Дети черного озера

Стало быть, видение стало явью. Но хотя родители, Вторуша, а еще, вероятно, Долька и Оспинка не сомневаются в моем даре, да я и сама не сомневаюсь в нем, тревога переполняет меня, и я жмусь поближе к отцу.

Сородичи, пошатываясь от ужаса, прижимают ко лбу запястья, призывают Покровителя. Ладони их перемещаются на грудь: «Благословен будь Праотец! — бормочут они. — Благословенно будь племя его!»

Как и я, матушка знала, что будет бойня, и все же она медленно качает головой и шепчет:

— Нет…

Постепенно селяне начинают успокаиваться. Один за другим взгляды останавливаются на мне, цепляются за меня. Во встревоженных глазах мелькает понимание. Я сужу по тому, как Охотник кивает и поглаживает подбородок, наверняка вспоминая один из примеров моего бесспорного провидчества, когда на поляну вышел олень сразу после того, как я посоветовала Охотнику держать копье наготове. Я вижу, что мою правоту осознал и Пастух. Он шепчет что-то старшему сыну — видимо, напоминает о других свидетельствах, например о заявлении матушки, что я провидица, в тот самый день, когда приехал Лис. Дубильщик и его супруга обмениваются тем особенным взглядом, свойственным супругам, которым в голову пришла одна и та же мысль, и я могу угадать эту мысль: новость о резне есть неопровержимое доказательство моей способности предвидеть. Хмара прижимает ладонь к сердцу. Она знает, что я видела поверженных сородичей, Долька и Оспинка рассказали ей о видении, предрекающем неизбежный конец для всякого соплеменника, втянутого в мятеж. Мгновение я прикидываю, кто еще, кроме Хмары, ее дочерей и Вторуши, знает о предсказании. И тут Плотник швыряет оземь зубило, которое сжимал в кулаке.

Хромуша — провидица, — говорит он и, обращаясь к Везуну, поясняет: — Ты принес бесспорное доказательство ее правоты. Лис и его безумный мятеж… Ему надо было прислушиваться к каждому ее слову.

— Лис знал, что она видела, — замечает Хмара.

— Но выбрал то, во что ему хотелось верить, — подхватывает Вторуша.

— Может, он и не вернется, — говорит Хмара. — Может, его зарубили. — Она глядит на меня, ее брови подняты в немом вопросе: был ли там Лис, в том видении резни?

Я мотаю головой: видение не открыло мне ничего о Лисе. Когда пришла новость, он был не на Священном острове, а донимал Везуна в Городище. После такого откровения только что признанной пророчицы никто уже не надеется, что мы отделались от Лиса.

— Нужно оповестить Вождя о том, что видела Хромуша, — говорит Плотник. — Он должен знать: восстание закончится несчастьем.

— Даже Вождь не осмелится перечить друиду, возражает Охотник.

— Он может объединиться с другими вождями, — отвечает Плотник и поворачивается к Везуну:

— У тебя есть лошадь. Городище прямо за Бревенчатым Мостом. Постарайся уговорить Вождя не медля приехать на Черное озеро. — Он обводит рукой собравшуюся толпу: — Все мы можем поручиться за Хромушу. Все мы знаем, что она предсказала море крови на Священном острове.

Везун вытягивает руку:

— Погодите, вы хотите сказать… — Его пальцы тянутся к моему плечу, но на полпути замирают. — Вы хотите сказать, что Хромуша предсказала гибель друидов? И что она предвидит поражение наших мятежников?

Плотник, стоящий в окружении сородичей, кивает.

— Это точно?

— Точно, как путеводная звезда, — уверяет Плотник.

Везун глядит на моего отца. Бели тот не подтвердит, я останусь девчонкой-ворожеей из медвежьего угла, с узким кругом почитателей и узким кругом доверия.

— Кузнец? — произносит Везун. — Хромуша провидица? Это правда?

Крошечные волоски у меня на затылке встают дыбом.

Отец еле заметно кивает.

ГЛАВА 30 ХРОМУША

Лис возвращается в сумерках. Он ничего не говорит, когда я подношу ему холстину и чашу с горячей водой, чтобы смыть с лица дорожную пыль; молча проглатывает медовуху, которую матушка ставит перед ним. Со злобным видом он садится, затем встает, кружит у очага и снова садится, и все это время отец не спускает с него глаз. Рука друида с холстиной падает на стол, словно умывание — задача в такую ночь слишком несущественная.

— Все так, как описала Хромуша, — наконец говорит он. — Мои собратья полегли на берегу Священного острова. — Пристально глядя на отца, друид продолжает: — После бойни римляне прошли гигантской цепью по всему Священному острову, по его пшеничным полям, холмам и утесам, обрывающимся в бескрайнее море. Римляне срывали двери с петель, опрокидывали кроены, так что куски ткани перемешивались с внутренностями, разбросанными по земляному полу. Они таскали солому в священные рощи, поджигали древние дубы, в погребальные костры кучей сваливали тела погибших. Тот друид, который некогда нашел меня, тот, что жевал для меня мясо, искалеченный, не мог даже приподняться с лежака — ему отсекли члены, а пальцы рук засунули в рот. — Лис встает, подходит к отцу, тычет пальцем ему в грудь: — Ты! Ты и твои колышки для римских палаток! Ты виноват не меньше любого римлянина!

Отец медленно пожимает плечами, словно не понимает, в чем его обвиняет Лис, изображает полнейшее неведение относительно римских колышков.

Везун не стал задерживаться после известия о моем предсказании — умчался галопом, даже не обняв на прощание отца, для которого, как думали деревенские, был лишь вестником. Отец долго стоял в задумчивости, затем увел нас с матерью в кузню и запер за нами дверь.

Вскрыв два ящика, он разложил готовые колышки в дюжину холщовых мешочков. Задрав рубаху, обвязал пояс веревкой, к которой прикрепил четыре мешка, затем снова опустил и расправил рубаху, прикрывающую груз. Мы с матерью проделали то же самое, затем все втроем вышли из кузни и на дальнем конце гати вывалили предательское содержимое мешочков в черную воду. Когда мы повернулись, чтобы уйти, матушка тронула меня за руку. Вместе мы прижали запястья, ко лбу и пробормотали: «Услышь меня, Покровитель».

Лис хватает отца за рубаху. Видно, что он с трудом сдерживает желание пустить в ход кулаки, но, ослепленный яростью, недооценивает вес мускулистого противника. Друид нагибается к отцу, шипит:

— В кузню! Немедленно! — Отец не возражает, и глаза Лиса сужаются. — Ты избавился от них, — говорит он и выпускает рубаху.

Отец не отзывается, лишь ровно, глубоко дышит.

На лицо Лиса наползает довольная улыбка человека, который не думает сдаваться.

— Охотник скажет свое слово. Я приведу его. — Он задерживается в дверях, оборачивается: — Ты поплатишься, Кузнец. Обещаю!

Отец расхаживает по хижине, а мать, присев у корзин с нашими снадобьями, извлекает маленький запечатанный сосуд. Она отскребает с горлышка воск — и отвратительный запах белены отравляет воздух. Мать смотрит на меня, замечает, что я наблюдаю за ней, и прикладывает к губам палец.

Я знаю белену — ее стручки, похожие на кувшинчики, крохотные семена цвета пшеницы. Когда я была маленькой, мать показала мне растение, лежащее у нее в горсти. «Отвара из его листьев достаточно, чтобы человек захворал, — объяснила она. — Самая сила в семенах. Дюжина семян — и дух возносится в Другой мир. Больше дюжины — и этот дух никогда не вернется».

Наклонив сосуд, матушка отсыпает несколько дюжин семян в ступку, растирает пестиком. Похолодев, я смотрю, как она стряхивает размолотые семена в серебряный кубок, наполняет его медовухой и возвращается к низкому столику, за которым Лис обычно сидит у огня. И все это время она спокойна, как плывущая в небе луна.

Лис возвращается с Охотником, и выражение лица сородича мне не нравится. Вздернутый подбородок, напряженные щеки — он словно с трудом сдерживает довольную ухмылку. Лис приказывает мужчинам усесться у очага. Отец опускается на почетное место по левую руку от Лиса, и друид сотрясается от утробного хохота, лживого, что вода в ладонях.