Десятый самозванец

— Не томи, царь-батюшка, — подал голос первый из бояр, князь Милославский, недовольный тем, что оказался в числе непосвященных. — Что случилось-то? В чем дьячок-то посольский провинился?

Бояре и окольничие передернулись. Ежели так пойдет, то Милославский в следующий раз обзовет кого-то из бояр стольником, а окольничего — стряпчим… Давно ли царский тесть, худородный дворянин Милославский сам служил в Посольском приказе, где подавал вино иноземным посланникам? А старшая-то дочка Машка ходила в лес по грибы и продавала их на рынке. А поди скажи-ка ему теперь хоть слово поперек, если Мария замужем за самим царем, а младшая — за царским наставником Морозовым! Да и не дворянин он теперь, а целый князь, хотя пес его знает, как он в князья-то пролез!

— Я, боярин Илья Данилович, не дьячок, а думный дьяк, — достойно ответствовал Волошенинов. — Дьячки, они в церкви, Господу Богу нашему служат. А я есмь грешный, государю служу. И в думные дьяки волею покойного государя всея Руси Михаила Федоровича был возведен. Ну а коли и провинился в чем, так об этом государю ведомо!

Удар был не в бровь, а в глаз! Милославского, коего при царе Михаиле звали просто Илюшкой, тогда не допустили бы и до Постельного крыльца, а не то что в Думские палаты. Мгновенно разъярившийся боярин вскочил с места и открыл рот:

— Да ты, дьяк худородный, со мной пререкаться смеешь? Со мной, с тестем государевым? Да ты…

— Хватит! — резко остановил своего тестя Алексей Михайлович, который не позволял, чтобы толковых людей обижали, пусть и ближние родичи. Тем паче — дьяка из Посольского приказа, который ходил под рукой у государя. После того как посадские убили думного дьяка Назария Чистого, Алексей Михайлович и перевел на место убитого Михайлу Волошенинова.

Бояре и окольничие с удовольствием посмотрели, как Милославский, оставшись с открытым ртом, плюхнулся на место. Поделом! А боярин из худородных, хоть и царский тесть, позволяющий себе многое, успел понять, что когда Алексей Михайлович говорит кратко и твердо, то лучше не перечить! Старый боярин Ртищев как-то решил было поучить государя уму-разуму, за что и получил такого леща, что с неделю заикался. Конечно, государь-то отходчив… Неделю будет прощения просить да подарки давать, но ведь все, кто видел, потом будут в рукав хихикать… Государь хотя и печется о благолепии, родственников слушает, но может взгреть так, что мало и не покажется…

Алексей Михайлович строго обвел взглядом Думу и продолжил:

— Порадовать вас спешу, бояре. Опять самозванец объявился.

Дума вздохнула с облегчением. Гадали-решали, что же там и случилось, а тут — самозванец. Что мы, самозванцев не видывали? И чего ж это государь-то так осерчал?

— Михайло Иванович, а ты-то что скажешь? — обратился к думному дьяку государь. — Сообщи боярам, что Посольскому приказу известно о самозванце-то!

Волошенинов, напряженно слушавший разговор, помалкивал, пока не спрашивали. Теперь же, вздохнув с облегчением, когда понял, о чем речь, принялся излагать:

— Самозванец, государь, все тот же — Тимошка Акундинов, сын стрелецкий. Был он в Турции, войско у султана просил. В Риме был. Опять-таки, у папы римского благословение просил… Потом был он у Богдашки Хмельницкого, в Сечи да у князя Рокоци в Трансильвании…

— Знаем о том, — нетерпеливо перебил боярин Шереметев. — Уж сколько лет об этом самозванце талдычим. А вы-то чего? Воров, что ли, ловить разучились?

— Этот вор особый, — вмешался в разговор боярин Прозоровский. — Братан мой двоюродный, что в Путивле воеводой служит, тоже пытался его из Сечи Запорожской выманить.

— И мы не один раз пытались, — доложил Волошенинов. — И в Сербию ездили, и в Италию, и в Сечь Запорожскую. В Чигирине его гетман Хмельницкий да писарь Выговский спасли. В Швеции схватили уж было. Но, — с сожалением в голосе сказал дьяк, — утек, подлец. Костку, слугу его, взять удалось.

— Неужто трудно нанять кого-нибудь было? — с недоумением спросил Куракин. — Чиркнули бы по горлышку али яду какого подсыпали… В Сечи-то Запорожской рванья всякого столько, что мать родную удавят за полушку, а не какого-то там Тимошку… А, Михал Иваныч? Тебя что, учить, что ли, надо? Не вы ли вместе с Алмазом Ивановым этого, как его… А, сына Лжедмитрия уболтали да голову его и привезли? Ну, пусть не сами, но ведь нашли же человечка нужного…

Вместо думного дьяка ответил сам государь:

— Я не велел Самозванца убивать, — веско сказал Алексей Михайлович, оставив бояр в недоумении. Потом царь вновь обратился к Волошенинову: — Ведомо, где Лжеивашка-то нынче?

— В Голштии он, у герцога Фридриха околачивается. Писали, что снова в новую веру перешел — в лютеранство.

— Ишь ты, — покачал головой Алексей Михайлович. — Это ж в который такой раз он веру-то поменял?

— Ну, если с православием считать… — задумался Волошенинов, высчитывая. — В пятый раз.

Среди бояр опять пошел шепоток: «Позор!», «Нехристь!», «Иуда Искариот!»

— А этот… Конюхов? — нахмурился царь, бывший ревнителем православной веры.

— На дыбе клялся, что сам не бусурманился и не лютеранился. То, что ислам Конюхов не принимал, — это точно проверено. Насчет других вер, тоже, может, и не врет.

— Вора поймать нам поможет? — спросил царь. — Ежели прощение ему пообещать?

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой думный дьяк. — Тимошка не больно-то его слушал…

— С Фридрихом Голштинским толковали? — спросил царь.

— Было, — кивнул Волошенинов. — Не желает самозванца выдавать, ни в какую… Говорит — нет у него с Россией договора о выдаче преступников. Алмаз Иванов у него был. Сказал, что есть одна заковыка, за которую можно зацепить. Но на то только государева воля нужна.

— Какая? — заинтересовался царь.

— Ежели ты, государь, подтвердишь для голштинских гостей привилегии торговые…

Дума притихла. Вспомнилось, как из-за этих торговых привилегий была целая баталия. Государь тогда сильно уперся. Окольничий Рженников, что немцам леготу пообещал да уже и талеры от них взял, места лишился да в Тобольск поехал. Да вот и Львов сам только что в опалу угодил.

— Голштинцам дать, так остальные вопить будут, — высказал свое мнение Прозоровский. — Вон англичане те же…

— А ты, думный дьяк, сам-то какой интерес имеешь? — ехидно спросил князь Буйносов, известный тем, что по его слову да на его земле стрелецкие сотники держали на Яузе торговые бани, а денег в казну не платили.

— Корысть моя, боярин, такая, — спокойно ответил Михаил Иванович. — Приказ государев выполнить да самозванца в Москву привезти!

Крыть Буйносову было нечем. Да и остальные бояре знали щепетильность Волошенинова в таких делах, потому больше глупых вопросов не задавали.

— Может, лучше зарезать? Али отравить? — не унимался Куракин. — Дешевле выйдет!

— Так ить долгая песня-то будет, — со вздохом поддержал его князь Одоевский. — Искать, ловить, вывозить. А вдруг добром-то вывезти не удастся? Из Голштинии вора везти — не ближний свет… Куда б проще — в мешок да в воду…

Бояре уставились на государя. Тот резким и злым тоном сказал:

— Нет уж, надоело! Хватит! Резать тайком, тайком душить да травить… Да куда же это годится? Что мы — тати ночные? А ведь нужно всем прочим ворам урок дать. Четвертуем али на кол посадим прилюдно, так пусть смотрят да думают, годится или нет себя за русского царя выдавать? Но наперво судить его надо, вора этого. В Польше вон король Владислав своего незаконно прижитого сына на кол посадил только за то, что тот себя законным королевичем объявил. Сына законного! А мы? Речи поносные да вирши мерзопакостные терпеть должны? Как там по Уложению-то? А, Леонтьев?