Дети Робинзона Крузо

Стекло подо лбом Будды подалось вперед, а гости бесконечной залы теперь смотрели на него со спокойной радостью. Сейчас, еще чуть-чуть, стекло продавится, и окно распахнется. И Будда откликнется на зов дома, пойдет к ним; прямо сейчас пойдет вкусить, отведать, есть Ее хлеб...

И тогда залаяли собаки. Икс с водосточной трубой в обнимку полетел на землю. Икс, с его несравненным в то лето умением притягивать неприятности. И наваждение прошло.

IV.

Миха-Лимонад сглотнул, не сводя взгляда с того, кого принял за продавца машин. И снова вспомнил: вот они сидят, два мальчика, Плюша и Будда, на берегу моря. Плюша изумлен. Да что там, у него рот раскрыт от шока, вызванного рассказом Будды. И как только Плюша немного успокаивается, он, хлопая глазами, выговаривает в лицо другу:

— Слушай... ну, ты, конечно, словил самого безумного глюка.

Теперь и у Будды глаза хлопают. Они так растеряны, что начинают смеяться. Оба. В общем-то, и не пытаясь, скрыть нервные интонации. Прекрасно понимая, что, возможно, не было все это только глюком.

Волна накатывает на берег. Миха-Плюша поднимает голову. На утесе над морем висит немецкий дом. И даже в это солнечное утро черные окна дома кажутся пустыми глазницами.

— Это всего лишь неодушевленное строение, — пробует взбодриться Миха. — Дом: четыре стены и крыша.

«Неодушевленное» — это они сейчас проходят в школе. Только это не совсем так. И Плюша вздрагивает.

(что не совсем так?)

В черных пустых окнах-глазницах он почти видит что-то. Тоже глюк, только теперь свой? В пустых глазницах дома тусклым лиловым огоньком светится неведомая, жуткая жизнь. Дом смотрит, наблюдает за ними, зовет. И ждет, ждет...

Словил самого безумного глюка

***

Миха-Лимонад все еще смотрел на того, кто сидел рядом. Он задал вопрос и теперь ждал ответа. Наконец тот пошевелился:

— До сих пор у тебя была правильная позиция, — голос ночного гостя теперь уже почти не был скрипучим, — не задавать лишних вопросов, а полагаться лишь на свою интуицию. И тут, — он поморщился, — « ты мертвый...»

Миха молчал. И тот продолжил:

— Видишь ли, у нас с тобой разный понятийный аппарат. И конвергенции двух... к-хе, не то чтобы мироощущений или там культурных доминаций, а к-хе... Тот, кто продал тебе эту машину... Он зовет меня Лже-Дмитрием. Не, а, каков гусь? И считает себя сумасшедшим. Хотя я всего лишь его внутренний голос, только... — И он постучал костяшками пальцев по торпеде, пародируя свой недавний жест, — освободившийся от деспотического каркаса.

— Не поспеваю за твоей мыслью.

— Не злись. По-другому объяснить еще сложнее.

Миха пожал плечами:

— Если ты и дальше собираешься паясничать, мы напрасно тратим время.

— Время тратить невозможно. Это оно нас тратит.

Миха поморщился:

— Непонятно объясняю?

— А ведь я прав насчет самого безумного глюка, — перебил гость. — Ты до этого самого момента был в сомнениях, как именно все вышло тогда. Знал, но... поверить невозможно, да? Требования знания и веры расходятся. Забавно. И в общем-то, до сих пор проблемы с достоверностью: галлюциноз — нет, реальность — а, может, авария на Рублевке со смертельным исходом и последние видения? Живет, живет вся эта паническая мешанинка в голове, где-то скраешку. Живет червячочек сомнения в чистоте идентификации, да? Интересное дело, я тебе сообщу: толстозадый постмодерн-то ненавидим, но где же это эллинистское начало? Где последние воины-поэты? Для которых нет такой смехотворной паники, не существует экзистенциальных страхов, ведь смерть — лишь следующая метаморфоза? Не существует гипотетического завтра и меняющегося вчера, а есть только «Здесь и Сейчас», четкое, лихое и повторяющееся, как рекламный телевизионный слоган.

Миха молчал. Он думал о том, что стоит за странной словоохотливостью его тревожного визитера. Наконец сказал:

— Я там видел кое-что...

— Пустыня? Человеческая пустыня — это приграничные области...

— Нет. Над ней. Синева. Над пустыней. Я часто вижу это во сне. Похоже на... сияющий шар.

— А... это, — отмахнулся ночной гость, — сфера... Когда-то меня тоже интересовал этот вопрос. Да, это и есть твое «здесь» и «сейчас», иллюзия о настоящем.

Он умолк и вдруг, странно пожевав губами, что-то пробубнил себе под нос.

— Впечатляет, конечно, — поделился визитер, пристально поглядел на Миху и, видимо, решил продолжить свой экскурс. — Предвижу вопрос «почему сфера» или «почему синяя?». Но какая, в конце концов, разница, как выглядит иллюзия об иллюзии? Тем более для этого, не стану скрывать, имеются некоторые основания, уходящие корнями в известные грезы о мироустройстве.

— Но почему она... сфера... как бы...

— Удалялась? Да потому что мы вышли из нее. Видишь ли, ты, скорее всего, этого не знаешь, но... хм... то, что принято называть Творением с большой буквы «Т»... так вот, я скажу тебе кое-что важное, что, быть может, подтолкнет тебя к более разумному поведению, мягкому компромиссу. А может, ты вообще перестанешь упорствовать, а? Упираться в заблуждения, — он поморщился, прежде чем продолжить дальше, — которыми разукрасил ваше детство тот, из-за кого мы здесь?

Миха молчал.

— Я лишь выразил надежду, — резонно пояснил ночной гость. — Так вот, ты, скорее всего, этого не знаешь, но... Творение вовсе не завершено. Напротив. Творение не завершено, Бог будет в конце. Вернее, богиня. Мы сами ее творим своей духовной, физической, ментальной и какой еще активностью. — Его голос вдруг зазвучал завораживающе, он уплотнился, вытеснив из салона автомобиля другие звуки, стал вкрадчивым, чуть ли не нежным, и в нем появились оттенки тепла.

«Да это прямо... — подумал Миха и чуть не рассмеялся. — Да он прямо как Саруман из сказки Толкиена. Пытается зачаровать меня».

Но слушать было приятно, да он никуда и не спешил. Можно и послушать... Сарумана.

— В каком-то смысле, Она уже была, — продолжал тот. — В Начале. Богиня Рождающая, перенасыщенная потенциальность Пустоты. Потом мир, что зовется «Земной Юдолью», «Лучшим из миров», он, как куколка, созревающий кокон... И пребудет Богиня Забирающая. И уж коли у нас возникла пауза на твою адаптацию, скажу тебе дальше: есть мнение, что Бог-Отец поднялся над ней Небом, и их дитя — «Земная Юдоль», манифестированный мир. Так вот, именно ради этого я начал разговор: это мнение — досадное заблуждение. Понимаешь? В том числе, твоедосадное заблуждение! Я, как Карл Маркс в «Капитале», или Зигмунд Фрейд с психоанализом, начинаю издалека. Заблуждение: Богиня сама способна к оплодотворению, рождению, у нее достаточно своих, хм... фаллических подземных вод. Ей вовсе ни к чему Небесная Сперма. И весь этот ваш Логос. Ей не требуется формирующая форма, автономное мужское начало. Понимаешь, а? И все религии догадывались об этом. И донесли эту весть. Понимаешь? Все, кроме твоих скорбных римлян-греков... Ну, и где они сейчас?! А те, кто донес, — здравствуют и процветают! Вижу — понимаешь, к чему клоню. Именно так: мы живем в условиях абсолютной капитуляции автономного мужского начала. А твой сбежавший друг настаивает на обратном и вас когда-то отравил тем же.

Миха лишь молча смотрел на него, ничем не выказывая своего участия в беседе. Визитер моргнул и досадливо развел руки:

— Так во имя чего? Зачем артачиться? Во имя наивных заблуждений своего детского друга? Своих заблуждений, попахивающих болезнью: этот твой сон про Одри Хепберн — это вообще что такое? Он, кстати, где-то там, в одной из капсул. Еще увидишь. Еще много чего увидишь... хм, греза о Диане.

— У меня нет грезы о Диане, — спокойно проговорил Миха-Лимонад.

Саруман, словно сбитый с толку, обескуражено посмотрел на Миху, словно своей болтовней он зачаровывал и себя. Затем выставил перед собой руки раскрытыми ладонями вверх:

— Вспомни, в конце концов, как нелеп и жалок... этот скоморох, этот Ярило-хуило? А каким он когда-то был... О-о! Великолепным, могущественным. — И опять его голос вытеснил все другие звуки. — Не побоюсь этого слова — Великим! Это он и подобные ему со своей ветхой памятью, застрявшей в заре веков, втемяшили в голову идею о диком неукрощенном самце. Он — голубчик... Свободный океанос древних — занятная химерическая греза, хотя на деле — всего лишь отравление памяти. Все эти благородные, исполненные отвагой и плюющие на свою жизнь рыцари, воины-поэты, мореходы, не имеющие иной цели, кроме как плыть... Все эти самурайские сны о древнем звоне клинков... Где все это?