Детдом
Шрифт:
– Все дело в русской интеллигенции и ее безнадежном стремлении дойти до литературного предела, – заметила Анжелика.
Пытаясь понять бессмысленное на первый взгляд высказывание подруги, Ленка на мгновение перестала щетиниться.
– Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовала она.
– Ну, я имею в виду, что если хорошенько поскрести русского, среднего возраста интеллигента, прижать его к стенке и сказать: «оставьте на полке только одну книгу», то окажется, что вся братия разделится на две приблизительно равные половины. Одна из них воскликнет, мучительно закатывая глаза и подняв палец к потолку: «Булгаков!
– Не лишено изящества, – подумав, признала Лена. – Но что ж здесь для нас? Для меня конкретно?
– Вся соль – в стремлении непременно определиться, даже если и нет внешнего принуждения. Ты всегда была душой за Булгакова. А жила так, как будто бы на полке у тебя – Чехов, и ты с этим давно смирилась.
– Ты не любишь Булгакова! – обвиняюще наставив палец с острым ногтем, заявила Ленка.
– Ага, – кивнула Анжелика. – И еще – пролетариат. Ты же знаешь.
(прим. авт. – Анжелика перефразирует цитату из романа Булгакова «Собачье сердце». Ее собственные отношения с пролетариатом подробно описаны в романе «Земля королевы Мод»)
– Я помню, ты еще в студенческие годы говорила мне, что тебе не нравится Маргарита.
– Да мне и Мастер не нравится, – пожала плечами Анжелика. – Хотя нечисть там, безусловно, весьма симпатичная. Я впервые прочитала сие бессмертное произведение лет в 18, но так до сих пор и не поняла, какие такие бедствия поразили эту самую Маргариту? Самая разумная рационализация, которая приходила мне в голову по этому поводу, выглядит так: «Любовник Марго оказался человеком хотя и талантливым, но слабым, безвольным, и далеко не таким оборотистым и хватким, как муж, в связи с чем неглупая женщина провидела множество психологических и вполне материальных проблем, которые, по воле симпатизирующего ей автора, успешно разрешились путем прямого вмешательства инфернальных и божественных сил».
– Ты сама глупа и цинична, – заявила Лена, поднимаясь со скамейки.
– Так убеди меня в рамках нашей литературно-жизненной дискуссии.
– И не подумаю. Что я не понимаю, что ли, на что ты намекаешь?
– А я разве намекаю? – удивилась Анжелика. – Прости, мне казалось, что я говорю прямым текстом, без всяких намеков.
– В целом, да, – вынуждена была признать Лена. – Просто у тебя такая кучерявая манера выражаться. Ирка бы все то же сказала проще, без литературных реминисценций: «Чего, подруга, с жиру бесишься?» А ты Маргариту приплела…
– Ну, по сравнению с тобой у Маргариты ситуация была куда более тяжелая. У нее не было детей, которых надо было растить и обихаживать, на службу она не ходила, всю домашнюю работу за нее делала домработница, книжек, кроме романа Мастера, она, кажется, никаких не читала, а телевизоров и компьютеров тогда еще не было. Поневоле станешь ведьмой. Хотя бы от безделья…
– Недобрая ты, Анджа. Злая даже.
– Есть такое дело. Правда, на горе и бедствия я бы в этом случае ссылаться не стала. Скорее, на собственный характер…Слушай, Ленка, а он что, действительно кавказец? – с любопытством спросила Анжелика. – Или просто брюнет?
– Он абхазец. Приехал в Россию из Сухуми восемь лет назад. Сначала жил в Москве, потом, через два года перебрался в Питер.
– А чем он занимается? Работает в торговле?
– Он работает в милиции.
– А! Так вот оно что! – воскликнула Анжелика и как будто
бы поставила где-то воображаемую галочку. – А сколько ему лет?– Тридцать четыре.
– Не слабо… У него есть семья? Абхазская родня и все такое…
– Его семья погибла. Если ты помнишь, там был такой грузино-абхазский конфликт…
– Ага, – кивнула Анжелика.
Все, что она знала о кавказских семьях и кавказской родне, говорило за то, что вся семья Ленкиного избранника не могла погибнуть ни при каких, традиционных для Кавказа вооруженных разборках. Но, может быть, у него были какие-то особые причины на то, чтобы сказать ей именно так…
– Ну, и чего же это такое? – неожиданно требовательно спросила Лена. – «О ты, последняя любовь, ты и блаженство, и безнадежность…»? Или как?
– Кто, интересно, буквально только что обвинял меня в литературных реминисценциях?
– Объясни мне!
– Или как, – спокойно сказала Анжелика.
– Что?!
– Ну, ты меня спросила – это последняя любовь или как? Я думаю – или как.
– Прекрати издеваться! – рявкнула Ленка. – Иначе я теперь же уйду!
– А вот слабо нам с тобой сейчас поссориться из-за абхазского милиционера! – усмехнулась Анжелика. – Где-то это будет даже романтично.
– Пожалуй, – не удержавшись, хихикнула в ответ Лена. – Я, знаешь, тоже подумываю в милицию вернуться. Там работа живая, у меня, как никак, опыт, а несовершеннолетних правонарушителей, сама понимаешь, за последние годы меньше не стало.
– А что в мэрии? Надоело?
– Чиновники! – с невыразимым презрением выплюнула Ленка. – Понимаешь, они просто чертовски или, как ты говоришь, – инфернально взаимозаменяемы. На место одного можно посадить сотню других. Или заменить сотню – двумя, или даже одним компьютером. Никто ничего не заметит, и никогда не узнает, и не спохватится. И это при том, что если работяга ушел от станка, пахарь – с поля, продавщица из магазина, регулировщик с перекрестка, а хирург от операционного стола… Понимаешь меня? Чиновники же еще и размножаются не как все люди, а как гидры из сказок – почкованием. И все такие сразу получаются чистенькие, смазанные кремом, наодеколоненные. Представляешь, там все мужики делают маникюр! И ходят по лестницам, по коридорам, по кабинетам, в лифтах ездят – вверх-вниз, туда-сюда, направо-налево… Мне иногда там просто страшно, как в американском ужастике, Анджа!
– Ух ты! – сказала Анжелика. – Ты даешь, подруга! Прямо такой фильм можно сделать про чиновников, в стиле Чарли Чаплина. Только обязательно цветной. Может быть, нам еще и этим заняться? В дополнение к музыкальному ансамблю?
– А что, твой Вадим так и не нашел девочку? Никаких следов?
– Увы, пока никаких…
– Боюсь, что она уже так и не найдется. Жалко мальчика…
– Еще как и жалко!… Ну, ты уже кончила себя-то жалеть?
– Да я толком и не начинала.
– А Вася?
– Амаршану должны жилплощадь от милиции дать. Тогда я Васю к себе заберу. Амаршан согласен.
– Сомнительно все.
– Еще как. Но есть жизнь и не жизнь. Каждый выбирает.
– Ты тоже на что-то намекаешь?
– Нет, я, как и ты, говорю прямо. Ты выбрала и я – тоже. В вашей ситуации мне всегда было жалко Олега. И не жалко – тебя. У тебя хотя бы Антонина была. А ему – только этот странный Кай под занавес…
– Да какие его годы!
– А чего же он прежде-то ждал?
– Вот уж не знаю и знать не хочу!