Дети Есенина. А разве они были?

Алик поднял руку: «Простите, можно вопрос?»

– Пожалуйста, – секретарь партбюро даже обрадовался паузе и проявлению активности участников собрания.

– Что заставило вас, Петр Матвеевич, сделать вывод, что организация этих студентов является тайной?

– Тот факт, что я не знал о ее существовании, – твердо заявил Огибалов.

– Извините, – невозмутимо продолжил аспирант, – но до сегодняшнего дня я не знал о вашем существовании, однако это не заставляет меня прийти к выводу, что вы существовали тайно.

Огибалов оторопел от столь замысловатого логического построения. Да и большинство присутствующих тоже…

Идя домой после собрания, Алик усмехался, вспоминая выражение лица Огибалова, и повторял эту фамилию на все лады: «Огибалов… Огибалов… Огибалов…», силясь понять, чем это она его так зацепила и какие вызывает ассоциации. Что-то знакомое, но что?.. Стоп, стоп. Знакомое созвучие… Ну, конечно! – Прон Оглоблин из есенинской поэмы «Анна Снегина». Дома он раскрыл томик отца, начал читать «Снегину». Ага, да вот же живой портрет деревенского революционера, криушанского мужика, нацелившегося пошалить-пограбить барское имение:

И нагло в третьем годе, Когда объявили войну, При всем честном народе Убил топором старшину. …………… У них там есть Прон Оглоблин, Булдыжник, драчун, грубиян. Он вечно на всех озлоблен, С утра по неделям пьян…

А что, конечно, за таким все толпой, без разговоров пойдут. Герой, «первый парень на деревне»… Александр Сергеевич опять ухмыльнулся, вспомнив ошарашенную физиономию Огибалова. Хотя нет, конечно, на «булдыжника и драчуна» Петр Матвеевич никак не тянет, калибр не тот. Правда, бандитские повадки те же.

Неделю спустя после того памятного собрания Алик лицом к лицу столкнулся в институтском коридоре с Огибаловым. Раскланялись как ни в чем не бывало. Только Алик все же не сдержался и уже в спину удаляющемуся секретарю партбюро вполголоса пробормотал:

Таких теперь тысячи стало Творить на свободе гнусь. Пропала Расея, пропала… Погибла кормилица Русь…

Петр Матвеевич нервно оглянулся: «Что вы сказали?» – «Да так, ничего. Стихи отца вдруг вспомнились. «Анна Снегина», не читали?» – «Почему же, читал…»

Да бог с ним!

Ребят-«сибаритов» Алик довольно неплохо знал – толковые, талантливые мальчишки. И Юра Гастев, и Коля Вильямс, и Слава Грабарь… Ну, собирались вместе, читали стихи, спорили, за девушками ухаживали, что в том дурного?.. Несколько раз приглашали его к себе в компанию, просили почитать стихи, о которых слышали и даже читали «в списках». Что он им читал? «Ворона», «Никогда я не брал сохи…», кажется, еще что-то. Ах да, «В зоопарке» им понравилось:

…И решил я заделать окно кирпичами, Но распался кирпич от оживших лучей, И, как прежде с Землей, я порвал с Небесами, Но решил уж не мстить, а спокойно заснул. И увидел, разбитый, с больными глазами, Задрожал, заскулил и в воде утонул… …Над домами взыграло вечернее пламя, А когда, наконец, поглотила их мгла, Я проснулся и долго стучался глазами О холодные, жесткие стены угла…

Ну, поругивали они между собой то, что видели вокруг, посмеивались. Но и себя ведь тоже вышучивали. Да, не пускали в свой круг недостойных, сторонились, презирая бездарей, подхалимов, доносчиков, подлецов. Тоже грех? Что за глупые фантазии…

* * *

Оказавшись в Хлебном переулке, Надежда Давидовна подвела сына к старому дому:

– А вот здесь, Алька, я жила в начале 20-х, снимала комнату у хозяйки. Здесь мы часто встречались с твоим отцом. Моя комната ему очень нравилась, он даже говорил: красивая…

Потом, когда они добрели до Тверской, мама указала сыну на подъезд одного солидного дом: «Тут в те годы располагалось знаменитое кафе поэтов «Стойло Пегаса»… Собирались люди, читали стихи, затевали диспуты, пели, ну и кушали, конечно, выпивали… Там на стене, между двух зеркал, Якулов контурно изобразил портрет Есенина, а под ним были строки:

Срежет мудрый садовник-осень Головы моей желтый лист…

Увидев отсутствующее лицо Алека, Вольпин спросила: «Тебе неинтересно?» Мальчик пожал плечами, промолчал.

Окончательно перебравшись из Питера в Москву в 1932 году, Надежда Давидовна время от времени совершала такие ностальгические прогулки по улицам города своей юности, иногда встречалась со старыми знакомыми. Поначалу непременно тянула за собой сына. Он подчинялся, но ее начинали тревожить его замкнутость, сосредоточенность на каких-то потаенных думах, вечное стремление уединиться в своем мирке, на некоем необитаемом острове, куда он никого не приглашал и не пускал. На всякий случай консультировалась со специалистами, показывала Алика лучшим столичным врачам. Один из маститых психиатров ей откровенно сказал: «Знаете, милейшая Надежда Давидовна, я не могу поставить мальчику окончательный диагноз. И никто не сможет. Шизоидный компонент, безусловно, наличествует, но, поверьте моему опыту, исключительно как следствие общей одаренности, граничащей с гениальностью». Мама гордилась тем, что в 16 лет Алек поклялся – никогда и ни при каких обстоятельствах не врать, даже по мелочам. И никогда не нарушал свой зарок.

Вне всяких сомнений, мощным, невидимым фактором состояния его души был особый «есенинский комплекс». Альке был год и семь месяцев, когда Сергея Александровича не стало. Много позже Есенин-Вольпин скажет: «Мои детские обиды ужене имеют большого значения. Ведь сейчас я понимаю, что папа всегда был самостоятельным человеком. До самой своей смерти он кормил нашу семью и не вел себя по отношению к нам как чужой. Хотя я, конечно, не могу похвастаться воскресными выходами всей семьей в парк или еще куда-нибудь. Прежде всего, я мамин сын… В моем метрическом свидетельстве записано: «Гражданин Вольпин Александр Сергеевич. Отец – Есенин Сергей Александрович, мать – Вольпин Надежда Давидовна».

Надежда Давидовна совершила, казалось, невозможное – болезненную часть личности сына она смогла обратить ему во благо. Окончив школу, Алек подал документы в Московский университет. До начала войны оставалось два дня. Играючи, с блеском сдал вступительные экзамены, и был принят. Мобилизации в армию он не подлежал в силу юного возраста. Но через неделю после начала учебы его все-таки вызвали на приписку в военкомат. «Даже не в военкомат, – уточнял Алек, – а на медицинскую комиссию… По всем статьям прохожу: годен-годен-годен. Я глазастый, запросто читал написанное даже вверх ногами. И вдруг вижу: написано «негоден, шизофрения». Я задаю врачу вопрос, что это значит: «Слушайте, но я хочу стать ученым». – «Это вам не помешает». Не помешает – прекрасно, это я усвоил…»

Потом психиатр все-таки пригласила маму и сказала, что у сына, «конечно, этого диагноза нет. У него есть черты шизоидной личности, но он не болен. Однако в армии он мгновенно погибнет». О состоявшемся разговоре сын тогда, естественно, не знал. Когда мама все-таки призналась, Алек говорил: «Формально меня признали шизофреником. Почему, этого я не знаю. Одна из тайн моей жизни. Кто-то, наверное, для этого что-то делал…»

Играючи поступил, играючи учился, а в 1946-м он с отличием окончил механико-математический факультет МГУ.