Дети
Шрифт:
– Нет, – отвечает Гейнц, – почему бы нам не войти и что-то выпить? Мне просто необходима сейчас рюмочка бренди. Дед всегда рассказывает, что здесь хранят высококачественные напитки для почтенных охотников, – и выходит из автомобиля.
– Я остаюсь, – говорит Александр – мне не нужен никакой напиток.
– Я тоже, – говорит доктор Гейзе и опускает глаза.
– Я пойду с тобой, Гейнц, – священник выходит из машины.
– Фридрих, – Гейнц останавливается у дверцы, – ты не захочешь быть здесь. Как Эрвин в роли мессии Пруссии. Ведь результат тебе ясен.
– Войдем, – говорит священник и первым открывает дверь в трактир.
Приятная теплота и множество голосов. Все столы заняты, все стены увешаны охотничьими доспехами, чучелами голов оленей и лисиц. Между
– Все столы у вас заняты сегодня? – спрашивает Гейнц.
– Штурмовики собираются у меня каждое воскресенье, – с гордостью отвечает хозяин трактира.
– Они сюда приезжают издалека? – спрашивает священник.
– Что вы, сударь, они из деревень в долине, сыновья крестьян, приходят в лес, чтобы упражняться. Желаете сесть, господа?
– Спасибо, нет нужды. Две рюмки бренди, пожалуйста. Мы очень торопимся.
– Тотчас же! – и непонятно, кому отвечает друг деда, им другим голосам, окликающим его со всех углов трактира. Голоса сопровождаются ударами кулаков по столу, топотом сапог под столом, поднятием опустошенных пивных бокалов. К кому прислушаться? Но еврейское лицо Гейнца производит решающее воздействие, и трактирщик торопится принести бутылку бренди и две рюмки. В мгновение ока, как только он наполняет рюмку Гейнца, атмосфера в трактире меняется до такой степени, что Гейнц и священник резко поворачиваются к смолкшему сборищу. Некто поднимается во весь рост из-за стола посреди зала, в одном глазу его – монокль. Несмотря на тесноту, этот человек один сидит за пустым столом, у ног его расположился большой охотничий пес, не спускающий глаз со своего хозяина. Нашивки на мундире человека указывают на то, что он командир высокого ранга. Человек в монокле не издает ни звука. На Гейнца и священника он смотрит, как будто они просто воздух, и тишина в трактире такая, словно сам воздух встал по стойке смирно. Зажатой в руке плеткой он легко поводит в сторону трактирщика. Впопыхах тот ставит рюмку, предназначенную Гейнцу, на поднос. Лицо Гейнца наливается кровью.
– Извиняюсь, рюмка предназначена мне, – быстрым движением Гейнц берет ее.
На лице молчащего трактирщика смятение. Наливает бренди во вторую пустую рюмку, стоящую около священника, и ставит ее на свой поднос.
– Прошу прощения, – говорит Гейнц, – эта рюмка предназначена священнику!
За их спиной раздается хриплый голос, пес издает короткое сердитое ворчание. Плеть с грохотом опускается на стол. Снова угрожающее молчание. Напряжение не слабеет даже после того, как друг деда приносит командиру бренди, и возвращается за стойку. Два штурмовика подошли к стойке с полными бокалами в руках. Со стуком ставят бокалы на стойку, и встают по обе стороны Гейнца и священника, и глаза их время от времени косятся на незваных гостей.
– Гейнц, пошли отсюда, – торопит священник.
– Счет! – говорит Гейнц, приказным тоном.
Трактирщик, суетящийся за стойкой, возвращается к ним, и на лице ясно чувствуется облегчение от того, что эти господа собираются покинуть трактир. Руки его собирают сотенные, которые Гейнц положил на стойку, словно сгребают с чистой стойки насекомое.
– У тебя отличное бренди, – отвешивает Гейнц легкий поклон «другу деда» явно насмешливым голосом, – мы вовсе не преувеличиваем, хваля твои напитки. Мы вошли к тебе по рекомендации давнего твоего постоянного клиента. Думаю, ты будешь рад получить от него привет.
Трактирщик покачивает головой и брюхом, но непонятно, или это жест согласия, или дрожь смятения.
– И я выполняю его просьбу, – продолжает Гейнц, – передаю тебе привет от старого господина Леви. Трактир цепенеет. «Друг деда» отпрянул, будто его пришибли бревном.
– Я не знаком с этим господином... Я не знаю человека с таким именем... Это ошибка.
Глаза штурмовиков, стоящих у стойки впиваются в Гейнца. Священник направляется к двери и тянет Гейнца за собой. Шаг и еще шаг. Посреди трактира
встает командир штурмовиков. Пес встает рядом с хозяином. Руки нациста поигрывают плетью, лежащей на столе. Монокль устремлен в лицо Гейнца. Шаг и еще шаг. Тишина в трактире настолько глубока, что слышно, как громко стучат шаги по деревянному полу. Нацист поднимает плеть, раздается легкий свист. Лицо Гейнца бледнеет. Он освобождает свою руку из руки священника. Еще шаг, и они выходят на середину трактира. Монокль командира приближается и сверкает. Плеть поигрывает в воздухе. Еще шаг. Гейнц подходит к столу вплотную и не отклоняется. Зал задерживает дыхание. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице штурмовика. Монокль не отрывается от Гейнца. Он останавливается. Внезапно легкая улыбка возникает на его губах, он столь же легко наклоняется, и громким отчетливым голосом представляется:– Гейнц Леви.
Священник тянет его в сторону, как бы остерегая его от взмаха плети. Плеть падает со слабым стоном на стол. Черная ряса священника охраняет тишину в трактире.
– Сумасшедший! – шепчет священник Гейнцу и открывает дверь наружу. Дверь захлопывается за их спинами с громким стуком.
На чистом снегу священник и Гейнц вздыхают с облегчением.
– Ты все же не мессия Пруссии, – подкалывает Фридрих Гейнца.
– Уф! – подносит руку Гейнц ко лбу, – теперь я понимаю, как может человек действовать исключительно по внутреннему импульсу. Не задумываясь. Просто я не мог этого выдержать.
– Алло! – окликает их Александр из машины и нажимает на клаксон. – Алло!
– Как было? – спрашивает доктор.
– Выпили, – коротко отвечает Гейнц и заводит машину.
Священник молчит.
Машина взбирается на холмы и вот, уже делает последний вираж в сторону не изменившегося за многие годы родного городка Александра. Большие хлопья снег падают перед стеклами машины. По обеим сторонам шоссе сосновые леса тянутся к серому горизонту. Лес неожиданно обрывается. Вдалеке видны первые дома.
– Сейчас мы поедим, – с радостью говорит Александр.
Домики заснежены и дремотны. Магазинчики, рядом с которыми мирно стоят тележки. Узкие улочки, время раннее, день воскресный. Городок отдыхает. Приезжие почти не встречают любопытных взглядов, которых удостаивается любой чужак в маленьком городке.
– Мы приближаемся к центру, там симпатичный ресторан.
Остатки средневековой стены. С приближением к центру движение становится оживленным. Дети играют на улице. Люди стоят на заснеженных верандах и чего-то ожидают. От улицы к улице городок становится более симпатичным и приятным.
Большая вывеска с изображением черной руки указывает путь на Королевскую площадь.
– Конечное место нашего путешествия, – говорит Александр.
С тех пор, как они въехали в городок, Александр словно проснулся от равнодушия, снял очки, и прижался лицом к стеклам автомобиля. В этом городке ему знаком каждый дом, каждое место. И воспоминания охватили его.
– Ничего здесь не изменилось, – бормочет Александр.
Круглая Королевская площадь вымощена острыми камнями, ощутимыми даже под толстым покровом снега. Дома окружают площадь почти плотным кольцом, и только центральная улица рассекает ее на две равные части. Посреди площади стоит большой памятник Фридриху Великому. Кайзер скачет на бронзовом коне, держа в руке сучковатый жезл, на голове его – треуголка. Людской поток вокруг памятника увеличивается. Странная напряженность ожидания ощущается в воздухе городка. Все чувствуют это напряжение, кроме Александра, погруженного в себя и указывающего на старое здание, серое и надменное:
– К нему, Гейнц, к нему. Это роскошный отель, и в нем отличный ресторан. Хозяин его мой друг. В школе сидели на одной скамье. Он получил ресторан в наследство от своего отца, который был другом моего отца.
Несколько ступеней ведут к стеклянной двери.
На дверях – вывеска:
«Нищим, цыганам, собакам и евреям – вход воспрещен!»
– Нашли еще одного друга, – говорит Гейнц насмешливо.
Фридрих Лихт и доктор Гейзе опускают глаза.
– Видно, что здесь многое изменилось, – говорит Александр.