Десятый самозванец

— Ты есть-то будешь али нет? — поинтересовалась баба. — Я тут тебе щечек принесла свежих, да винца штоф, да кваску.

Подставив к изголовью табурет, хозяйка ловко выставила на него горшочек, ломоть хлеба и поставила глиняный штоф и чарку. Ложку же протянула его собственную, не забыв обтереть передником.

Тимофей с трудом проглотил первую ложку, за ней — вторую. А когда Маланья поднесла ему чарочку, то, выпив ее, он уже ел и ел без остановки, пока не выхлебал весь горшочек.

— Ух, хорошо-то как! — искренне сказал Тимофей, почувствовав себя родившимся вновь. — А щи у тебя такие, что язык проглотишь! Умелица ты.

Зардевшаяся хозяйка стушевалась и торопливо налила ему новую чарочку.

— А сама-то? — спросил Акундинов. Когда же хозяйка испуганно замотала головой, почти насильно вложил ей в руку чарку и скомандовал: — А ну-ко, залпом!

— Не-не, что ты, — отпихивала хозяйка чарку. — Я же как выпью, то совсем дурной становлюсь.

— Давай, давай, — настаивал Тимоха, поднося чарку к самым губам.

Не устояв перед натиском, Маланья попыталась выпить. Выпила, но поперхнулась и закашлялась. Торопливо схватив корчажку с квасом, отхлебнула глоток.

— Редко пить-то приходится, — будто оправдываясь, сказала баба, утирая проступившие слезы.

— Это правильно, — похвалил Тимофей женщину, допивая из чарки остатки. Переведя дух, мудро изрек: — От водки-то этой одна неприятность.

По всем его жилочкам растеклось приятное тепло. Захотелось чего-то еще. Он искоса поглядел на бабу, привстал на постели и потянул ее к себе. Осторожно и даже нежно помог ей скинуть тулупчик. Потом, взяв ее руки в свои, крепко поцеловал в губы. Почувствовав, как баба глубоко и часто задышала, усадил ее на постель, покрывая все лицо поцелуями. Потом, не выдержав больше, повалил Маланью на спину и стал судорожно задирать ей подол. Она не противилась, а, напротив, помогала избавляться от лишней одежды. Все-таки чуть-чуть терпения у Тимофея оставалось, поэтому он успел еще погладить руками то, что до сей поры укрывали юбка и подол тяжелой зимней рубахи…

— Ой, Тимошенька, — стонала баба, — хорошо-то как!

Когда удоволенный и счастливый Тимофей отвалился от Маланьи, та еще находилась в сладостном оцепенении.

Акундинов, которому вдруг понадобилось отлучиться, выбежал из светелки и через сени выскочил во двор. Поискав нужник, плюнул и побрызгал прямо на угол. Потом, немного постояв во дворе, сообразил, что впопыхах забыл не то что одеться, но и обуться. И хотя еще не было настоящей зимы, но снег в ноябре уже выпал, поэтому мужик замерз и пошел отогреваться в избу.

Тимофей заглянул в зимник посмотреть — как там Конюхов-то? Войдя внутрь, невольно затаил дыхание, а потом стоял какое-то время, дыша ртом и привыкая к тяжелому запаху…

Под столом, на куче соломы тяжелым пьяным сном спал Конюхов. Хозяин возлежал на лавке мордой вверх, скрестив руки на груди, словно покойник. Однако, заслышав шум, Прокоп тотчас же открыл глаза и глянул на вошедшего. Увидев, что перед ним знакомец, закрыл один глаз, внимательно посматривая вторым на Тимофея.

— Как вы тут? — спросил Акундинов, хотя и так было все ясно.

— Пьем, — просипел хозяин. — Кинстантина твого я на пол положил. Ежели на печку али на лавку, то упасть может. Шею свернет, так с кем же я пить-то буду? Пусть на соломе дрыхнет. Не боись, я его харей вниз повернул. А то был тут у нас один хмырь, сблевнул во сне, да захлебнулся и помер…

Тимоха хмуро посмотрел на пьяного друга, прикидывая, что ежели тот помрет от вина, так и мороки-то меньше. Вот только хоронить придется.

— Ладно, — повернулся хозяин на бок. — Скажи там бабе, чтобы скотину не забыла накормить да корову подоить.

Тимофей только головой покачал и пошел обратно в светелку, прихватив свою шубу: все теплее, чем под одним одеялом.

— Замерз? — спросила Маланья, высовываясь из-под одеяла и протягивая к нему руки. — Иди ко мне.

Тимофей, выпив для сугрева еще чарку, забрался под теплый женский бок.

— У, холодный-то весь, — шептала баба, оглаживая его спину и грудь, спускаясь все ниже и ниже… — Ой, да какой маленький да замерзший, — зашептала она еще жарче, запуская руку в прореху подштанников. — Ничо, щас согрею!

Почувствовав новый прилив сил и бодрости в чреслах, Тимофей принялся ласкать женщину, доводя ее и себя до новой волны жаркого безумия.

После того как приступ взаимной страсти иссяк и Маланья, закрыв глаза, отдыхала, опять пришли вирши:

Я бы звездочку отнял у неба, что б тебе ее подарить,

Я не стану есть, даже хлеба, коль меня ты не будешь любить.

Я, как нищий странник, скитался б по лесам и между дорог

Или в скит бы какой подался, чтоб не чуять сердцем тревог!

Я бы отдал все деньги мира, чтоб тебя своею назвать!

И на сердце б сыграл, как на лире, чтобы только любимым стать!

— Тимошенька, солнышко мое, — заплакала женщина, прижавшись к нему. — Как же ты говоришь-то красиво! Ровно как ангел божий…

Наплакавшись, Маланья притихла, вспоминая что-то свое. Потом с усилием оторвавшись от мужика, вздохнула:

— Надо ужин готовить, а потом и скотину обряжать. Тимоша, тебе чего приготовить-то?

— Пирогов охота горяченьких или блинов. Очень уж я блины люблю! Особенно с пылу с жару.

— Будут блины, будут! — радостно закивала баба. — А пирогов я завтра с утра напеку. Тебе к блинам-то что подать — сметану или мед?

— А можно и меда, и сметаны? — попросил Тимоха, решив, что можно и покапризничать.

— Можно! — кивнула Маланья. — А к водочке что принести? Огурчиков, капустки? Есть рыбка соленая. Осталась водочка-то?

Проверив, сколько зелена вина осталось в штофе и вылив остатки в чарку, Маланья захватила грязную посуду и ушла. Но уже скоро вернулась, неся с собой полный штоф и миску с огурцами и куском вареной говядины.

— Муж-то ругаться не будет? — обеспокоенно спросил Тимофей.

— Так ты же за все это денежки заплатил, — объяснила баба. — Ему, почитай, прямая выгода. Припасов у нас много, а продавать их некому. Прокоп-то мой выгоды никогда не упустит, но и дрянь не продаст. Такой уж он у меня!

— Это точно, — поддакнул Тимофей, который еще до сих пор не мог понять, как же такое возможно, чтобы мужик, да свою законную перед Богом и людьми супругу кому-то на ночь за деньги отдавал? Такое даже у дворовых людишек не принято. Пока в девках — валяй да имай, помещик-боярин свою холопку хоть вдоль, хоть поперек… Хоть стоя, хоть лежа! Хоть в бане, хоть в постели! А замужнюю бабу — ни-ни… В голове такое не укладывалось. Ладно, в душу бабе он лезть не хотел. Надо — сама расскажет!