Дети новолуния [роман]

— Как это скучно, чёрт побери, скучно.

Но это была неправда, и сказал он это скорее по инерции, следуя многолетней привычке к неудовлетворённости, поскольку лицо его при всём при том выражало радостное умиротворение. Нет, впервые за много лет он не мог сказать, что остро понимает скуку оставшегося не у дел владыки.

— Знаете, господин президент, — так же тихо растроганно сказал Викентий Леонидович, — сегодняшний день я не забуду никогда. Мне очень стыдно, но… Вы удивительный человек, и я… люблю вас, господин президент… Так же, как любил много лет назад, когда мы вместе штурмовали казармы… Вы и есть то лучшее, что было в моей жизни.

Он ожидал чего угодно, только не того, что сказал, но волной необъяснимого, внезапного, мгновенного счастья все сомнения были смыты, как непреложная истина, к пониманию которой он шёл так долго. Старик приподнял бровь и уставился на него одним глазом.

— Я не ослышался? — переспросил он с усмешкой на каменном лице и медленно проговорил, словно пробуя на вкус каждое слово: — Чингисхан не болтает языком, он всегда действует. — Затем сдвинулся немного вправо и большим пальцем левой руки надавил на кнопку, вмонтированную в подлокотник своего кресла.

— Так вы могли… — опешил Викентий Леонидович.

Старик приложил палец к губам:

— Тсс… Вы слышали, что сказала моя супруга? Меня ждёт священник.

— Да, да, конечно, священник… понимаю, понимаю… и удаляюсь, конечно, — смущённо забормотал Скворцов. — Однако очень жаль, что и я тоже не приготовил для вас подарка.

— Неправда, вы сделали мне отличный подарок, мой друг. Лучший подарок.

Викентий Леонидович прокашлялся, помялся немного растерянно:

— А… а что же мне теперь делать?

— Я бы посоветовал вам не сомневаться, — сказал президент, сыто прикрывая глаза, и вздохнул: — Но это так негуманно.

Незаметно за спиной Викентия Леонидовича вырос охранник и бесчеловечно ровным голосом, от которого Скворцова буквально подбросило кверху, спросил:

— Вызывали, господин президент?

— Да. Викентий Леонидович уходит. Отвезите его домой.

— Я за рулём.

— В таком случае проводи его до машины.

— Спасибо, господин президент, — пролепетал Скворцов, до побеления в пальцах сжимая свой портфель. — Благодарю вас… Я потрясён, потрясён… Увидимся ли снова?.. Мм… может быть… как-нибудь?..

Но старик не ответил. Он вообще ничего больше не сказал ему и даже не повернул головы в его сторону, оставаясь таким же торжественно неподвижным в своём кресле, хотя до последнего момента Викентий Леонидович надеялся встретиться с ним глазами. Интерес президента был исчерпан.

Уже в дверях хозяин окликнул охранника:

— Послушайте, как вас там, подойдите сюда.

Тот мигом оказался возле него.

— Вот что. Отдашь ему запонки. Они на комоде в гостиной. Скажешь, подарок от президента. Пусть наденет их, когда придёт на мои похороны. Я пришлю приглашение. — И он разразился сухим, хриплым смехом.

14.00

Спал он недолго, каких-то десять минут, но за этот короткий отрезок времени ему приснилось огромное множество людей, среди которых выделялись, точно каменные изваяния, громадные фигуры тех, кого он всегда вспоминал и молча ценил за способность определять цвет, запах и вкус целых эпох, пусть даже наиболее трагических, но допускавших к себе мощные руки скульпторов, сминающих их по своей воле и разумению, без тени слёз и пощады, — Рузвельт, Гитлер, Франко, де Голль, Сталин, Черчилль, Голда Меир, Аденауэр, Хомейни, Мао, Тито, Кастро — подобно исполинам, идущим по колено в морях и держащим в руках связки канатов от целых флотов, они увлекали за собой народы и нации — кто на вершину, кто в пропасть — и исчезали навеки, оставляя после себя вечное недоумение и зависть у своих маленьких, серых младших потомков. То, о чём он бесконечно много думал на протяжении всей своей жизни, выплеснулось в сновидения бесформенным комом, очертаний которого он не мог определить, и схлынуло в небытие одновременно с пробуждением.

Старик испытывал небывалую бодрость. Он легко встал, подошёл к зеркалу, с удовольствием оглядел себя, отметив розовый, хотя и несколько куперозный румянец на лице и общую распаренность после сна, поправил причёску, несколько раз втянул в себя воздух и направился к двери, ведущей в просторный холл первого этажа. Открыв дверь, он некоторое время привыкал к яркому свету, которым полнился дом с солнечной стороны. Затем шагнул к балюстраде и сразу увидел огромное множество лиц, обращённых к нему с восторженным обожанием. Там были внуки и внучки, сын с дочерью, разные люди, считавшие его своим товарищем, хозяином, покровителем, крупные воротилы, политики, именитые артисты, ещё какие-то. Сверху они казались маленькими, сбитыми в рыхлую, невеликую толпушку. Кто-то взмахнул рукой, и гулкое пространство наполнил нестройный хор поздравителей:

Хеппи бёрздей ту ю-ууу! Хеппи бёрздей ту ю-ууу! Хеппи бёрздей, мистер президент! Хеппи бёрздей ту-уу ю-ууу!

Потом хлопнули пробки от шампанского, все зааплодировали, сразу сделалось шумно и тесно. Рядом оказалась жена, она погладила его по щеке, поцеловала в щёку и прижалась к его груди.

— В нашей пьесе даже ружьё не стреляет, — тихо произнёс он, усмехнувшись, — вишь ты.

— Ты о чём?

Он похлопал жену по руке и сказал так, чтобы слышали:

— Я вернусь сейчас.

Все примолкли, а жена удивлённо спросила:

— Куда же ты?

— Только поднимусь на третий этаж. Я забыл там свои очки. — Потом он поднял руки и голосом волка из «Красной Шапочки» добавил: — Это чтобы лучше видеть вас всех.

Потом он вернулся в кабинет и минуту стоял на месте, чувствуя, как всё его существо наливается гневом, а губы расползаются в довольной улыбке. Впереди был отличный осенний день и замечательный тёплый вечер.

— А нынешние? — печально прошептал старик, оглядывая стены, увешанные фотографиями с многочисленными «первыми лицами» уходящей эпохи, остекленевшими мастодонтами недавнего прошлого, взгляда которых когда-то ловили миллионы, — смеющимися, гневными, равнодушными, усталыми, воодушевлёнными. Глаза его пробежали по ним не задерживаясь и остановились на закрытой двери, ведущей к ожидающим его гостям.

Он вздохнул, и странная мысль колыхнулась в его сознании: «Куда они шли, дикие люди? зачем?.. Грабили, жгли, погибали… А мы?»

Он ещё раз посмотрел на развешанные фото и тихо сказал:

— Силуэты. Но не люди. Глаза. Но не взгляды.

Старик чувствовал себя воином.

Каменные слёзы Каана

1

До предела сжавшаяся в загоне отара овец с возрастающим ужасом пялилась в чёрную ночь. Но и ночь глазами волка серо-голубой масти вот уж который час сосредоточенно глядела на отару. Кислая вонь от его шкуры, вонь гибели, так близко, заставляла овечьи сердца дробиться на тысячи страхов. Запах страха дразнил ему ноздри. Но волк выжидал. Он следил не за овцами — за юртами, с полшага на час приближаясь к человечьей берлоге. Замирал, сидел долго в ледяном подталом снегу, нюхал воздух, чуял постепенный уход из него дыма, потом осторожно, проваливаясь лапой в заиндевелую корку, делал шаг, другой и замирал опять. Овцы сходили с остатков ума, но его занимали не они и даже не собаки, брехающие наобум, а исключительно люди. Только в них серо-голубой видел настоящую угрозу себе. Но люди спали. Это было ясно уже давно. И поэтому с роковой неизбежностью в смоляной пустоте оловянным блеском высветились его глаза.