Дети богов

– Эй!

Ничего. Что самое поганое, я не чувствовал ни обычной злобы, ни страха. Только очень хотелось пить.

– Эй, воды! Дайте воды! Эй, люди! Кто-нибудь!

Я орал, пока не сорвал голос. Потом улегся у подножия столба и уставился вверх.

Так прошло дня три.

То, что мне показалось тремя днями.

Я устал кричать.

Я уже не пытался свалить столб.

Я перестал надеяться, что за мной придут.

Удары. Буровато-оранжевое небо. Тихий шелест земляных комьев.

На четвертый день пошел дождь. Засмеявшись или заплакав от радости, я подставил рот под редкие капли.

Вода оказалась горькой и только увеличила жажду.

Они начали приходить, кажется, на пятый день. Или это была наконец ночь – мне показалось, что стемнело. Или просто потемнело у меня в глазах.

Они присаживались у края ямы. Тут были все: и Карл Маркович, и его неудачливый преемник, и люди, и свартальвы, и цверги, и даже несколько верхних альвов – хотя вроде из них я никого не успел прикончить.

Некоторые молча смотрели.

Некоторые швырялись в меня камнями и палками, не особенно, впрочем, больно – или от усталости я не чувствовал боли.

Некоторые бормотали оскорбления или жалобы.

Я плохо слышал.

Один, которого я не признал, помочился мне на голову. Я наклонился к образовавшейся лужице, чтобы выпить мочу, но она быстро впиталась в сухую землю.

На седьмой день я начал биться затылком о столб в надежде потерять сознание. Видения мои от этого стали лишь причудливей. Например, появилась мать, улыбнулась, поманила пальцем, бесстыдно расстегнув лиф платья.

Последней пришла Тенгши. Я почти ожидал, что она присядет у края ямы на корточки и опорожнит кишечник, однако поздняя гостья не делала ничего. Стояла, теребила платок на плечах.

Я с трудом разлепил губы в сухой корке и прокаркал:

– Чего тебе надо?

Не говоря ни слова, она размотала веревочную лестницу и сбросила ее в яму. И кинула к моим ногам нож – быть может, тот самый. И ушла.

Казалось, годы у меня заняло подцепить нож и подвинуть ближе. Еще несколько десятилетий я распиливал веревку. Наконец веревка подалась. Я подполз к лестнице и стал карабкаться наверх. Из последних сил подтянулся к краю. Вывалился из ямы. Поднял голову, чтобы оглядеться…

И тут меня огрели чем-то тяжелым по затылку.

– Очухался, братело? Долго же ты был в отключке.

Я заморгал на резкий свет. Кругом тарахтело, чувствовался отчетливый запах бензина. Я попытался рассмотреть склонившееся надо мной бородатое лицо, и тут пол хорошенько тряхнуло. Я клацнул зубами, чуть не прикусив кончик языка.

– А то, – раздумчиво протянул обладатель бородатой хари. – Хреновые здесь дороги, одни колдобины. З-32567 так язык и отхватил, с тех пор мычит только. Так что ты пасть больно-то не распахивай.

– Ты кто?

Вопрос мой, кажется, мужика удивил.

– Как кто? Как и ты, беглый. Поймали нас Церберы на Гнилой Развилке…

Я никакой Гнилой Развилки не помнил в упор. Не помнил почти ничего с того момента, как отошел от озера с утопленницей. Кажется, от кого-то бежал. Где-то сидел. Пить хотелось зверски.

– Вода есть?

Мужик порылся где-то под ногами и вытянул пластиковую бутылку с водой. Я попробовал приподняться и обнаружил, что руки у меня связаны – или скованы – за спиной. Мужик понимающе хмыкнул.

– Это потому, что ты сопротивление оказал при задержании.

– А что, не надо было?

– Вообще не стоит. Поймали – сдавайся.

Добрый попутчик открутил пробку и сунул мне в рот бутылочное горлышко. Потекла теплая, с горьковатым привкусом вода. Я жадно глотал, и тут грузовик тряхнуло опять. Вода хлынула не в то горло. Я закашлялся. Попутчик треснул меня по спине.

Между бортом грузовика и брезентовым верхом было порядочное расстояние. В дыру пробивался оранжево-ржавый свет. Сейчас, когда я попривык, он уже не казался таким резким.

– Сколько мы уже едем?

– В смысле?

– Сколько времени?

– С тех пор, как в грузовик нас засадили.

– Сколько часов?

– Часов?

Мужик, кажется, не понимал. У них тут что, время не считают?

– Ну, когда загрузили нас – полдень был? Утро? Вечер?

– Ты о чем говоришь?

Та-ак. Приехали. Я снова вгляделся в оранжевый свет. Это был не закат. А если не закат, то что?

Устав таращиться на кислотного оттенка сияние, я оглядел своего спутника. На нем была примерно такая же униформа, как на тех, от кого я убегал. Как их там? Церберы? На груди пришит номер. К-72563.

– Тебя как зовут, друг?

Мужик ткнул пальцем в бирку.

– Имя у тебя какое?

Бородатый снова заморгал. Хорошенькое дело.

Итак, что мы имеем: какая-то тюрьма. Лагерь. Зона. Заключенные, у которых нет имен, только номера. Охранники-Псоглавцы. На границе зоны, откуда нас, судя по всему, везут – Гнилая Развилка. Тоже пригодится на случай повторного побега. Вечно-оранжевый цвет неба. Негусто.

Задрав голову к верху грузовика, я ухмыльнулся и сказал:

– Без воображения работаете, господин Черный Эрлик.

Бородатый уставился на меня, как на психа:

– Ты с кем сейчас говорил?

– Так. Молюсь местным богам. Куда нас транспортируют, знаешь?

– Как куда. Обратно.

– Обратно – это куда?

Мужик открыл было рот, но тут меня снова саданули по затылку чем-то тяжелым.

От боли раскалывалась голова. Очнувшись, я обнаружил, что валяюсь на бетонном полу в небольшой комнатке или камере. Покрытые серой штукатуркой стены. Железная дверь. Под потолком – маловаттная лампочка. Напротив стены – деревянный канцелярский стол с ящиками и одинокий стул. Еще зачем-то водосток в полу. Ничего больше.

На сей раз руки были не связаны, и я со стоном ощупал затылок, ожидая обнаружить по меньшей мере кровь, по большей – нехилых размеров дыру. Ни крови, ни дыры, ни даже захудалой шишки не наблюдалось.

Тут в замке заскребло ключом. Я приподнялся. Дверь распахнулась, и в комнату вошли двое в серой форме и, почему-то, противогазах. Один из них тащил здоровенный шланг, второй – какой-то мешок. Третий был Цербером. Двое в противогазах остались у порога. Цербер прошел к столу. Отодвинув стул, уселся. Кроме собачьей башки, имелся у него и лохматый хвост. Собакоголовый бросил на стол принесенную им папку. Порывшись в кармане, извлек очки и водрузил их на переносицу. Выглядело это забавно, и я засмеялся.