Дети Ананси

Дейзи смахнула с угла губ помидорное семечко, вид у нее стал явно смущенный.

— Да, я здесь не как полицейская, а как туристка.

— Но ты ведь только что бросила работу и прилетела сюда за ним! За это тебя могут выгнать с работы, или в тюрьму посадить, или еще что.

— Значит, мне на руку, что у Сан Андреаса ни с кем нет договоров об экстрадиции, верно? — сухо откликнулась она.

— О Господи, — пробормотал себе под нос Толстый Чарли.

Причиной этого «О Господи» стало то, что певица спустилась со сцены и с радиомикрофоном в руке стала обходить зал. В данный момент она спрашивала двух немецких туристов, откуда они родом.

— Но зачем ему приезжать сюда? — спросил Толстый Чарли.

— Конфиденциальность банковских счетов. Дешевая земля. Никаких договоров об экстрадиции. А может, он просто любит цитрусовые.

— Я два года до смерти его боялся, — признался Толстый Чарли. — Схожу-ка я еще за салатом из рыбы с зеленью. Тебе что-нибудь принести?

— Уже наелась, — ответила Дейзи. — Надо для десерта место оставить.

Толстый Чарли двинулся к фуршетному столу, избрав окольный путь, лишь бы не попасться на глаза певице. Певица была очень красивой, а блестки на ее красном платье отражали свет и перемигивались. Она была много лучше оркестра. Толстому Чарли очень бы хотелось, чтобы она вернулась на сцену (ему понравилось, как она исполнила «День и ночь» и особенно задушевную «Ложку сахара») и перестала разговаривать с обедающими. Или по крайней мере с теми, кто сидит в его части зала.

Он положил в тарелку еще всякой снеди, которая понравилась ему в первый раз. Из катания по острову на велосипеде, решил он, следует как минимум одно: развивается зверский аппетит.

Когда он вернулся к столу, возле Дейзи сидел Грэхем Хорикс с рыжеватой порослью на подбородке и улыбался от уха до уха.

— А, Толстый Чарли, — неприятно хохотнул Грэхем Хорикс. — Поразительно, верно? Приезжаю поговорить с вами с глазу на глаз, и кого нахожу в качестве бонуса? Восхитительную полицейскую. Прошу, садитесь и не пытайтесь устроить сцену.

Толстый Чарли застыл как восковая кукла.

— Садитесь, — повторил Грэхем Хорикс. — У меня в руке пистолет, а дуло прижато к животу мисс Дейзи.

Дейзи, в чьи глазах читалась мольба, кивнула, подтверждая его слова. Ее ладони были плотно прижаты к скатерти. Толстый Чарли сел.

— Пожалуйста, так, чтобы я мог видеть ваши руки. Прижмите их к столу, как она.

Толстый Чарли повиновался.

— Я всегда знал, что вы полицейский под прикрытием, Нанси, — объявил Грэхем Хорикс. — Провокатор, а? Устраиваетесь ко мне на работу, подставляете меня, обворовываете вчистую.

— Я никогда… — начал было Толстый Чарли, но, поймав взгляд Грэхема Хорикса, осекся.

— Вы считали, что умнее всех, — продолжал Грэхем Хорикс. — Думали, что я попадусь на удочку? Поэтому подослали мне тех двух, да? Ту парочку в доме? Вы думали, я поверю, что они действительно приехали в круиз? Еще не родился тот, кто меня облапошит. Кому еще вы рассказали? Кто еще знает?

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, мистер Хорикс, — сказала Дейзи.

Певица заканчивала «Однажды»: голос у нее был богатый и блюзовый и вился вокруг слушателей как бархатный шарф.

Однажды Ты по мне затоскуешь, мой милый, Однажды Тебе будет так одиноко. Однажды Ты затоскуешь по моим рукам, По моим поцелуям… Однажды…

— Вы сейчас заплатите по счету, — сказал Грэхем Хорикс, — а потом я провожу вас и вашу даму к машине. Затем мы поедем ко мне. Надо поговорить по душам. Малейшая глупость, и я пристрелю вас обоих. Capiche? [6]

Толстый Чарли усек. А еще сообразил, кто сидел за рулем того черного «мерседеса» и что сегодня сам он был на волосок от смерти. Он начал понимать, насколько же сбрендил Грэхем Хорикс и как мало у них с Дейзи шансов выбраться из этой передряги живыми.

6

Поняли? (ит.)

Певица закончила. По всему ресторану раздались аплодисменты. Толстый Чарли держал руки на столе. Он смотрел мимо Грэхема Хорикса на певицу и правым глазом, которого Грэхем Хорикс видеть не мог, ей подмигивал. Ей уже давно надоело, что с ней избегают встречаться взглядом, а потому подмигивание Толстого Чарли пришлось как нельзя кстати.

— Вполне очевидно, мистер Хорикс, — говорила тем временем Дейзи, — что я приехала сюда из-за вас, но Чарли просто…

Тут она умолкла, и на лице у нее возникла гримаска в точности такая, какую корчишь, когда дуло пистолета еще глубже утыкается тебе в живот.

— Слушайте меня, — сказал Грэхем Хорикс. — Ради собравшихся здесь ни в чем не повинных людей давайте вести себя как добрые друзья. Я сейчас уберу пистолет в карман, но целиться он все равно будет в вас. Мы встанем. Выйдем к моей машине. И я…

Он осекся. Завлекательно улыбаясь, к их столу приближалась женщина в красном с блестками платье с микрофоном в руке. И направлялась она прямо к Толстому Чарли, а в микрофон говорила:

— Как вас зовут, милый?

Микрофон она поднесла к лицу Толстого Чарли.

— Чарли Нанси, — ответил Толстый Чарли. Горло у него перехватило, голос дрогнул.

— Откуда вы, Чарли?

— Из Англии. И мои друзья тоже. Мы все из Англии.

Время остановилось. Так бывает, когда прыгаешь со скалы в океан. И выход только один. Сделав глубокий вдох, он произнес, что нужно:

— В настоящий момент я без работы, — начал он. — Но на самом деле я певец. Пою, понимаете ли. В точности как вы.

— Как я? И что же вы поете?

Толстый Чарли сглотнул.

— А что у вас есть?

— Как по-вашему, — обратилась она к паре за столом Толстого Чарли, — удастся уговорить его спеть для нас? — Она указала микрофоном на сцену.

— Э-э-э… Сомневаюсь. Нет. Абсо-ненно, исключается, — подал голос Грэхем Хорикс.

Дейзи, не отнимая рук от стола, пожала плечами.

Певица в красном платье повернулась к залу.

— Что скажем?

По остальным столам пробежал шорох вежливых хлопков и более пылкие аплодисменты официантов и барменов.

— Спой нам что-нибудь! — крикнул бармен.

Наклонившись к Толстому Чарли, певица прикрыла рукой микрофон:

— Пусть будет что-то, что ребята знают.

— «Под променадом на пляже» они знают? — спросил Толстый Чарли.

На это певица кивнула, объявила песню и протянула ему микрофон.

Оркестр заиграл, а певица повела Толстого Чарли на небольшую сцену, сердце у него в груди бешено билось.

Толстый Чарли запел, а зал стал слушать.

Он хотел лишь выиграть немного времени, но, поднявшись на сцену, почувствовал себя как дома. Никто ничем в него не бросал. И в голове — совсем не вата, а полно места для мыслей. Он отчетливо сознавал присутствие всех до единого людей в зале: и постояльцев отеля, и обслуги, и выпивох у барной стойки. Он видел все: как бармен отмеривает алкоголь в коктейль, как старушка в дальнем конце комнаты наливает в большую пластмассовую кружку кофе. Он по-прежнему был сердит и напуган, но весь свой страх и весь свой гнев вылил в песню, а потом превратил ее в рассказ о любви и лени. И пока пел, думал.