Десятый самозванец
Шрифт:
— Это тебе тот Мехловский рассказывал, который Стась? — развеселился гетман.
— Он самый, — кивнул Тимофей. — Я у него в замке как-то гостил, когда с России бежал. Ясновельможный пан, господин гетман, очень тогда на вас обиженный был.
— Это за что же? — удивился Хмельницкий, задумавшись. — Вроде ничего плохого ему не делал.
— Он в Париж хотел съездить, а король вас туда послал. Пан Станислав зело французский язык любит.
— А! — протянул гетман. — Тогда понятно, почему он за Чаплинского встал, когда тот мой хутор отобрал… А я-то гадал — где же я старику дорожку-то перешел? А он, вишь, в Париж хотел… Интересно, где он теперь?
— Там же, где все будут, — отозвался писарь, перекрестившись. — Царствие ему небесное! Мехловский под Желтыми Водами в войске Потоцкого-младшего отрядом командовал.
— От ведь, понесла же его нелегкая на старости-то лет, — подивился гетман. — И чего дома-то не сиделось? Старый же он был. Мехловский-то, он ведь в Москве был, когда бояре пустому креслу присягали вместо королевича Владислава. Ну да ладно, пусть ему земля пухом… — махнул рукой гетман и повернулся к писарю: — Что с паном Шуйским-то будем делать, а, Иван?
— Ну, не москалям же его отдавать, — ответил писарь, как о само собой разумеющемся… — Хлопец-то вроде хороший…
— Это верно, — устало кивнул гетман. — Самозванец он или царевич, видно будет…
«Вот ведь, — возмутился про себя Тимофей. — Дескать, может, еще и сгодится на что…» Писарь меж тем продолжал:
— Пускай у нас пока побудет, в Чигирине. Ежели что, то в Сечь его можно отправить, к запорожцам. Они-то его ни королю, ни царю не выдадут.
— А сейчас-то что делать? — поинтересовался Тимофей. — Я ведь, господин гетман, за помощью к вам приехал. Может, подмогнете законному-то царю? Если на русский престол войду, то я ведь в долгу не останусь.
— Подождать немного придется, хлопчик, — закряхтел гетман, поднимая с места свое увесистое тело. — Вот на войну сходим, тогда и решать будем… Ну а пока, — кивнул он писарю, — распорядись, чтобы хлопцев на постой определили…
«Хлопцев» определили в хату, хозяйкой которой была горбатая и тощая, как мартовская ворона, старуха. Тимофею, которому хотелось иметь хозяйку помоложе да покрасивше, от одного только взгляда на старую ведьму хотелось выть… Зато за одну серебрушку в неделю бабка, которую звали Одаркой, предоставила гостям хату, а сама перебралась в сарай. Еще за одну монетку она стирала и готовила шикарный борщ с пампушками и совершенно бесплатно приносила все городские сплетни. Тимофей и Костка узнали, что причина утренней хмурости (извечной хмурости!) его светлости гетмана — то, что он с вечера очень любит хлебнуть горилки… Казак, которого они приняли за писаря, на самом деле и был писарем — не простым, а генеральным писарем всего войска. Если учесть, что сам Богдан Михайлович накануне своего гетманства был главным войсковым писарем, то Иван Выговский представлялся очень значимой фигурой.
О Выговском бабка Одарка рассказывала совсем уж интересные вещи. Ну, например, что еще недавно он служил в королевском войске. В прошлом году, в битве при Желтых Водах был взят в плен татарами — союзниками Хмельницкого, а потом выкуплен самим гетманом. И мало того, что гетман приблизил его к себе, но еще и назначил генеральным писарем, который, как ни крути, являлся вторым лицом после батьки.
…Сегодня бабка вернулась с ярмарки с новостью: «Батька Богдан выступает в поход!»
— А куда гетман-то пойдет? — заинтересовался Тимоха.
— Да кто его знает? — пожала плечами бабка. — Говорят, прямо на Варшаву, круля Казимирку в плен брать… Не знаю. Может — правда, может — брешут.
— А что, пан Конюшевский, — спросил Тимофей у друга. — Может и нам с тобой на войну сходить?
— Да ты что?! — ужаснулся «пан Конюшевский». — Чего мы на войне-то не видели? Грязь, вонь, да вечно горилки не хватает… А коли убьют?
— Убьют, как Бог свят, убьют! — поддакнула бабка и нарочито громко всхлипнула, истово крестясь на икону. — Там и без вас есть кому воевать… А у вас, хлопцы, и коней-то порядочных нет… У Богдана-то казаки добрые, не вам чета… Без коней будете не казаки, а пластуны. А пластуну — ему ружжо положено. А что за пластун да без ружжа?
— А ты, бабка, так говоришь, будто в казаках разбираешься… — засмеялся Тимофей.
— Э, милай, — усмехнулась бабка в беззубой улыбке. — Посмотрел бы ты на меня лет так сорок назад. Я тогда
и в казаках, и в есаулах, и в гетманах разбиралась.— Жалко, что ты не на сорок лет моложе, — искренне сказал Тимоха, пытаясь представить бабку если не девкой, так хотя бы молодухой. Но не получилось. Казалось, что всю жизнь она такой и была…
— А чего, свербит? — спросила бабка, беззастенчиво указывая на передок акундиновских штанов. Тот совершенно бездумно ухватился за гульфик, а старуха засмеялась: — Ты бы, милай, шаровары бы, что ли, козацкие одел. Все не так заметно бы было, как в твоих штанах-то кургузых. А то я уж ведь решила, что ты на меня, старую, запал… Ежели что, то я не против…
Тимофея перекосило от такого намека. А Костка, зараза, принялся ржать, как пьяная лошадь. Как пьяная — потому что помимо пампушек и вареников бабка Одарка варила еще и вудку, от которой почему-то не было похмелья.
— Ладно, — смилостивилась вдруг бабка. — Есть тут у меня соседка вдовая. Жидовочка, правда, но баба хорошая. Прятала я ее как-то вместе с детьми, когда казаки жидов били. Приведу…
— Бесплатно? — поинтересовался Тимофей.
— Ну, как же, — хмыкнула бабка. — Будет она тебе бесплатно ноги раздвигать. Я ж говорю, — как недоумку, пояснила старуха, — вдовая она. Чоловика ейного, Менделя-шорника, казаки пьяные взяли да на воротах повесили. Потом, когда протрезвели, жалели его сильно — хорошие седла делал. Хотели тогда и бабу вместе с детишками подвесить, да они убежать успели. Ну а каково им без хозяина-то? Детишек-то жинке поить-кормить надо! Иной раз, конечно, работа какая бывает… Шаровары козацкие, турецкие перешивает да жупаны галуном обшивает. Но это для тех баб, кто иголку с ниткой в руках держать не умеют или ленятся. А другая какая у нас тут работа для жинки? В шинок ее не возьмут, потому как — жидовка, сразу бы ее до смерти и снасильничали. А по дому да по полю все сами делают. Христа ради просить? Так ей могут и не подать. Я уж ей, дуре малохольной, и так и эдак разъясняла, что за-ради детей можно и передком поработать… Вроде бы согласная она, да все стесняется, дура. Может, уломаешь ты ее, так все ей денежка будет. С постояльцами своими, кто почище да поприличнее, сводить буду.
— Отведешь? — загорелся Тимоха, нащупывая кошель с деньгами и размышляя, сколько платить-то жидовке? Может, медные газетты итальянские ей отдать? Их еще оставалось с половину кошелька, а девать-то некуда…
— Сюда приведу. Дети там у нее, и места маловато…
— Веди! — радостно сказал Акундинов, а сам подумал: «Ишь, сводня старая. Небось, еще и денежку поимеешь!» Потом подумал еще немного и понял, что это правильно — чего ж старуха должна зазря ноги-то топтать?
…Вечером, когда Конюхов уже спал, выдыхая из себя запахи бабкиной вудки, Одарка привела жидовочку. На первый взгляд, такую же страшную, как и сама хозяйка. Когда Акундинов узрел сгорбленную фигуру, закутанную в драное тряпье, то испугался. А как поглядел на рожу…
— Бабуля! — в сердцах завопил Тимофей. — Ты мне кого привела? Это с какой богадельни ты мне старую клячу притащила? А ну, уводи обратно!
— Сейчас увидишь… — спокойно пообещала старуха и, принимаясь раскутывать гостью, пояснила: — По улицам вела, чтобы не приставал кто…
Вот снят один слой тряпок, другой… Когда же женщина разогнулась и смыла в рукомойнике сажу, перед Акундиновым предстала молодая и довольно красивая баба. Ну, носик слишком острый да волосы курчавые. А коли бы задница была потолще да титьки побольше, то могла бы за итальянку сойти…
— Ну, вы уж тут сами теперь, — сказала бабка, глянув на пьяного Конюхова. — Этот-то писарчук твой спать будет без задних ног, а я мешать не буду — пошла… Совет вам, — хихикнула старуха, — да любовь.
— Подожди-ка, бабуля, — остановил ее Тимофей, рассмотрев в глазах приведенной бабы голодный блеск. — У тебя там поесть ничего не осталось? Творожок там, пампушки. Отдельно заплачу! А лучше бы сала кусочек…
— Сала! — хмыкнула бабка, и Акундинов вспомнил, что жиды, как и турки, сало не едят. Хотя, как полагал он, если жрать очень сильно захочешь, то и крысу съешь… Бабка, однако, все сообразила правильно и скоро притащила курочку, десяток вареных яиц и несколько ломтей хлеба. Умная бабуля прихватила еще и небольшую бутылку с вудкой. Оставив все добро на столе, Одарка ушла.