Дети Мертвого Леса

Надолго ли его гордости хватит?

И все же, силы он восстанавливает слишком быстро. Для человека, который очнулся два дня назад и больше трех месяцев пролежал без сознания, Хёд удивительно силен. И упрям. Невероятно.

Но издеваться над ним, морить голодом – слишком мелочно.

– Хёд, – зовет она, – принести тебе воды?

– Да, – говорит он. – Спасибо.

Что в нем не так?

Шельда приносит, ставит на табуретку рядом, а он не может взять, не расплескав, потому что от напряжения и усталости трясутся руки. Он пьет так, с табуретки, почти вцепившись в край зубами, придерживая, стараясь не поднимать, стоя на коленях. Да, ему плевать, как это может смотреться со стороны.

И долго сидит потом, собираясь с силами.

– Может быть, принести чего-то еще? – спрашивает Шельда. Ей интересно, что он ответит. Если он попросит, она накормит его.

Хёд поворачивает к ней лицо и, кажется, что долго смотрит. Потом ухмыляется, так самодовольно, что с новой силой вспыхивает злость.

– Не стоит, Шельда. Больше ничего.

Интересно, он знает, как выглядит сейчас? Что правый глаз закрыт мутным бельмом, зрачок неприятно дергается и косит в сторону. Левого глаза нет совсем, пустая открытая глазница, и бровь над ней, и скула – криво скошены, словно продавлены и смяты. Чуть в сторону свернут нос. Косматая черная борода и такие же косматые, торчащие в разные стороны, волосы. Тощий до крайности. Рубашка мешком весит на костлявых плечах, лопатки выпирают даже сквозь рубашку. Только руки огромные… ладони втрое больше, чем у Шельды, пожалуй, стоит Хёду чуть прийти в себя, и силы в таких руках будет достаточно, чтобы свернуть ей шею.

Еще ухмылка… словно чужая на таком лице, невозможная.

Шельда забирает кружку.

А он, стиснув зубы, поднимается. Вот так, держась за табуретку двумя руками, выпрямляя правую ногу. Красный от усилий. Стоит, пытаясь отдышаться.

Потом понемногу, громыхая, сдвигает табуретку в сторону. И чуть сдвигается сам, перетаскивая ногу следом. Сдвигает табуретку снова и, опираясь руками, прыгает вслед за ней. Дышит. Поднимает к Шельде лицо.

Шаг, еще шаг. Пусть так, пусть с табуреткой, безумно медленно, но он нашел способ двигаться.

Довольный. Пот течет по лицу, но он такой довольный.

Подтягивается ближе, неуклюже переворачивается, садится на табуретку, чуть не падая, но удержаться ему удается.

– Как думаешь, Шельда, – говорит он. – Смогу я с этой табуреткой уйти от тебя?

И весело ржет.

– И куда ты пойдешь?

– Мир большой, – говорит он. – Мало ли дорог?

– По снегу, босиком и в одной рубашке? – говорит она.

– Это все ерунда, – говорит он. – Я и по снегу могу.

Так уверенно, что даже сомнений не остается.

– Ты никуда не уйдешь, – говорит она.

Хочет не так, а спокойней, мягче, но выходит почти зло. Угроза выходит.

Он ухмыляется

– Ты тоже собираешься скормить меня тварям? Или у тебя другие планы?

Это почти игра: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Но никто из них двоих пока не собирается признаваться. Игра.

– Другие, – говорит она.

– Хорошо, – беспечно говорит он. – В мои планы тоже не входит быть съеденным.

Отдыхает.

Не стоило… Шельда смотрит на него и пытается понять, как это вышло.

Ее планы… смешно. Нет у нее никаких планов. Так вышло.

Не стоило забирать его домой, проще было добить. В чем же дело?

Все что угодно, но на беспомощного калеку Хёд точно не похож. Он просто пытается жить, используя все, что у него есть, что осталось, не оглядываясь на то, чего лишился. Без страха, без сожалений.

Это невероятно.

А потом, когда время обеда и Тьяден прибегает в дом, Хёд тоже, серьезно и сосредоточенно, шаг за шагом, переставляет свою табуретку ближе к столу. Отыскав на звук и на ощупь, упершись в угол стола, в край, садится, невероятно довольный собой. Совсем недвусмысленно намекая, что он пришел обедать тоже.

– Ого! Ну, ты даешь! – Тьяден радуется его успехам совершенно по-детски. – Дошел! Сам! Шельда, он смог сам! Будешь с нами обедать?!

Ладно, пусть так. Возможно, это правильно.

И Хёду достается большая тарелка горячего рагу с потрохами, ломоть хлеба и два вареных яйца. Надо отдать должное, ест он как благородный лорд – без суеты, не спеша, с достоинством, даже и не скажешь, что голодный. И все же – аккуратно подбирая хлебом остатки рагу из тарелки, до капли, не оставив ничего.

– Очень вкусно, Шельда. Спасибо, – говорит он.

И даже сомнений не остается – завтра он с этой табуреткой и на улицу сможет выбраться, пусть и босой.

* * *

Еще днем Шельда почувствовала, что они пришли.

Еще до того, как услышала голоса, до того, как началась суета, как соседка прибежала, охая: «Шельда! Шельда! А ты видела? Ты видела, что делается? Там же солдаты пришли! Из самого Йорлинга, из Альтана! Что же будет-то?!»

Не видела еще, да и не солдаты это. Резни здесь не будет, никого не тронут… по крайней мере, Шельда очень надеется, что не будет резни. Если только Хёд… Хёнрир, не выкинет чего-нибудь…

Стоило добить его, а не возиться.

Стоило уехать самой. Теперь, после смерти Норага, ее здесь ничего не держит. Да, стоило уехать. Может быть, даже из Йорлинга совсем, в Барсу, к теплому морю… взять Тьядена с собой.

Но что-то остановило. Нельзя бегать вечно.

– Шельда, а там эта… – соседка нервно мнется, никто из них так и не научился с Шельдой запросто, она, вроде бы, своя, и чужая сразу, – командир их, белобрысый такой… он про лекаря спрашивал. Так я сказала, что ты. Он зайдет вечером.

Лекарь им нужен…

– Хорошо, – говорит Шельда. – Пусть заходит.

Так даже лучше. Зайдет, они поговорят. Командир, значит должен подробности знать.

Сама Шельда никуда не пойдет, у нее и так хватает дел.

– Там солдаты Йорлинга! – с порога кричит Тьяден, возвращаясь вечером.

Взъерошенный, глаза горят. Как же, такие чудеса! И что могло солдатам понадобиться в этой дыре? Только не дыра ведь. Если верхом, то меньше дня пути до Фесгарда, а Краснокаменка, что за холмом, вполне еще судоходна для плоскодонных судов. Это выше по течению, уходя в Лес, она становится мелким ручейком. Краснокаменка впадает в Оллу, а по той до Тиарка а можно добраться. Золотой Тиарк – крупный порт Йорлинга.

Формально, эти земли уже отошли Лесу, только Лес сюда еще не вполне пророс, но Шельда уже отчетливо чувствует его под ногами. И Лес берет дань.

Ей не стоило оставаться до весны.

– И что же им нужно, этим солдатам? – спрашивает Шельда.

– Пристань будут строить на речке! – говорит Тьяден, ни капли не сомневаясь.

Пристань… все может быть. Сначала эти, потом другие… снег скоро сойдет. Здесь снег рано сходит, стоит только первому весеннему солнцу пригреть.

– Им два дома дали! – делится Тьяден, – один, что пустой стоял, Угрета, а другой, где старый Ман живет, он сразу сказал, что возьмет постояльцев, если по хозяйству помогут. Хотели еще к Эйдуну, но у него внучка…