Дети капитана Гранина

Думичев выглядел франтом, хотя на переходе его порядком потрепало. Командир саперов приучил своего питомца бриться и чиститься в любых условиях. В солдатской форме он выделялся среди матросов. Форма на нем сидела образцово: видно, Думичев гордился ею и не собирался менять на флотскую, хотя шел в распоряжение Гранина с удовольствием и мечтал поскорее увидеть прославленного командира.

Помня, что Гранин носит бороду, Думичев остановил первого же бородатого человека, лица его в сумерках не разглядел:

– Разрешите обратиться: вы будете товарищ капитан Гранин?

– Пехота!
– возмутился спрошенный.
– Гранина не знаешь!..

Думичев, сконфуженный ошибкой, шел дальше. На каждом шагу он встречал бородатых матросов; они - ноль внимания на солдата, на знаменитого в городке баяниста, на его щегольской вид. Увидев на камне возле входа в командный пункт моряка в тельняшке, напевающего под собственный аккомпанемент "Сама садик я садила", Думичев подошел к нему и, чтобы снова не попасть впросак, хлопнул по плечу:

– Браток, как мне тут до Гранина добраться?

Гранин, как дошел до верхнего ми, дал такого петуха, что начштаба и комиссар, стоящие в стороне, с удивлением оглянулись. Гранин кивнул на Пивоварова:

– Вон, спроси у капитана.

Думичев повернулся, увидел ладного, подтянутого капитана с золотыми нашивками на синем кителе, вид у капитана под стать тому образу, который за эти месяцы выносил в своем сердце Серега Думичев. Значит, Гранин сбрил бороду.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан?
– браво произнес Думичев.

– Обращайтесь.

– Прибыл до капитана Гранина в десантный отряд. Сапер Думичев из роты лейтенанта Репнина.

– До капитана Гранина, значит?
– смаковал Пивоваров.
– Хорошо. Капитан Гранин любит подтянутых и лихих бойцов.
– Пивоваров помедлил, оглядывая сапера с ног до головы.
– Только капитан Гранин очень занят. Не знаю, сможет ли он оторваться от дел и принять вас. Обождите здесь, сейчас доложу.
– И не глядя на Гранина, скрылся вместе с комиссаром в Кротовой норе.

Думичев обомлел: опять не тот! Он снова подошел к гармонисту:

– Так это был не Гранин?

– Какой ты прыткий. Этак - раз-два!
– и до самого Гранина хочешь добраться. А вдруг Гранин не станет с тобой разговаривать?

– Станет. Мне командир приказал передать Гранину личный поклон. А знаешь моего командира: он хоть званием и ниже Гранина, но знаменит на весь Гангут. Слыхал про лейтенанта Репнина?

– Окопчики, что ли?

– Окопчики!
– фыркнул Думичев.
– Кабы не эти окопчики, тебе бы тут не разгуливать и не распевать...

Гранин метнул сердитый взгляд на часового: тот пытался подать Думичеву знак. Часовой тут же отошел.

– Ох, боюсь, не возьмет тебя Гранин к себе в отряд, - в сердцах произнес Гранин.

– Почему не возьмет, раз я командированный?

– Мало что командированный. Он у нас такой: он сначала храбрость и силу у всех проверяет.

– А Гранин сам силен?

– Так себе...
– К Гранину вернулось веселое настроение.
– Такой, как ты, невзрачный...

– Ты, брат, полегче, - обиделся Думичев.
– Сам-то ты не такой уж видный, а про командира смеешь так неуважительно говорить.
– И, не зная, чем бы уязвить гармониста, добавил: - У тебя вон и баян на басах фальшивит.

– Да ну?

– Вот тебе и да ну! Я еще не совсем оглох на фронте: тыщу баянов за свою жизнь настроил, а такого фальшивого не слыхал,

– Так ты не сапер? Ты настройщик?

– Мало ли кто кем был до службы. Вот ты, например, кем был?

– Я? Гм... печником...

– Оно и видно. А наш лейтенант Репнин был ученый, историк.

– Был? Значит, теперь он не ученый?
– рассмеялся Гранин.

– Много ты на себя берешь! Если хочешь знать, он такой культурный командир, что вот никогда не позволит возле командного пункта рассиживаться да на фальшивом баяне играть.

– Тогда и я, пожалуй, не буду.
– Гранин поднялся.
– А то выйдет сам Гранин и отправит меня под арест. Он у нас злющий...

В Кротовой норе Гранина поджидали начштаба с комиссаром.

– Ну и умора!
– хохотал Гранин.
– Много, говорит, на себя берешь! Скажи на милость, много на себя беру, а? Ох и народ, эти саперы!.. Ну что вы уставились, что? Закусить и то не оставили, все смололи, черти...
– Гранин присел за стол, выгреб остатки рыбных консервов из банки, взглянул исподлобья на Пивоварова и сказал: - Федор, пойди скажи ему, что капитан Гранин приказал сейчас отдыхать, ночью рубить дзоты, а утром пусть настроит мой баян. На, вынеси ему, Федя, баян, пусть возьмет с собой... А ты, Томилов, что молчишь?

– Думаю, - сказал комиссар.
– Обдумываю. Самого Гранина не признают. Знаменитого капитана Гранина хлопают по плечу и принимают за рядового. Не пришло ли время подтянуться и нам? Не подучиться ли у саперов и укреплять острова, добытые кровью, и воинской дисциплине?..

На другой день командиров созвали на разбор эльмхольмского боя. Пригласили и Щербаковского, уже мичмана, командира резервной роты, временно, пока не пришлют на место Фетисова другого. Он шел в штаб, сдвинув вязаную шапочку набекрень и всем своим видом показывая: хотя Иван Петрович и первый теперь в роте, но каким он был, такой и остался - разудалый геройский моряк.

В штабной каютке он увидел карты, схемы, развешанные по стенам, Пивоваров словно его не замечал, а Гранин - Щербаковский перехватил его хмурый взгляд и вышел. Вязаная шапочка была тут же убрана в карман. Невесть откуда появилась мичманка. Брюки из сапог он выпустил наружу. Послюнявил пальцы и что есть силы проутюжил морскую складочку. Снова войдя на порог штаба, он чин чином попросил разрешения присутствовать.

Командиры переглянулись. А Гранин повеселел: не подвел его мичман!..

А еще через день было открытое партийное собрание. Коротки собрания на войне: и некогда, и опасно. Между двумя скалами Хорсена уселись кто где. Вел собрание Богданыч, после Эльмхольма - признанный политрук. Главное в повестке дня - выстоять. Как выстоять на взятых десантами островках. Но, как положено, сначала прием в партию. Заявлений два - Щербаковского и Горденко. Алешу в тот день ранило в ногу, его отправили на Ханко. Колебались, разбирать заглазно или не разбирать?

– Разрешите сказать, - бледный от волнения, поднялся Щербаковский.
– При м-не орленка ранило. Утром ходили мы на шлюпке мины с-тавить. На обратном п-ути и ранило. П-ровожал его, п-лачет: а как же, говорит, с-обрание?! Никогда он не плакал, д-аже когда к-арточку я отобрал... Ты не ст-рой р-ожу, Б-архатов!-Щербаковскому показалось, что Бархатов гримасничает.
– Я ему ф-отографию в бушлат вложил, х-оть он и не видел. С-амому отважному...

Богданыч чуял, когда надо остановить Щербаковского, чтобы не наговорил лишнего. Он строго спросил;