Дети гламура

— Андрей, я не понимаю — что тебе от меня-то надо? Ведь ты приходил к нему, почему ты не уговорил его открыть тебе дверь, не поговорил с ним?

— Знаешь, ты прав. Я растерялся как-то, даже не понял сначала, что произошло. И обиделся к тому же. Думаю, что за свинство — с друзьями из-за закрытой двери разговаривать? А сейчас сообразил и испугался, что случилась какая-нибудь гадость. Вот и решил с тобой посоветоваться. Наверное, зря.

— Да нет, не зря. Ну, извини, сорвался.

— Ничего. Если можешь что-нибудь посоветовать мне — сделай милость.

— Да что ж я посоветую-то… Давай к нему вдвоем сходим. Ты дома? Жди, я заеду.

Постельное тепло отпускает неохотно. Будь дома Юлька — вставать было бы еще тяжелее. Но она убежала час назад. И вчера пришла поздно…

Телефон молчал уже несколько дней, он был выдернут из розетки с корнем. Но даже если бы кому-нибудь пришло в голову включить его, вряд ли многострадальный аппарат подал бы голос — через весь корпус пролегала длинная извилистая трещина. Мобильник же постигла безвременная кончина в унитазе.

Но сам хозяин меньше всего в это время думал о телефонах, да и вряд ли он о чем-либо думал вообще. В махровом халате, который он обычно надевал только после ванной, растрепанный, с красными глазами, он сидел в кресле перед маленьким журнальным столиком, на котором царил первозданный хаос.

Окурки из перевернутой пепельницы усеивали стеклянную поверхность вперемешку с остатками еды. Посреди сюрреалистическим обелиском возвышалась полупустая бутылка текилы.

По комнате лениво перевоплощающимися клубами плавал сигаретный дым. Насморочным голосом модной певички надрывался телевизор. Но Олег не слышал этого капризно-гайморитного голоска, он вообще ничего не слышал, он был погружен в события прошлых дней, переживая их снова и снова…

Он проснулся утром — это можно было понять по громкому щебету птиц за окном. Но удостовериться в этом Олегу стоило большого труда — он никак не мог открыть глаза. Каждая попытка отзывалась в голове мгновенной вспышкой боли.

«Головушка бо-бо, денежки тю-тю. Да, хорошо вчера погуляли», — пришло в эту разламывающуюся от боли голову. По-прежнему не открывая глаз, Олег начал припоминать события вчерашней вечеринки. Похоже, он вчера свалял здорового дурака. Пригласил в дом незнакомую девушку, пил с ней… Но неужели допился до провалов в памяти? Неужели она его обчистила? Вряд ли много интересного нашла — крупных сумм дома Олег не держит, золотых «ролексов» не носит. А вот интересно, есть ли минералка в холодильнике? А пиво? Похмеляться нехорошо. Но один-то раз можно? Последний?

И он открыл глаза, потом с усилием опустил ноги на пол. Посидев с минуту (перед глазами мелькали мошки — черненькие на бледно-зеленом фоне), Олег встал и потащился, постанывая, в сторону кухни.

Тут в голове зазвенело, свет померк. Похмелье, напротив, испарилось, не выдержав конкуренции с более сильным переживанием.

На полу в холле, выделяясь на светлом ковролине, алело пятно. Алым были забрызганы чуть ли не до потолка обои. А из зеркала, которое тоже было испачкано кровавыми отпечатками пальцев, на Олега смотрел взъерошенный тип с перекошенной от ужаса физиономией, одетый в джинсы и белый свитер, изукрашенный алыми пятнами.

Олег в первый раз в жизни потерял сознание. А когда пришел в себя, то с горечью убедился — кровь на полу не была похмельной галлюцинацией. Все оказалось еще хуже, чем было, потому что, вернувшись в комнату, Олег нашел в углу, возле постели, пестрый клубок женской одежды — темно-синие джинсы, раззолоченный атласный топ и изящные кружевные трусики с розовыми бантиками. Премилая вещица. Как хозяйка могла с ними проститься?

Прошло несколько часов, прежде чем ему удалось взять себя в руки. Он встал и дошел до ванной комнаты, сорвал с себя пропотевшую, отвратительно пахнущую одежду, содрогаясь, засунул ее в корзину для белья, а потом, все так же содрогаясь, точно вместо воды на него проливалась серная кислота, принял душ. Заметив запекшуюся под ногтями кровь, принялся скрести мыло, вычищать кровь отломанным зубцом расчески… Руки тряслись, и никак не удавалось отрегулировать температуру воды — Олега бросало то в жар, то в холод.

Наконец он выбрался из ванны, поскользнувшись и едва не разбив голову о край раковины, влез, не вытираясь, в махровый халат и вышел в коридор. Ему пришло в голову, что он напрасно принял душ, — сначала надо было убрать здесь, сначала здесь. Но тут же содрогнулся от чудовищной рациональности своих размышлений и принялся лихорадочно скатывать ковролин. Рулон он засунул в стенной шкаф, потом пошел в ванную, намочил под краном первую попавшуюся тряпку и принялся оттирать с обоев кровавые брызги, вытер их и с зеркала, стараясь в него не заглядывать. Бросился к женским вещам, валявшимся посреди комнаты, хотел сначала кинуть их в мусорное ведро, потом, передумав, засунул в ту же корзину с бельем. И только после всего этого остановился посреди комнаты. Сердце колотилось где-то в горле. Олег шагнул к бару, вынул бутылку коньяку и стал пить крупными глотками прямо из горлышка, судорожно дергая кадыком и совершенно не чувствуя вкуса…

Так он провел несколько дней. После первой бутылки ужас и отвращение отступили, на смену пришло тупое опьянение, а затем — и полная ясность. Других мнений быть не могло — он, Олег Зайцев, должен покончить с собой. И во всем признаться. Написать письмо. Это будет самое лучшее и честное.

Но принять такое решение легче, чем привести его в исполнение. Последнее гораздо труднее. Последнее… Олег откупорил еще одну бутылку — на этот раз это был флакон дорогого экзотического ликера, подаренного Кириллом на недавний день рождения. Ликер приберегался для особого случая — такой даже в Москве, даже за большие деньги нелегко было найти. Но теперь было уже все равно. Крепкая, сладкая жидкость влилась в горло и вызвала вдруг дикий аппетит. Слабо осознавая, что он делает, Олег пошел на кухню и открыл холодильник, успев смутно удивиться непривычному изобилию деликатесных продуктов, достал что-то и съел точно так же, как пил, — не чувствуя вкуса. Потом вернулся в комнату и заснул, сидя в кресле. А когда проснулся, снова начал пить…

Почему-то он не думал о своей жертве. Кто была та девушка? Как он поступил с телом? Для него все было ясно. Если в припадке безумия он избавился от трупа не очень аккуратно, труп не сегодня завтра найдут и выйдут на него, Олега, благо он не собирается заметать следы своего ужасного преступления. Если же тело не найдут, что маловероятно, то… То ничего не будет, во всяком случае, ему, Олегу, все равно. Все равно…

Он знал, что все эти размышления — только способ оттянуть развязку. Олег уже презирал себя за трусость, но к действиям перейти не мог. Манипуляции, которые предваряли акт ухода из жизни, казались ему грязными и унизительными, еще более грязными и унизительными, чем отмывание крови со стен коридора, со светлых обоев. Ему неожиданно вспомнились чьи-то недавно прочитанные стихи. Он бормотал: «Дело не только в трупности, в та-та, в технической акта трудности…»

Потом, когда кончился тошнотворно-сладкий ликер, Олег спустился вниз, в супермаркет, который располагался в подъезде его дома. Знакомая продавщица, беленькая, миловидная девушка, с ужасом смотрела на постоянного клиента: обычно он был так любезен, так хорошо выглядел и добродушно шутил. С налитыми кровью глазами, растрепанной шевелюрой, в махровом халате и шлепанцах, он молча купил бутылку водки и две пачки сигарет. В принципе явления граждан со следами многодневного запоя и чуть ли не в трусах в этом магазине были не в новинку — в доме гнездовало много бизнесменов средней руки, и большинство из них не стесняло себя условностями, считая супермаркет естественным продолжением своих апартаментов. Но Олег себе такого не позволял…

Он заметил удивленный и испуганный взгляд милой продавщицы, но как-то не соотнес его со своим собственным внешним видом. Да и вообще нимало не удивился такой реакции — ему казалось, что всякое человеческое существо, которое попадется ему на пути, должно будет взглянуть на него с ужасом и отвращением. И только поднимаясь в лифте, он с дрожью понял — супермаркет работает круглосуточно! И охранник все время дежурит у входа! Значит, в ту ночь, ночь убийства, его должны были видеть. Они могли не заметить и не запомнить человека, который выходит из подъезда, пусть даже глубокой ночью, словно по своим делам, но если он тем или иным образом выносил мертвое тело…