Дети Древних

— Что это было, не скажешь?

Он ухмыльнулся:

— Защищал, всеконечно. Чем и как только мог.

— Недаром говорят, что защита на своих собственных условиях практически равна агрессии.

— Так говорил Заратустра, умница моя, — ответил самым мирным тоном.

Поднялся, натянул на гладкую, загорелую кожу исподнее и подошёл к окну:

— Ха. Или вода подступила к галерее, или дом до фундамента просел. Скорее последнее. Давай-ка выбираться отсюда через окно: экипаж на берегу водоёма вроде целёхонек и даже вышел сухим из воды. Он герметичный.

Подал ей широкое тёплое платье с рукавами, сам облачился полностью, отвернувшись к стене.

Марина приняла одежду, рассеянно глянула вниз…

Её руки были загорелыми и совсем гладкими. И ноги.

И — в любимом зеркале — таковы всё тело и лицо.

Разве что из глаз рябины не выпил. Родинок не выцеловал.

— И что — похорошела дико, а всё недовольна? — спросил Лев.

А потом, не дожидаясь ответа (какой тут может быть, к чертям, ответ!) подхватил в охапку, вынес на балкон и мягко спрыгнул вниз, в холодную лужу. Понёс прочь от руин.

— Александра Петровна, — вспомнила со всхлипом.

— Была внизу, когда здание в землю вколотило. Что делать! Я вроде говорил: такие существа рождаются и живут внутри своей оболочки. Прибрежный моллюск.

— Хоть бы вытащить оттуда.

— К чему рисковать? Так у неё хотя бы шанс оживиться будет, и немалый. Впрочем, триста лет — это триста лет, как ни меняй виды на жительство. Элементарно наскучить может.

Втиснул девушку внутрь салона, захлопнул дверцу, но вместо того, чтобы зайти с другой стороны, сказал:

— В самом деле проверю, как там. Зеркало уж точно надо забрать: подарок для твоей чести.

Оставшись ненадолго одна, девушка взглянула на Маттерхорн. Кабаний клык изострился, слегка потемнел, и юный рассвет лёг на его снега багряной печатью.

Получил своё.

— Великий Кабан — он как выглядит? — спросила Марина, когда Лев забрался на своё место за рулем. — И Большой Кузнец?

Лев пожал плечами:

— Мы говорим так: у людей — одна оболочка, у божьих детей — тысячи метаморфоз, но Отец не может иметь никакого истинного облика, иначе он не Бог. Смекаешь?

— Куда нам теперь? — спросила она вместо ответа.

— А ты как считаешь?

Марина рассмеялась с какой-то горечью:

— Снова тебе мои прихоти понадобились? Если нет покоя в горах и от пресной воды, поищем его рядом с морской. Оно тут близко?

— Море? Ну да. Как говаривал Ганнибал, отдыхая в Капуе, в Швейцарии всё не вельми далеко. В смысле — через Альпы по прямой.

Объяли меня воды…

Внедорожник двигался с рёвом и скрипом — с крутизны на крутизну, в обрыв из обрыва, так что впереди не было видно неба. Марина съёжилась на заднем сиденье — пребывать на переднем было пыткой. Пристёгивать ее Лев не стал — кругом мягкое, не ушибёшься авось, а перевернёмся — так легче выскочишь. Только окна собой пробивать остерегайся — корпус забронирован насмерть.

Оба понимали без слов, что искать проходимые дороги — значит наблюдать последствия катастрофы и смятение толп. Время от времени разумный механизм как бы сам собой находил небольшой пустынный участок прежней магистрали — тогда двигались более-менее спокойно. Также оба без долгих рассуждений понимали, что лучше не контактировать ни с полицией, ни со спасателями. Ни с таможенниками на итальянской границе.

Впрочем, с людьми и границами тоже происходило нечто странное.

— Кабан никому не подчиняется, даже Стражу не всегда, а тем более его младшим, — проронил Лев мимоходом. — Я так думаю, у него давно накипело. На душе или том, что принято ею считать.

Есть не хотелось обоим. Когда девушка осведомилась, хватит ли бензина, Лев нехотя отозвался:

— Там другая энергия. На заправки мы раньше только для приличий заезжали.

— Солнечная? Не пропан же.

Ухмыльнулся, почти как прежде:

— Тёмная.

— И почему нас не замечают?

— Тёмная вуаль, говорю.

— Магия?

— Можно называть магией то, что не хочешь объяснять, а можно этого не делать. Я предпочитаю последнее.

Во владении языком он явно усовершенствовался, подумала она мимоходом. Вроде как даже губами не шевелит — смотрит вперёд, на стены, которые штурмует.

— Пенистое покрывало Умр-ат-Тавил, которое держит собой хаос недр. Если Возлежащий на Пороге распахнёт его, любым человеком овладеет безумие, но он благ и никогда не показывается несведущим. Клочок его нам подарили — ради тебя одной. Так что ты теперь совсем как Танит. Читала Флобера? Про карфагенянку Саламбо?

— Нет.

— Темнота в самом худшем смысле. Ничего, мы на пути в её края — вот там и обучишься. Из Церматта порулили через всю Ломбардию до Генуи, зацени. Вот погоди, вырвемся на солёный простор да пойдём по Лигурийскому и Тирренскому морю мимо Корсики с Сардинией. А оттуда в Земноморье. Прости — Средиземье.

Тем временем он сошли с гор и двигались по мощенному плитами шоссе внутри многобашенного амфитеатра зданий, почти нетронутого колыханием недр, однако пустынного.

Владычица морей, Genova la Superba, Генуя великолепная или горделивая, — объяснил Лев. Банкиры еще похлеще швейцарских или тех, кто в Ломбардии.

Внедорожник двигался как бы в узком пустынном ущелье. Пёстрые колокольни, полосатые церкви из белого и чёрного мрамора, лавки в нижних этажах прекрасных зданий с ярко окрашенными стенами и ставнями рассекались треугольными площадями и тесными коридорами, играли всеми оттенками жизни на фоне густой синевы вверху. Земной день здесь оттенялся осенялся небесным вечером — даже редкие звёзды были видны.

— Э, Мари, не захватить ли нам тут для тебя очередную недвижимость? — подмигнул Лев. — Хотя опасно: при случае ещё того похлеще обрушится.

Внезапно автомобиль последний раз тряхнуло, и горы кончились. Потянулось плоское взморье, откуда уходили вглубь причалы — некоторые были обломлены.

— Уф, наконец-то, — услышала Марина. — Душа моя от этих гор иссохла.

Гелендваген — или нечто сильно на него похожее — катил уже по берегу бухты, разбрызгивая песок и гальку.

Здесь возвышались роскошные остовы старых кораблей, что сложили паруса, как птицы — свои крылья. На одном, что был повёрнут к берегу бушпритом, крашенная в наивные цвета фигура бородатого морского бога из-под руки вглядывалась в городской лабиринт: в ногах у нее мальчик трубил в витую раковину.

— Нептун, — произнёс спутник Марины. — И Тритон. А теперь слушай и смотри.

Словно отражённый от моря солнечный блик приласкал поверхность воды и деревянную кожу. Мальчик дрогнул, приподнялся, ухватившись за колено бога, поднёс свой музыкальный инструмент к губам — и дунул.

Чудовищный вибрирующий рык родился из глубин рога, статуи и корабля, поплыл навстречу их экипажу, немо застывшим домам и горному склону. Марина попыталась рывком закрыть уши ладонями, но было уже поздно, Звук был везде: в плоти, костях и крови. В издевательском смехе Льва, в бесполезности всего, что можно было предпринять.