Дети, которые хотят умереть

Тени все носились, падали, толкались, сбивались в кучи, дробились, пока их возня резко не утихла. Двор опустел, опавшие листья мело ветром. Тучи, словно черные крысы, грызли по краям луну.

Одинокая девочка затопала по мерзлой траве, сверкая серебряными кудрями.

— Малышка, — простонал Глеб. Пальцы его вцепились в сетку.

В середине двора девочка встала на колени, ее маленькие ладошки соединились и протянулись к лунному огрызку.

— Она так каждый раз делает, — шептал Глеб, прижимаясь лицом и туловищем к сетке. — Кому она выказывает подчинение? Кому протягивает вместе руки, чтобы их заключили в оковы?

— Это не жест покорности, — сказал Лис. — Твоя желанная малышка молится.

Глеб не слушал, он так вдавился в сетку, что еще немного, и через скрещенные прутья его тело высыплется горкой нарезанных кубиков.

— Прошу, — выдохнул Глеб, — добудь мне ее!

Лис ждал этих слов. Так он управлял кланом — давал дайме то, что они желали.

— Слуга Господа-кун, — крикнул Лис, — обернись.

Малышка поглядела на них, ее ладошки вдруг опустились и сжали рукоятку танто за оби.

— Слуга Господа-кун, сам светлейший дайме, сам блистательный отличник Лютин Глеб-сан услышал о тебе, — кричал Лис. — Он возжелал увидеть слугу Господа. Не прогневай задержкой светлейшего.

Малышка встала, быстро отряхнула форму. Девочка маленькими торопливыми шагами рванулась к забору. Густые серебристые волосы трепыхались белоснежным покрывалом за тонкой спиной.

Глеб сообразил оторваться от сетки, спина выпрямилась, подбородок гордо вздернулся. Лис, наоборот, слегка ссутулился.

— Вы правда помните Распятого Боженьку? — спросила девочка. — У нас никто не помнит Распятого Боженьку, кроме меня.

Лютин облизнулся, глядя на девочку. Малышка убрала упавший на глаза локон чистого снега и посмотрела в ответ прямо и просто. Затем спохватилась и представилась.

— Агнец Лолита, — сказала малышка, неловко поклонившись.

— Сам светлейший господин Лютин, — указал Лис на молчавшего Глеба, — а я — слуга Лис. Агнец-кун, ты еще не привыкла кланяться? Как давно ты в Кодзилькинской школе Катаны?

— Не помню, — сказала Лолита, ее бледный лобик исказила задумчивая морщинка, — помню только, когда меня привели, листья на деревьях были еще зелеными. И солнышко светило.

Из темной рощи позади донесся крик Коваля: «Сотый листок! Сотый листок!»

— Вы помните Распятого Боженьку? — повторила Лолита.

— Я помню все, — улыбнулся Лис.

Воистину. Сингенин Андрей помнил из прошлого только качели, Коваль — игрушку-кассу, что печатала бумажные ленты с цифрами, а Лютин — белокурую сестренку, с которой игрался.

У каждого ученика своя боль — то единственное драгоценное воспоминание, поверх которого наросли, как мясо на кости, все кипящие страсти с острыми позывами, безумными наклонностями, а также страхом новой потери.

Но выпитая кислая дрянь на уроках чаептития не свела с ума Лиса, в отличие от остальных. Мир за стенами не исчез из его головы. Как и узкая розовая щель меж ног матери, из которой он с плачем вылез на этот свет. Как и похороны отца. Как и побои старшего брата. Как и иконы с грозным ликом Распятого Боженьки — или, вернее, Господа Бога.

— Агнец-кун, — сказал Лис, — как насчет сладкой шоколадной пасты?

— Лис-сан? — переспросила Лолита.

— Или сгущенное молоко с сахаром? Может, сочные ягоды, спелые персики?

Малышка сдула с лица снова упавший локон.

— Постелька с теплым одеяльцем и пуховыми подушками, в которых так приятно нежиться?

Малышка перевела непонимающий взгляд с Лиса на светлейшего истукана, которым притворялся Глеб.

— Сказка на ночь, — говорил Лис, — или горячая мокрая утроба. Или прозрачная река. Или… Или «принести кадило Боже наше»?

— Каждение? — выдохнула малышка и схватилась за сетку забора. Глеб едва не сорвался к ней, но устоял и сипел сквозь стиснутые зубы.

— Да, — улыбнулся Лис. Когда отец умер, мать полдня водила Лиса с братом смотреть, как бородатый служитель в золотой рясе разжигает душистую смолу и распевает странные протяжные песни. Череда бесконечных нудных молитв и земных поклонов — нет глупее жизни. Если эта скучная нудятина — самое драгоценное воспоминание малышки, то, когда Глеб вцепится в ее кудри, может, она не сильно расстроится.

— Вы проводите служение? — спросила Лолита.

— У господина есть кастрюля, уголь и смола, — сказал Лис, — светлейший Лютин-сан желает увидеть каждение, но нет слуги, способного исполнить ритуал.

— Прошу, прошу, прошу, — запричитала малышка, низко склонившись перед Глебом, — я могу провести служение, светлейший Лютин-сан. Я все-все знаю об этом.

Глеб смотрел, как ветер касался густых волос на опущенной голове и плечах малышки, и слюна текла с его нижней губы на подбородок.

— Достойна ли ты служить светлейшему-сан, он решит только после того, как ты докажешь, что способна провести ритуал, — сказал Лис.

Малышка сложила ладони перед грудью в молитвенном жесте.

— Доказать нужно сейчас же, — сказал Лис.

— Да… — произнесла девочка. Но не сдвинулась с места.

— Так ты докажешь? — спросил Лис.

— Да… — девочка неуверенно кивнула и переступила с ноги на ногу.

— Агнец-кун, — сказал Лис, — а ты знаешь, что такое «доказать»?

— Нет, — малышка стыдливо опустила голову.

Слюна капала с подбородка Глеба в траву, а Лис соображал, глядя на Лолиту. Либо дура, либо в самом деле поступила в школу совсем недавно. Ей еще не успели вдолбить в голову, что учиться здесь значит постоянно доказывать свою безупречность. Докажи либо пробудись от иллюзий.

— Перелезь забор, мы дадим тебе смолу, кастрюлю, уголь. Ты проведешь обряд, и господин решит, как с тобой поступить.

Малышка посмотрела на три ряда колючки на верху заборной сетки. Торчащие во все стороны шипы усеяли темные полоски металла.

— Господин, нам пора, — сказал Лис Глебу. — Пойдемте.

Белая девочка быстро полезла на забор. За пару вытянок она вскарабкалась почти на самый верх, белые ручки ухватились за первую проволоку, и темные капли брызнули из-под маленьких пальчиков на ржавую сетку.

Лолита закричала. Вся она затряслась, вытянулась, но не отпустила проволоку. Не прекращая кричать, малышка полезла дальше, кривые зубцы сдирали с нее одежду, волосы, кожу, мясо. Позади на темных колючках сверкали белоснежные хлопья вырванных локонов, реяли обрывки кимоно. Гляделки безразлично смотрели.