Дети пустоты

— Видал, поехали?

Я хочу спросить «куда?», но прикусываю язык. Парнишка наверняка ответит что-нибудь вроде «на кудыкину гору».

Стоим, молчим. Он сосет свое пиво, изредка прерываясь на затяжку. Синеватый дымок плывет над рельсами. На столбах освещения чирикают воробьи. Я разглядываю людей на перроне. В голове — сумбур и хаос, как это называл Бройлер. Что это за место такое? Почему «у каждого своя дорога и свой поезд»? Почему трамвай? Почему половина путей забита нерабочими составами? Почему, почему, почему?

— Молодой человек нуждается в разъяснениях? — раздается за спиной скрипучий голос.

Резко поворачиваюсь — аж в глазах темнеет. Передо мной старик, высокий, сухой, желтая кожа туго обтягивает кости черепа, глубоко запавшие глаза кажутся двумя червячками, выглядывающими из дыр в яблоке. Одет старик в черный плащ, суставчатые пальцы сжимают рукоять зонтика. У него прямая спина, и вообще он похож на какого-то аристократа, графа или герцога.

— Ну, типа да, — я киваю.

— Извольте, — старик совершает странное телодвижение, напоминающее поклон. При этом он умудряется не наклонить головы. — Вы, юноша, оказались в удивительном месте. Сразу отмечу — далеко не каждому хомо сапиенсу удается попасть сюда. Мало того, большинство живущих на планете Земля людей даже не догадываются о существовании этой… гм-гм… станции. А она, тем не менее, есть. Мне неизвестно, администрацией какого из потусторонних миров санкционирована ее работа, но станция функционирует исправно. И предоставляет свои услуги каждому желающему. Вот вы, молодой человек, желающий?

Отвечаю честно:

— Я не знаю.

— Ваш ответ не делает вам чести, — граф поджимает фиолетовые губы. — Извольте объяснить, зачем тогда вы здесь?

— Да я случайно! — почти кричу, с отчаянием в голосе.

Старик меня пугает больше, чем мертвые локомотивы и трамвай на железнодорожных путях.

Из тоннеля, пыхтя, выкатывает маневровый тепловоз. Он тащит за собой единственный вагон, обычный, пассажирский вагон, грязный, обшарпанный, весь раскрашенный и исписанный граффити.

— О, это мой! — Парнишка в бейсболке отбрасывает пустую банку.

Банка скачет по перрону с противным жестяным дребезжанием. Он залезает в вагон, и маневрушка утягивает его прочь.

— Итак, — напоминает о себе старик, — вы явились на станцию незваным гостем. Что ж, должен вас огорчить — вы можете застрять тут навсегда!

Последнее слово он произносит торжествующим, каркающим голосом. «Навсегда! Навсегда!! Навсегда!!!» — прыгает по станции эхо. Семафор у тоннеля вспыхивает зеленым. Приближается очередной состав. Он выносится из провала в стене со свистом, весь сверкающий огнями, точно детская игрушка. Если «ЭР-200» походил на пассажирский самолет, то этот поезд своими обводами напоминает современный истребитель. На зализанной кабине — красный силуэт хищной птицы и надпись: «Сапсан».

— Вынужден с вами проститься! — Старик оскаливает белые, явно вставные зубы. — Всего вам, юноша!

И он бойко ковыляет к затормозившему составу. Ему остается сделать всего один шаг, чтобы войти в вагон, но тут двери с шипением начинают закрываться и «Сапсан» трогается с места.

— Постойте! — кричит старик, пытаясь вставить зонт в щель между дверями.

— У-у-у! — воет поезд.

— А-а-а! — кричит старик.

Его тащит следом за вагоном. В воздухе мелькают костлявая рука, полы плаща — и «Сапсан» во мгновение ока исчезает со станции.

Я подхожу к краю перрона. Старик лежит на рельсах, разрезанный пополам. Пузырится кровь, шевелящаяся груда кишок расползается между шпалами, нелепо дергается скрюченная нога. Мое горло сжимает спазм, и я блюю прямо на останки…

Глава пятнадцатая Тайм-аут, коллега

— Пятёра, братан! — кричит кто-то, тормоша меня, словно куклу.

Голова раскалывается, как будто в нее воткнули раскаленный штырь. Рвота не прекращается. Острая боль режет желудок, мне не хватает воздуха — спазмы идут один за одним, не давая возможности вдохнуть.

— Водички ему дайте, — просит Шуня.

— Щас, щас, — отзывается Губастый.

Мне на лицо льется холодная вода. Она затекает в нос, в рот, я пытаюсь вдохнуть, делаю глоток — и опять сгибаюсь пополам в рвотной судороге.

— Поднимите его! — командует Тёха.

Крепкие руки Сапога вздергивают меня, прислоняют спиной к чему-то твердому. С трудом разлепляю склеившиеся от гноя веки. Тусклый свет лампочки режет глаза, точно ножом. Различаю Губастого. У него под глазом финик, нос распух, как баклажан. Рядом появляется лицо Шуни. Оба смотрят на меня с испугом.

— Ну че, братан? Как ты? — басит слева Сапог.

— Нэ-э-э… — Я пытаюсь сказать «нормально», но голоса нет, одно мычание, переходящее в хрип.

— Не трогай его, пусть оклемается, — Тёхин голос раздается слева.

Так, значит, все здесь, всё в порядке, один только я такой вот лох фанерный, чуть тапки не отбросил. Поднимаю руку и трогаю голову. Трогаю — и не чувствую ее. Вместо головы у меня какой-то матерчатый шар.

— Тихо, тихо, — Сапог ловит мою руку, осторожно, словно она стеклянная, опускает вниз. — Не дергайся, тебе вредно. Ну, всё?

— Всё-о-о-о, — выдавливаю я.

Слава богу, тошнота постепенно отступает. Организм подает сигналы — ноги на месте, руки целы. Понимаю, что сиденье подо мной слега подрагивает — значит, мы едем. И едем, судя по полкам, в поезде, в плацкарте, а не в электричке. Но как мы сюда попали?

— Жрать хочешь? — со всей участливостью, на какую он только способен, спрашивает Сапог.

— Офигел?! — одергивает его Губастый. — Какой ему сейчас жрать! Пусть сидит.

— Лечь бы… лечь, — эти слова получаются у меня уже лучше.

— Сиди, — говорит Тёха. — Ты как ложишься, сразу блевать кидаешься.

— А где… Куда едем?

— Кемерово проехали, — сообщает Губастый. — Утром в Красноярске будем.

— Ке… Кемерово? — Я силюсь вспомнить, где это, пытаюсь мысленно представить карту. Голова пульсирует болью в такт далекому перестуку вагонных колес. — Сколько я… в отрубе?

— Третий день кончается, — усмехается Сапог и тут же увлеченно начинает говорить: — Мы думали — кирдык тебе, братан! Думали, Бройлеру дубль дашь, понял?

— Погоди ты! — обрывает его Губастый и обращается ко мне: — Ты вообще ничего не помнишь?

— Гопоту помню… — Я напрягаю память. — Монтажкой меня…

— Во, все так и было! — радуется Сапог и пихает Губастого. — А ты — «он память потеряет», «дебилом будет»! Ух, был бы у меня автомат, всех козлов бы положил!..

— Пяточкин! — зовет меня Шуня. — Ты герой России, знаешь?

— По… почему?

Сапогу надоедает этот косноязычный разговор, и он разводит руки в стороны:

— Тихо все! Я сам. Короче, так: когда ты под монтажку кинулся, косари в вагон вломились. Ну, они видели, как все было. И давай этих уродов принимать. А те в отмах. И все по новой. Тут станция. Косари уже в курсах, две машины подогнали, народу валом, все со стволами. «Скорая» приехала. Кипёж такой, как будто президента встречают. Короче, всех повязали.