встряхнуться, посетив кое-какие московские клубы, я тотчас ответил согласием. В первом клубе из числа тех, в которые мы в тот вечер попали (он одновременно являлся и казино), происходила вечеринка для деятелей шоу-бизнеса, и мы трое (Григорьев присоединился к нам при входе) по воле благосклонных к приглашенных к нам устроителей были внесены в список. Разумеется, мы порадовались бесплатности угощения (не слишком, впрочем, роскошного), однако за даровую водку и тарталетки нам пришлось внимать многочисленным эстрадным исполнителям — они показывали свое искусство в надежде на то, что присутствовавшие в зале представители масс-медиа похвалят их позднее в своих репортажах. Упомянутые представители жрали и пили, словно Гаргантюа, и обращали очень мало внимания на усилия артистов: было ясно, что их одобрение вызывается отнюдь не достоинствами песни и не мастерством исполнителя, а какими-то другими причинами, таинственными для непосвященных. Впрочем, справедливости ради надо отметить удивительное занудство программы — впрочем, как и подавляющего большинства подобных действ. Закручивание гаек на конвейере в течение того же времени доставило бы нам не больше веселья. О конвейере я говорю потому, что при всем поверхностном разнообразии аранжировок, тематики текстов и ухваток исполнителей все песенные номера по сути своей были схожи, как изделия, произведенные промышленным способом, напрочь исключающим всякую самобытность. Все те, кто принимал участие в этом производстве, явно заботились в первую голову о том, чтобы не шокировать публику чем-либо выходящим за рамки общепринятого и не вынудить ее сделать хотя бы самое минимальное умственное усилие. Античеловеческая подоплека всего происходящего была настолько очевидна, что хотелось устроить скандал, и только недостаточное количество выпитого вкупе с признательностью тем, кто нас с наилучшими намерениями пригласил, удержали меня от осуществления этого вполне оправданного желания. Впрочем, я проявил бы необъективность, если бы не упомянул и о нескольких отрадных моментах программы. Так, приятное впечатление произвел на меня номер со стриптизом, поскольку девушка обладала дивной лепки грудью и вдобавок не лишена была остроумия: когда певец, выступление которого она сопровождала, запел что-то об автомобильной катастрофе, в которую он якобы попал, красотка очень ловко изобразила катастрофу, с грохотом повалившись на сцену вместе с двумя стульями и микрофонной стойкой. По моим наблюдениям, с ее стороны это являлось экспромтом, и поскольку я взял себе за правило всегда и всюду поощрять проявления творческого духа, то заставил оглянуться на себя весь зал своими оглушительными рукоплесканиями и ревом "браво", причем общее внимание меня нисколько не смутило. Да, веселая стриптизерка укрепила меня в моей давней любви к представительницам сомнительных профессий… Отмечу еще болезненную девицу лет пятнадцати, которую ведущий объявил как восходящую звезду: не подозревая, похоже, об очевидных изъянах собственной фигуры, она так самозабвенно вихлялась под музыку, что казалось, будто ее конечности вот-вот выскочат из суставов и разлетятся по залу. Ее необычные телодвижения не имели ни малейшей связи с исполняемой ею песней, но именно эта нелепость поведения и завораживала. Я склонен объяснять это тем, что угнетенный рационализмом окружающей жизни современный человек устал совершать осмысленные действия и наблюдать их вокруг себя, а потому он жаждет полной бессмыслицы, словно глотка живой воды. Однако покамест мало у кого из деятелей массовой культуры хватает смелости на то, чтобы преподносить публике настоящую, беспримесную чушь — все ограничивается лишь половинчатыми попытками сделать свои опусы, с одной стороны, понятными даже для моллюсков, а с другой — внести в них глубину и чувствительность. Если первую часть задачи удается выполнить без особых затруднений, то со второй дело обстоит куда сложнее — ведь массовую культуру делают, как правило, люди недалекие и крайне циничные, и потому убедительно имитировать подлинное искусство им очень нелегко: мешают неискренность, духовная скудость и недостаток образования. Другое дело — откровенная нелепица, особенно если ее демонстрация доставляет нескрываемое удовольствие самому артисту.

Когда мы осознали всю духовную нищету предложенной нам на престижной вечеринке концертной программы, в наших душах, как я уже говорил, возникло смутное недовольство. До известного времени нам удавалось подавлять его даровой выпивкой и закуской, однако номера следовали один за другим так плотно, что из-за грома музыки общение, которое одно могло скрасить для нас всю неприглядность происходящего, становилось практически невозможным. К тому же собравшиеся с такой отвратительной жадностью накинулись на бесплатную водку, что очень скоро всю ее выпили, а приобретать в этом заведении выпивку за свои деньги было бы из-за несуразных цен величайшей глупостью. Поэтому мы решили перебраться куда-нибудь еще. Едва мы пришли к этой мысли, как я очень кстати вспомнил, что неподалеку в клубе "Ландыш" должна выступать изуверская рок-группа "Агония". Зрелище обещало быть занятным, и мы, попетляв с четверть часа по гулким сырым переулкам, нашли в одном из дворов вход в подвал, где и находился клуб. Зал с эстрадой тонул в полумраке, в котором мерцали свечи и поблескивали глаза и зубы сидящих, а также пивные кружки и стаканы, теснившиеся на столах. Обстановка отличалась спартанской простотой — "Ландыш" был бы самой низкопробной распивочной, если бы не его известность в богемных кругах и не наличие весьма своеобразной концертной программы. Когда мы наконец нашли столик и расселись, группа как раз собиралась начать выступление, и потому зал притих. На эстраде в круге света появились два по пояс голых молодых человека истощенного вида с гитарами. Некоторое время они вяло музицировали, исполняя песню про ландыши, однако затем игра у них расклеилась. Тогда один из них с бранью отбросил гитару, схватил второго за волосы и без долгих разговоров всадил ему по самую рукоятку в живот неизвестно откуда взявшийся мясницкий тесак. Жертва издала страдальческий вопль (и несколько девиц в зале поддержали ее своим визгом), однако не осталась в долгу: придерживая одной рукой вываливающиеся внутренности, она схватила со столика, стоявшего на эстраде, бутылку из-под шампанского и что было сил хватила ею по голове своего обидчика. Тот зашатался и рухнул на столик, ножки столика подломились, и бедняга с грохотом и звоном распластался на полу среди обломков и осколков посуды. Человек, которого пытались зарезать, вытащил из-за щеки здоровенную иглу, уселся на стул и принялся на виду у всего зала деловито зашивать дратвой рану у себя в животе. Неподалеку от нас какую-то девушку начало рвать прямо на скатерть, и ее увели. Тут на эстраде появился еще один участник действа — он был в одной набедренной повязке и в костлявой руке сжимал туристический топорик. С плотоядной ухмылкой подкравшись сзади к раненому, он широко размахнулся и с хрустом вогнал топорик ему в череп по самый обух. Однако торжествующее выражение на лице рубаки очень скоро сменилось озадаченностью, поскольку человек с топором в черепе и не подумал упасть, а медленно повернулся и внимательно посмотрел на своего недруга. Затем он вскочил и с диким воплем, заставившим вздрогнуть всех в зале, вцепился противнику в горло и стал его душить. Хруст позвонков и горловых хрящей был слышен до того отчетливо, что нескольких девушек уже за другим столиком вырвало почти одновременно, а их кавалеры с кислым видом принялись осматривать со всех сторон свои костюмы. Однако предложение удалиться из зала, дабы прийти в себя, девушки решительно отвергли и продолжали во все глаза смотреть на устрашающее действо. Задушив врага, человек с топором в черепе вытащил из-за ширмы огромную бутыль с голубоватой жидкостью, поднял ее и продемонстрировал залу, громко объявив: "Денатурированный спирт". Затем он щедро полил спиртом обоих своих поверженных противников и, злорадно хихикая, достал зажигалку из кармана мешковатых штанов. "Не надо!" — умоляюще взвизгнула какая-то девица, но победитель был неумолим: чиркнул кремень, и пламя мгновенно охватило оба распростертых на эстраде тела. Оказалось, что эти люди лишь прикидывались мертвыми, ибо, ощутив жжение, они тут же проворно вскочили и, размахивая руками, принялись дико скакать на эстраде, душераздирающими криками призывая на помощь. Прибежал охранник с огнетушителем и стал пускать в них пенную струю, однако его усилия не дали заметного эффекта. По залу стал распространяться аппетитный запах жаренного на спирту мяса. Обессилев от прыжков, горящие люди повалились на эстраду, сбежавшиеся охранники накрыли их какими-то попонами (результатом этой операции стали целые облака зловонного дыма), а затем кое-как перекатили в скрытое занавесом помещение за сценой. Человек с топором в черепе, однако, и не думал успокаиваться — явно проникшись ненавистью к охраннику с огнетушителем, помогавшему его врагам, он с фальшивой улыбкой протянул несчастному руку, но в момент рукопожатия свалил его с ног броском через бедро и принялся его головой, точнее — лицом, крошить валявшуюся на эстраде посуду. При этом он торжествующе выкрикивал: "На, получай! Хавай, сука! Будешь еще?! Будешь?! Будешь?!" Меня удивляли его злоба и эти выкрики, поскольку охранник, в сущности, лишь исполнял свой долг. Наконец человека с топором в черепе уволокли за занавес, и мы с облегчением перевели дух. <<Н-да, это посильнее "Фауста" Гёте>>,- утирая пот со лба, пробормотал Григорьев. "Ерунда! Таким и должно быть настоящее современное искусство, — безапелляционно заявил Степанцов. — Все остальное безнадежно устарело". — "Но каково артистам?" — осторожно заметил я. "А кто сказал, что хлеб артиста легок? Возьмите, к примеру, меня…"- начал было Степанцов, но тут же осекся, так как за столик к нам с приветливой улыбкой опустился человек с топором в черепе. Впрочем, топор уже извлекли, и в том месте, откуда он торчал, виднелась сквозь густую шевелюру лишь нашлепка лейкопластыря. Вспоротый и небрежно зашитый живот скрывала клетчатая ковбойка. Затем к нам, придвинув стулья, подсели и три остальных члена группы: два "горящих человека", еще распространявших запах жаркого, — их лица и руки были сплошь покрыты волдырями ожогов, и мнимый охранник, которого тыкали лицом в битое стекло, — теперь все его лицо было беспорядочно усеяно залеплявшими порезы полосками лейкопластыря. Несмотря на многочисленные увечья, артисты излучали довольство и бодрость — ведь за один вечер они заработали на четверых целых восемьдесят долларов. Правда, из этой суммы предстояло покрыть расходы на спирт и прочий инвентарь, однако и то, что оставалось, представлялось членам группы огромной наживой. Из вежливости мы посидели еще с четверть часа и затем откланялись, так как нам постоянно казалось, будто артисты вот-вот начнут умирать прямо за нашим столиком. Бедняги долго трясли нам на прощанье руки и уверяли в своем преклонении перед нашим творчеством, а затем робко поинтересовались, не знаем ли мы такого места, где им можно было бы выступить. Мы обещали подумать.