Дети перестройки

– Ясно, – с настойчивостью молотка, вбивающего гвоздь в доску, резюмировала Надежда. – Денег, как я понимаю, уже не хватает даже на самое дешёвое человеческое пойло. Господи, ну разве уж так обязательно пить?

– Видишь ли, дорогая, – скромно потупил глаза Нищета, – дело в том, что по складу ума я холодный философ и, вероятно, исключительно только по этой причине нуждаюсь в постоянном подогреве.

– Да-а-а, – обречённо махнула рукой Надежда. – Как говорится, финиш уже виден.

– Ну, зачем так мрачно, – голос Василия Митрофановича звучал смиренно. – Абсолютно никакого повода для пессимизма.

– У тебя же было всё, чтобы стать нормальным человеком, – с горечью в голосе продолжила Надежда. – Неплохая специальность, престижная работа. А ты кем стал? Человеком, отверженным обществом.

– Отверженным, говоришь? – криво ухмыльнулся Нищета, теряя терпение. – А может быть невостребованным? А ты вообще задумывалась над тем, кто вообще этому обществу нужен, и что это за общество такое образовалось? – утвердительно, словно лишний раз, убеждаясь в собственной правоте, тряс он головой. – Сейчас никто никому не нужен. В прежние-то времена всеобщего равенства шагу ступить не давали. Чуть, что не так, то на комсомольском собрании пропесочат, то на партийном или профсоюзном нагоняй дадут. На поруки возьмут, перевоспитывать станут, если не совсем в ногу идёшь. А что сегодня? Каждый сам по себе. Посмотри, что делается. Зарплату людям выдают реже, чем Нобелевскую премию лауреатам. Если ты не забыла политэкономию, то должна помнить, что каждый труд должен быть непременно оплачен. Теперь конкретно о тебе, критик Белинский. У тебя, помнится мне, специальность химик-технолог. А ты кем трудишься на пользу общества? Реализатор на рынке. «Спасибо за покупку. Приходите ещё», – кривлялся он. – Химики-технологи нынче не востребованы. Господи! Что это за профессия-то такая – «реализатор»? Не продавец, не работник прилавка. Сейчас не поймешь, кто кем работает. Дилеры, киллеры, брокеры. С ума можно сойти.

– Бесполезно. Бесполезно и ненужно, – устало сказала Надежда. – Тебя уже из этой пропасти не вытащить. Спасти можно того, кто хочет быть спасённым. А ты не хочешь. Пожалуй, я напрасно трачу на тебя время и нервы.

Она медленно повернулась и тяжело ступая, направилась к выходу. У двери, наклонившись, подняла сумку и вышла из квартиры. После ухода Надежды возникла неприятная пауза. Нищета, потупив взгляд, нервно барабанил пальцами по столу, что свидетельствовало о сильном раздражении.

– Ушла, слава Богу. На этот раз, кажись, пронесло, – выдохнула с облегчением Маня. – Боюсь я её, Вась, как я её боюсь! Чего она к нам пристала-то? Что мы ей? Живём тихо, никого не тревожим.

– Она вся в мамашу покойную, – грустно промолвил Нищета, не отводя отсутствующего взгляда от входной двери. – Говорит в ней и обида, и злость на себя да на жизнь свою нескладную. Ведь ни мужа, ни детей. Жизнь не сложилась. Жалко мне её. Неустроенная она какая-то не приспособленная. Слишком, Маня, правильные у нас с нею были родители. Воспитывали, как в песне поётся: «Раньше думай о Родине, а потом о себе…». Так-то. О себе подумать как раз и не получилось.

– А кто нынче приспособленный-то? – сердито сопя, возразила Маня. – Те, которые к кормушке поближе подобраться смогли. А корма на всех не хватает. Мало его, корма-то. Какие-то крохи перепадают, вот и всё пропитание. Живут же в других странах люди. И почему-то всем всего хватает. И одежды, и жратвы. Ещё и наших дармоедов, сколько туда понаехало. Тьма-тьмущая. И всё равно – изобилие.

– Тут, Маня, вопрос намного серьёзнее, чем тебе видится. Много я над этим феноменом размышлял. И знаешь, не перестаю удивляться, почему именно нашему многонациональному народу так «повезло»? Почему именно нас семьдесят лет изо дня в день, не жалея сил и эфирного времени, убеждали в том, как хорошо мы живём и в каком нужном направлении развиваемся? С какого перепуга мы оказались крайними. Почему провидение не остановило свой взор на каких-нибудь других народах? Датчанах, бельгийцах, австрийцах, на худой конец? Господи, – с мольбою поднимая руки к потолку, возопил он, – что же ты на нас-то всё время экспериментируешь. Чем мы тебя так прогневали? За какие грехи испытания посылаешь? Наверное, те народы труднее убедить не верить глазам своим. А нас запросто. Убедили настолько качественно, что подавляющая масса наших сограждан жила и умирала в полной уверенности, как сильно им со страной повезло. И что же мы, доверчивые дети своей страны, имеем сегодня, так сказать, в качестве заслуженной награды? Мы ничего. Как не имели, так и не имеем. Даже страны, что одна на всех была и той уже не имеем, – принимая первоначальную позу, констатировал он очевидный факт.

– Нет, Вась, не гневи Бога. Какая-то всё-таки страна осталась, – рассудительно возразила Маня. – Не спорю, отсекли прилично. Много отрезали, но живём-то мы не где-нибудь, а в государстве. В жизни не поверю, что наше родное государство таких вот убогих, как мы, под забором помирать оставит. Пользы от нас, может быть, и немного, я согласна, но ведь мы свои, родные.

– А я разве говорю, что оно нас, детей своих, оставит один на один с трудностями и без поддержки. Нет! Оно непременно протянет руку помощи. Только, видишь ли, в чём вся беда, – продолжил Нищета грустно, – государство наше – это как семья. Если оно богатое, хватает всем и любимым детям, и нелюбимым, и даже приёмным. А если хронически не хватает средств, тут уж извини. С нелюбимыми да приёмными никто особо церемониться не станет. Не до них. А кто у нас нелюбимые да приемные? Учителя, врачи и приравненные к ним. Вот на них-то, да еще на нас с тобой, у бедного государства денег и не выкристаллизовывается. Потому, если всю государственную помощь принять за сто процентов, – он провел указательным пальцем правой руки по вытянутой левой, от плеча до кисти, – то, учитывая финансовые затруднения, на которых я остановился выше, нам останется лишь пятьдесят процентов, – согнул он руку в локте.

– Что-то мне это напоминает, – в раздумье произнесла Маня, наблюдая за сгибающейся и разгибающейся рукой сожителя. – Что-то знакомое. Это все, что мы получим? Пятьдесят процентов от ничего?

– Где-то в пределах этого плюс-минус один процент.

– Да что же это ты такое говоришь? – обиделась Маня. – Да неужели хуже нас на земле никого и нет? Неужели мы самые распоследние на этом круглом шарике? Нет. Это в тебе злоба кипит.

– Не обо мне речь. Система, Маня, не любит потрясений. А государство – это система. Сложно организованная система отношений, которую нельзя трясти, как грушу. Порвёшь одну цепочку, вторую.… Вроде бы и незаметно, а проходит время, и на собственной шкуре начинаешь ощущать, что и то не так, и это наперекосяк. Беда наша в том, что живём мы не так, как все цивилизованные страны. И развиваемся не плавно и последовательно, а скачками да рывками. Слишком много наша земля рождает революционеров и новаторов. А им ждать невтерпеж. Свербит у них в одном месте. Все им кажется, что и то не так устроено, и это не так быть должно. Каких-то перемен жаждут, а каких и сами не знают по слабости ума и суетливости характера. Вот возьмём, к примеру, тех же большевиков. К чему они в своё время призывали? Из феодализма прямиком в социализм. Станцию «капитализм» их паровоз пролетел не останавливаясь. В коммуне у них была остановка запланирована. А чем всё закончилось? Только-только движение революционного паровоза замедлилось, застопорилось, сразу же эти принудительно прицепленные вагоны оторвались и покатились назад к себе домой. Туда, откуда их взяли. А почему? Да потому, что там, по крайней мере, всё понятно. Свои традиции, свой уклад жизни. Всё своё, а не навязанное со стороны разными советчиками да реформаторами.

– Нет, не скажи, Вась. Была же всё-таки дружба народов. Какая-никакая, а была. Я вот помню, фильм смотрела. «Свинарка и пастух» называется. Изумительная в этой картине любовь показывается, вспыхнувшая между нашей русской свинаркой и их кавказским пастухом. Мечта, а не любовь. А ты говоришь «принудительно прицепленные».

– Любовь и сосуществование, Маня, это не одно и тоже. Я вот пример приведу, а ты сама скажешь, реальна ли такая ситуация в жизни. Представь себе на минуту, что в огромную коммунальную квартиру в каждую комнату поселили по одной семье из всех бывших социалистических республик. Представляешь. В одной комнате русская семья проживает, в другой белорусы ютятся и так далее: украинцы, прибалтийцы, кавказские семьи, молдаване, узбеки, казахи, туркмены. Короче все. А правила социалистического общежития одни на всех прописаны.

– Про правила в общежитии не знаю, но туалет и ванная одна на всех будет это точно. Жили, знаем, – продемонстрировала Маня знакомство с вопросом.

– Этот факт тоже не будет способствовать улучшению межнациональных отношений. А теперь вопрос, как говорят «что – где – когдашники». Сколько времени в сутки участковый инспектор будет проводить в этой квартире, разбирая конфликты и составляя акты о правонарушениях?

– Да ему там пункт общественного правопорядка открывать надо, – развеселилась Маня, представив картину совместного проживания многонациональной семьи. – Да и не справиться ему одному с такой разношерстной толпой.

– Вот именно, – поощрил сожительницу Нищета. – Умница, правильно мыслишь. Пойдём дальше. Возьмём, к примеру, хотя бы такой изумительный фокус, как пятилетку в четыре года, а? Планировали на пять лет, а потом выяснилось, что столько ждать некогда. Куда спешили? Весь социализм проскочили по ускоренному графику и отрапортовали. Потому что главное отрапортовать вовремя. И что самое смешное – рапортовали-то сами себе. Мол, всё в порядке, только на год раньше. Сами не понимали, что делали. Короче, плыли-плыли, приплыли, а там ничего. Имеем то, что имеем, а вернее не имеем ничего. Вот, Маня, за что я не люблю энтузиастов и реформаторов. Из-за них все катаклизмы.… Из-за этих холериков, которым тихо не сидится. Кроме вреда, нет от них никакой пользы. Это они главные нарушители спокойствия. Всё разумное и неразумное в этой жизни стремится к покою. Даже маятник, Маня, маятник от самых простых ходиков с кукушкой, если его очень сильно раскачать, он всё равно когда-нибудь остановится. Успокоится. Всё в природе должно подчиняться законам гармонии. Эх, была бы моя воля, собрал бы я всех этих революционеров на каком-нибудь отдаленном пустынном острове, подальше от нормальных людей. Пусть бы они там камни с места на место перекладывали да проекты безумные строили. И пусть там вулкан каждый квартал извергается, страху нагоняет. Чтобы понимали и принимали закономерный ход колеса истории и тишину ценить научились, горлохваты. А-а-ай, да пропади оно всё пропадом, – в сердцах бросил он, разливая содержимое второго пузырька в стаканы. – От нас с тобой всё равно ничего не зависит, так что давай лучше выпьем. Ну, что, Маня, за демократический выбор?

– Это как? – не поняла Маня. – Третья же за любовь пьется.

– Не совсем так с точки зрения соблюдения интересов всех граждан. Кто еще может – пьет за любовь, а кто не может – пьет уже за здоровье.

– Закуси и успокойся, – посоветовала Маня сожителю, ломая огурец и отдавая половину Нищете. – Чего понапрасну волну гнать. Сам же говоришь, что всё равно будет так, как есть, а не так, как нам с тобой хочется. Вечно ты огорчаешься, когда на политику сворачиваешь. У нас, конечно, житьё не ахти какое, но и твои цивилизованные страны, я думаю, не сразу такими умными стали. Тоже, наверное, помучились, пока правильно жизнь понимать стали?