Дети богини Кали

– Ты так метко стреляешь, – сказал он, повернувшись на постели, – попала им в колесо с одного выстрела…

– Хочешь повеселиться? – спросила она, – иди сюда.

С этими словами она вышла на балкон номера и достала из-за пояса пистолет. Привинтив к нему глушитель, она кивнула Малколму:

– Ну, смелее… Иди.

Малколм подошел, с опаской косясь на тонкий длинный ствол.

– Видишь вон те глупые гирлянды, ко дню Освобождения, – она указала взглядом на ряд мелких разноцветных лампочек, висящих над оживленной улицей чуть ниже балкона, на котором они стояли.

Он кивнул.

Она потерла плечо.

– Болит? – сочувственно спросил Малколм.

– Немного, – ответила она небрежно и, сняв пистолет с предохранителя, скомандовала, – называй мне цвета.

– Красный, – тихо сказал он.

Раздался уже знакомый ему тихий и зловещий хлопок – одна из красных лампочек, ярко мигнув, погасла.

– Зеленый.

То же самое произошло и со второй лампочкой из гирлянды.

– Желтый.

Ни разу не промахнувшись, она выбивала лампочки по цветам до тех пор, пока у нее не кончилась обойма.

– Ух ты… – потрясенно пошептал Малколм.

– Я была снайпером, – пояснила она, – пока меня не демобилизовали после тяжелого ранения. А теперь работаю у Афины, ей очень нужны надежные люди. Как ты уже имел возможность убедиться, врагов у неё – до черта…

– А я сначала думал, что ты просто водишь личный автомобиль.

– Нет, я телохранительница.

Постояв немного на прохладном ветру, они вернулись в номер.

– И она…госпожа Тьюри, наверное, хорошо тебе платит?

Девушка усмехнулась.

– Всяко больше, чем пенсия по инвалидности.

Малколм непонимающе взглянул на неё. В ассоциативный ряд, возникающий у него в сознании при произнесении слова «инвалид», эта девушка не вписывалась совершенно… Крепкие руки, меткий глаз, мускулистая спина под тонкой спортивной маечкой. Рядом с нею, теперь, после представления на балконе, он чувствовал себя в абсолютной безопасности…

– У меня только одна почка, нет селезенки и полимерный протез вместо нижнего ребра, – с шокирующей откровенностью пояснила она, – а всё, что я умею в жизни – это попадать с полукилометра в некрупную дыню, так что…

Она замолчала, протирая корпус пистолета. Гладкие бугорки мышц перекатывались у нее на спине. Малколм был потрясен, сначала он не мог вымолвить ни слова, потом спросил осторожно:

– И тебе не тяжело … работать у Афины?

– Стрелять по живым, знаешь ли, всегда тяжело, хоть с одной почкой, хоть с двумя. Но, что поделаешь, работа такая, – признала она со вздохом, и добавила сердито:

– Хватит болтать. Тебе давно спать пора. Давай не выдумывай, разбирай постель и ложись по нормальному. В одежде, по себе знаю, как следует не выспаться.

– А как же ты? – спросил он и почему-то заволновался.

– Я отдохну в кресле.

Она сдернула с кровати большое покрывало и, усевшись поудобнее, использовала его в качестве пледа, расслабленно откинула голову и прикрыла глаза.

Малколм был почти обижен тем, что эта суровая незнакомка до сих пор никак не проявила симпатии по отношению к нему. Разбалованный ухаживаниями с тринадцати лет, он успел привыкнуть к тому, что его ангельское личико и покорный взгляд огромных сапфировых глаз неизменно вызывают у девушек желание залезть к нему в штаны; он воспринимал как должное туманные намёки и даже откровенные домогательства, в то время как нормальное человеческое отношение уже казалось ему неестественным…

Поначалу у Малколма не возникало сомнений, что и мрачная охранница Афины, выбрав удачный момент, воспользуется пикантной ситуацией (весенняя ночь, они наедине в гостиничном номере) и возьмет с него всё. Он уже морально к этому подготовился, и даже почти хотел этого – да почему “почти”? – он хотел; забившись под одеяло, Малколм предчувствовал её прикосновения – они представлялись ему не слишком умелыми и по-солдатски чуть-чуть грубоватыми…

А она, оказывается, собиралась просто подремать в кресле!

Неужели он совершенно не кажется ей привлекательным? Эта мысль задела его, и Малколм решил сам проявить активность. Может, она просто стесняется? Он привстал на постели, намеренно столкнув одеяло со своего плеча так, чтобы это выглядело как будто оно соскользнуло само, он хотел еще разок продемонстрировать ей, как бы ненароком, какая у него кожа… Лилейная, лепестковая.

– Тебе там точно удобно? – спросил он, кокетливо взмахнув длиннущими ресницами.

Ироничная ухмылка тронула ее узкие губы.

– Вполне, – ответила она, как ему показалось, с тонкой насмешкой, – не стоит так за меня переживать.

Малколма точно жаром опалило; он ни секунды не сомневался в том, что она всё поняла… И этот отказ, ироничным полунамеком, показался ему отчего-то таким унизительным, что он не смог сдержать обиды:

– А ты, я смотрю, идеальная охрана, – попытался съязвить он, натянув одеяло до подбородка, – не собираешь объедки со стола своей хозяйки…

В ответ на это она поднялась с кресла, подошла к кровати и присела на корточки у изголовья.

– Тот, кто был на войне, отлично знает цену объедкам, – произнесла она со спокойной улыбкой, на этот раз в ее словах не было совершенно никакой иронии, они прозвучали как никогда серьезно, и невыразимая глубина открылась в них Малколму, – почему не доесть, особенно если вкусно… Мы ведь не гордые, – она протянула руку и взяла юношу за подбородок, почти так же как когда-то Афина, только гораздо бережнее, повернула к себе его лицо и, глядя прямо в глаза, добавила с неожиданной нежной грустью:

– Только ты – это не объедки…

– Я совсем не хочу спать, – виновато прошептал он в ответ, – посиди со мной, просто посиди.

–

Они проговорили до самого рассвета, выпили в номере по порции кофе со сладким ликером и кокосовой стружкой, как она любила, но несмотря на это по дороге в Норд Малколм задремал на заднем сидении такси, положив голову на плечо строгой девушки в черном пиджаке, с которой он чувствовал себя в совершеннейшей безопасности, словно в раю или в материнской утробе…