Дети войны

Я должен столько успеть за короткий срок. Должен все подготовить, чтобы переплыть море и вернуться с флейтой. Она очень нужна кому-то в чертогах тайны, но зачем?

Пророчество. О ней было пророчество, — так сказал Аянар.

Я стою, обняв Бету, вслушиваюсь в ночь.

Волна преображения течет неустанно, сплетается с пламенем войны, — невидимое, но ощутимое движение, в небесных реках, в глубинах земли. Но третий поток обвивает их, невесомый и светлый, так хорошо знакомый мне.

— Эркинар здесь, — говорю я Бете. — Я должен увидеть его.

У пророков свой шатер — яркий, как все здесь, но дверная занавесь белая. Ветер раздувает ее, складки и тени ее меняют, чертят свои узоры. Эркинар стоит у входа, ждет меня.

Он кажется отрешенным и далеким — темный взгляд, струящаяся белая одежда, серебро и бледные камни в темных волосах — но я знаю, какой он на самом деле. Я столько раз был с ним во сне, видел, как поет его душа и пылает темнота. Помню, как он смеется, меняя видения, превращая мир в вихрь радости и света. Во сне Эркинар совсем не такой как наяву. Во сне он настоящий.

Я смотрю по сторонам — может быть, личные предвестники Эркинара тоже здесь? Но возле шатра стоят лишь двое младших пророков.

— Прости меня, — говорит Эркинар. — Если сможешь.

Неужели все семнадцать великих звезд будут просить у меня прощения? Я не люблю этого и что я должен прощать?

Не отводя взгляда, Эркинар протягивает руку, я сжимаю ее и на миг тону в волнах чужой души. Радость и сомнения переплетаются в ней, раскаяние вспыхивает, как искры над костром.

Я отпускаю ладонь Эркинара и спрашиваю:

— За что простить?

Он откидывает полог, ныряет внутрь шатра. Я иду за ним.

Посреди шатра сияет зеркало прорицателей — огромная выпуклая линза, туманная и тихая сейчас. Эркинар касается хрустальной поверхности, и тени движутся в глубине, свиваются водоворотом. Эркинар смотрит в эту сумеречную глубину и говорит, так тихо, что я едва различаю слова:

— Я должен был предвидеть, как поступит Лаэнар. Переломный миг, перекрестье путей, я должен был знать. Но это словно слепое пятно, я ничего не видел. Прости меня. Я виноват.

Я делаю глубокий вдох, пытаюсь унять рокот сердца. Воздух пахнет травами прорицателей, дым должен успокаивать душу, прояснять мысли, — но моя душа горит, мысли рассыпаются пеплом.

Лаэнар — моя звезда. Моя ближайшая звезда, я его учитель. Только я виноват в том, что он предал нас.

— Как Рэгиль? — спрашиваю я.

Эркинар оборачивается. В его зрачках плывут туманные отражения, он кажется младше. Даже не подходя, я чувствую, — ему больно за меня, он хочет промолчать.

Но молчание длится лишь миг, Эркинар отвечает:

— Лучше. — Надежда вспыхивает, но не успевает коснуться сердца. — Но все еще плохо.

— Ты обещал мне.

Обещал, что вернешь Рэгиля из темной бездны, обещал, что с ним все будет хорошо, клялся мне, что так будет.

Эркинар кивает — как тогда, в ангаре, где мы навсегда простились с Амирой.

— Я делаю все, что в моих силах, — говорит он. — Арца тоже у нас. Мы поможем им.

Я хочу верить, но не могу, — я должен быть рядом с Рэгилем сейчас, должен быть рядом с Арцей, никто не поможет им так, как я. Я нужен им, они нужны мне. Еще миг — и темнота вспыхнет, перенесет меня в город, в чертоге прорицателей, к Рэгилю, к Арце. Я должен быть с ними.

Но нельзя.

Эркинар берет мою руку, просит:

— Не спрашивай о них.

Меня накрывает злость, — хочу вырваться и уйти — но я сдерживаю ее, сжигаю в глубине сердца.

Я возвращаюсь мыслями к кораблю, черным мачтам, пенным гребням волн и словам Аянара. Я говорю:

— Пророчество о золотой флейте, расскажи мне его.

Эркинар кивает, его тень скользит по туманной поверхности зеркала. Он отходит в дальний угол шатра, склоняется к сундуку, перебирает что-то. Затем возвращается — и протягивает книгу.

Она раскрыта на середине, пергамент старый, шершавый и пыльный. На полях звездный узор, буквы — как небесные росчерки.

— Прочти, — говорит Эркинар. — Потом я расскажу все, что знаю.

Я начинаю читать.

18

Пока мы плыли к кораблю, я почти не боялась. Лодка взлетала и падала на волнах, сердце падало вместе с ней, но я смотрела на Мельтиара, и страх отступал, таял далекой тенью.

Мельтиар сидел впереди, рядом с техником. Тот был неподвижен, лишь распахнутые крылья дрожали и звенели от ветра. Техник держался за борт, смотрел вперед, — я знала, лодка слушается его, несет нас к цели. Мельтиар молчал, лишь время от времени вскидывался, отбрасывал волосы, — встречный ветер подхватывал их, обдавал солеными брызгами.

Я смотрела, как пенится вода за бортом и повторяла про себя: мне не страшно, не страшно. Волны сегодня не такие сильные, не такие темные, солнце уже поднялось, утратило алый цвет, блики скользят по воде, лодка летит вслед за ними — по морю почти как по небу, — и мне не страшно.

Мысли кружились, повторяли друг друга. Я смотрела на солнечный горизонт, на развевающиеся волосы Мельтиара, на свои руки, сжимающие оружие крепко, почти до боли, — и не заметила, как мы доплыли.

Корабль возвышался над нами, борт изгибался, заслонял небо. Черные планки обшивки шли внахлест, рисунок древесины проступал сквозь краску. Эту лодку, — огромную, чужую, — строили враги. Мы лишь изменили ее цвет. Сумели ли мы вытравить душу, которую дали кораблю враги? Или она все еще таится в темноте трюма, в плавниках и жабрах корабля? Нет, плавники и жабры у рыб, корабль движется по-другому — я знала как, учила особые слова чужого языка и понимала их смысл — но не могла вспомнить сейчас.

Мельтиар поднялся, лодка качнулась, волна хлестнула через край. Я зажмурилась на миг, а когда открыла глаза, увидела, что сверху сбросили лестницу — так похожую на те, что были в городе. Блестящие металлические перекладины, скрепленные гибкими черными трубками.

— Наверх, — сказал Мельтиар.

Младшие звезды одна за другой вставали, взбирались по лестнице. Каждый раз лодка вздрагивала, чужой страх накатывал на меня, отражался в сердце. Когда пришла моя очередь, я потуже затянула перевязь ружья, поднялась, шагнула вперед. Дно лодки накренилось и я едва не потеряла равновесие, — но Мельтиар поймал меня за руку и удержал. Я вцепилась в черную перекладину и полезла наверх.

Я закрыла глаза и страх вновь угас. Подниматься было не сложно — даже проще, чем взбираться по качающейся лестнице в летящую машину. Только шум волн отвлекал меня и тяжесть ружья тянула вниз, но еще немного — и я коснулась последней перекладины. Кто-то ободряюще хлопнул меня по плечу и помог взобраться на палубу.

Я огляделась. Девушка-техник — это она помогла мне подняться — все еще держала меня за руку, прикосновение было уверенным, без слов говорило: мы в безопасности, корабль наш. Я поймала ее взгляд — золотистый как утренний свет и такой же спокойный, — и кивнула. Девушка улыбнулась, отпустила меня и пошла прочь. Я смотрела как она идет — босые ноги легко ступают по черным доскам палубы, светлые крылья прижались к спине, стали неразличимы. Наверное, и в самом деле нечего бояться, раз крылатая звезда не пытается взлететь, шагает без тревоги, словно по коридорам города.