Дети Древних

— Но мы должны узнать, сынок, — настаивала герцогская конкубина. — Что, если мы тут погибнем вместе с нашей столицей?

— А чтобы мы безусловно уверились, что ты побывал в расщелине, — подхватил герцог, — принеси нам знак оттуда, что и будет твоим подарком матери.

— Хорошо, попробую в последний раз, — ответил Кола.

Он поднялся на сторожевую башню и с её верхушки ринулся в волны.

Три дня и три ночи ждал его герцог и ждала красавица, стоя на самой последней ступени.

И вот, наконец, выгнулась посреди залива морская гладь, замерцала яркими бликами, и поднялось из воды чудище, похожее на огромную медузу золотистого цвета, с птичьим клювом и щупальцами, похожими на косы, широко заплетенные в семь прядей. Только и осталось у него человеческого, что карие глаза с искрой.

И провещал глубоководный монстр:

— О мать! Лишь по одной любви к тебе вернулся я сюда, ибо с недавних пор тяжек стал мне воздух земли и невыносим яркий солнечный свет. Оттого сам я стал тем знаком иного, который вы от нас потребовали. Велено мне также передать вам обоим дары, коли вы так их добиваетесь. Тебе, герцог, — совет: не отягчай главу свою массивной короной и не делай крыши тяжелей основания домов. Матушка же, сказали мне, и так получила два подарка: первый — в уплату за неблагодарность, когда доброго слова ни у кого не нашлось для Царь-Рыбы, что вручила себя людям. О том я больше говорить не стану. Вторым стали её красота и свежесть — так получилось оттого, что выносила она в себе многочисленное потомство Царицы и Великого Жаба, моих младших братьев и сестер. А как вы распорядитесь полученным — это не наша воля и не наша забота. Прощайте!

С этими словами ушло создание под воду, где была его истинная родина, и больше о нём не слышали.

Зато слышал весь мир, когда страшное землетрясение разрушило прекрасную Мессину и соседний город Реджо-ди-Калабрия: горы с гулом и грохотом свергались вниз, приливная волна ударяла в берег, в земле раскрывались и закрывались алчные пасти трещин — и становились гробом для обитателей те дома, где, по обычаю тех мест, кровля была массивной, а фундамент и стены — сложены почти без раствора. Тогда лишь учёные вспомнили о пророчестве Кола, но впоследствии, когда еще более ужасная катастрофа постигла город, сравняла с землей все здания и погубила почти всех людей, — узнали его все оставшиеся в живых».

Пока Лев мерным и монотонным голосом читал сказание, Марина ухитрилась задремать, но когда замолк и она невольно встрепенулась от этого, оказалось, что текст вошёл в неё до последнего слова и последней паузы.

— Зачем ты мне это рассказал? — спросила она.

— Затем, зачем и Кола выдал свои предсказания. Чтобы ты подумала и кое-что поняла. В том числе о себе самой. А теперь держись!

Тут их накрыло чернильной тьмой и поволокло вдаль со скоростью вообще невиданной.

— Не трусь, это нам защитная подушка. Среднее Море уже почти миновали, теперь братец Спрут протащит под панцирем Большой Черепахи, — Лев пролез между передними сиденьями к ней и хватанул за руку в обычной упокоительной манере.

— Какая-такая черепаха?

— Одна из тех, на коих зиждется Великий Диск, — хмыкнул тот. — Ну, по крайней мере Африканский континент. Там внутри подобие грота со внутренним морем, о котором внешние люди еле догадываются. Мы с тобой могли бы продраться на колёсах через Атласские хребты, но уж лучше прямо по назначению. В горах-то нынче весьма и весьма шатко: низвергаются и извергаются как и где только могут.

В пустыне безводной…

…А когда их, наконец, выплюнули из жидкой соли на волю, настала глубочайшая синева.

Она плескалась в окнах, щедрыми мазками ложась на угловатые базальтовые своды, играла со звёздами, от которых остались лишь отражения в маслянистой воде, и роняла щедрые блики на подобие широкого алтаря, где возлежало нечто узкое, жёсткое и крылатое.

— Что это? — шёпотом спросила Марина. — Это всё.

— Сердце сердца пустыни, — ответил Лев. — Невозвратная вода.

— Озеро?

— Конечно. И, кстати, пресное. Почти с Байкал, но куда как глубже. Со дна бьют родники, сверху падает тень камня, оттого и получается такой чудной цвет. Хотя, может быть, это рачки такие фосфоресцирующие. Я не знаю в точности, что ты видишь: лазурь или ультрамарин. У нас с тобой разные глаза.

— Ой. Туда можно выйти?

— Погоди.

Нажал на газ, и внедорожник неторопливо двинулся к постаменту. Очевидно, туда вёл пандус, потому что никаких толчков не последовало.

— Эта лодка рядом — для тебя, — объяснил Лев коротко. — Чтобы пробиться наверх.

— Лодка? Если бы не эти странные поперечины на хвосте, я бы подумала, что самолёт.

— Один миллиардер задумал покорить на такой все самые глубокие морские впадины, только сошёл с дистанции и с ума на первой, — пожал Лев плечами. — Титановый сплав и углеродистые волокна, стекло смотровой кабины под стать корпусу. Мы там почистили, сильно переоборудовали, и теперь это вроде как бур: корпус с огромной силой вращается вокруг неподвижно подвешенной кабины, носовой рассекатель, хвост и крылья с их элеронами работают как сверло. Когда Цаттха ввинтится изнутри в центр мишени, в зрачок Ока Сахары, и пробьёт его насквозь, давление внутри полости понизится, и следом хлынет вода из озера и подземных ключей. А сам он скользнёт внутрь за ненадобностью.

— Лев. А почему я должна сразу куда-то там идти?

— Я исполняю приказы старших, детка. Ты, конечно, можешь обозреться вокруг, но только без меня и под авторитетную ответственность.

Язык его портился с минуты на минуту.

— Я одна боюсь — ты же меня защищал. Ну не можешь ты так просто меня бросить!

— Ага, одна из тех сцен, на кои была горазда Скарлетт О`Хара, — он хмыкнул. — А что меня в пресной воде обессолит и обессилит, ты никак не заценяешь? Ничего, привыкай обходиться. Я тебя почти что с рук на руки сдаю.

Он вытащил из машины небольшой заплечный мешок — когда только успел упаковать? Буркнул:

— Там тебя твоё навороченное шмотьё не выручит. Вот зеркало внутри постарайся не разбить. Истинно старшая работа. И подарок, однако.

Вдел онемевшую от возмущения Марину в рюкзак, вынул из внедорожника — руки её, пытаясь удержаться за корпус, скользнули по чему-то, похожему на липкую плесень, и брезгливо отдёрнулись. Сноровисто запихнул в кабину — кресло услужливо приняло в объятия, двойная хрустальная крышка саркофага открылась и вновь захлопнулась. Девушка ещё успела увидеть, как её спутник забирается в свою моторизованную скорлупу…

…Как вокруг всё замерцало, потянулось горизонтальные полосами, обратилось в серый туман… исчезло.

Кажется, внутри бурильного механизма было предусмотрено катапультирование, потому что едва мелькание замедлилось и прояснились контуры окружающей действительности, как девушка очутилась на грубой каменной поверхности.

— В самом деле — центр мишени, — проговорила Марина очень громко, чтобы заглушить страх. — Яблочко большое-пребольшое, жёсткое-прежёсткое. А мишень и вообще.

Жара била кулаком в темя — то, что в нескольких шагах из жил земли вырывался клокочущий фонтан голубой крови, не помогало почти нисколько. Впрочем, явление природы быстро умолкло, растекшись большой лужей того же удивительного морского оттенка, что и в гроте. Девушка огляделась, удивившись тому, как далеко она видит, но ещё больше — как ей удаётся догадываться о смысле. Пока мог достичь глаз, один за другим до самого горизонта поднимались мощные концентрические валы — грубоватое подобие знаков пустыни Наска или, быть может, лунного пейзажа. А в отдалении пели еле видные отсюда пески, которые вызмеивал и пересыпал из ладони в ладонь раскалённый ветер, вставали и развеивались барханы.

Странное дело, но посреди воплощенной фантастики возвышался небольшой дом вполне европейского склада.

— Пойти туда, что ли, пока голову не напекло, — снова сказала Марина и почувствовала на голове тёмную накидку, которой раньше не замечала. Но сразу же ей пришли в голову слова спутника о том, что её передают по своего роде эстафете.

— Вот зайду — и спрячусь назло. Выйду — как раз украдут, — продолжала она рассеянно, а ноги сами волокли её: от той добела раскалённой сковородки, что на небе — по чуть менее горячей, которая распласталась под ногами.