Детка

– Слушай, ну и лапища у тебя! Мой сороковой тебе как раз, это в твоем-то возрасте – ну прямо бегемот!

Кукита спала на ходу. Вид у нее и вправду был забавный, даже нелепый в этом неожиданном наряде, с торчащими из-под подола волосатыми икрами и такими огромными ступнями, словно она надела ласты и собирается нырнуть. Пучунга не пожалела фантазии и размалевала ее уже не по-детски обаятельное лицо самым неприличным образом. Взглянув на себя в зеркало, Детка показалась себе красавицей, ведь стоит девушке в первый раз накраситься, и весь ее мир совершенно меняется: отныне в ней разбужена болезненная женственность, отныне она готова попирать любые законы. Подруги чуть не силком оторвали ее от зеркала и, взяв под руки и выведя в прохладу гаванской ночи, направились в сторону Аламеда-де-Паула. Там уже поджидал в своем «шевроле» их дружок Иво, компания собиралась в кабаре «Монмартр». Увидев Кукиту, Иво с чисто креольской иронией спросил притворно жалобным тоном:

– А эту поблядушку малохольную в какую больницу везти?

Пучунгита двинула ему со всего маху своей лаковой сумочкой и отколола застежкой ползуба. Потом все битый час ждали, пока Иво, ползая в темноте, не найдет осколок, чтобы завтра у дантиста прилепить его на место. Когда осколок наконец нашелся, был выковырян из асфальта и бережно укутан в носовой платок, все залезли в машину и покатили в сторону кабаре. Куките было очень не по себе от замечания Иво в ее адрес и от плюхи, которую отвесила ему Пучунгита – подбородок у нее дрожал, она скрипела зубами, чтобы унять дрожь, но наконец не выдержала.

– Дамы и господа… – произнесла она неожиданно глубоким голосом.

– Ты что, вообразила, что ты дикторша с телевидения? – прервала ее Мечунга, на что компания отреагировала истерически-историческим взрывом смеха, но юная Кука отважно продолжала:

– Сеньоры и сеньориты… заявляю перед всеми, что я никакая не блядь и вообще девушка… Я уже умею читать и писать, меня крестная научила, и, как только появится возможность, хочу продолжить учебу…

В ответ раздался такой гомерический хохот, что ехавшие в соседних машинах поневоле стали оглядываться – что же это такое происходит в «шевроле»? Кукита надула губы, собираясь заплакать, ей хотелось открыть дверцу и на полном ходу выброситься из машины. Именно это она и попыталась сделать, и, если бы не Пучунга, со всей силы дернувшая ее за рукав, так что бархат с треском порвался, лежать бы Куките, как бабочке, распластанной в куске ископаемой смолы, на асфальте Малекона.

– Эй, детка, не дури! Моча что ли в голову ударила? Блядей здесь никаких нет, на нас тоже можешь не думать. Мы с Мечунгой работаем продавщицами в «Шике» – знаменитый магазин… Ясное дело, тебе, деревне, не понять… Ну и вечерком тоже любим шикануть…только и всего. А что ты – девушка, никто и не сомневается. И чтоб ты знала, мы тоже ученые… тут все можно, было б желание.

Подруги попросили у Детки прощения, и в машине воцарилась гробовая тишина, прерываемая только оглушительными всплесками огромных волн, перехлестывавших через парапет набережной, заливая ее до самой середины, а иногда и до близстоящих домов. Ночь клубилась соленой туманной изморосью, в которой величественными желтыми маяками горели фонари, протянувшиеся цепочкой посередине дороги. Сквозняк, влетавший в приоткрытое ветровое стекло, быстро высушил слезы на лице Куки, которой вдруг необычайно ярко припомнились ее семья и безлюдье темных полей, и она не могла внутренне не сравнить их со светозарной Гаваной, такой прекрасной, такой незнакомой и такой ослепительной. Иво включил приемник, из которого сразу раздался хрипловатый, ни на что и ни на кого не похожий голос Игнасио Вильи, или Снежка. Он пел по-английски какую-то грустную мелодию. Кукита мгновенно, словно молния пронизала ее, ощутила связь между своим настроением и настроем этой песни, и хотя она ни звука не понимала по-английски, но что-то внутри нее говорило, что это ее песня и она наилучшим образом определяет ее состояние в эту минуту: «Remember, it's my heart, the heart with the wishes olds… Be careful, it's my heart…»

– А о чем эта песня? – спросила она, волнуясь и чувствуя между ног жаркую испарину, наплыв вагинального томления.

– Да так, про сердце, глупости всякие… – И Мечунга визгливым голосом и, прямо скажем, не в лучшем переводе начала напевать мелодию по-испански: – Помни, это мое сердце, где полно старых желаний… Поосторожней, это сердце мое, ля-ляля… Все, дальше слова забыла.

Кукита глубоко и звучно вздохнула, уже влюбленная в обладателя этого дьявольского, этого мелодичного голоса. Пучунга мгновенно угадала ее чувства и парой убийственных фраз разрушила хрупкий воздушный замок:

– Да, голос у этого чернявого Снежка не слабый, прямо мурашки бегают, жаль только, что он пидор черножопый! – и, взглянув на удивленное лицо Куки, воскликнула: – Только не спрашивай, что такое пидор, придет время – сама узнаешь! А если хочешь их живьем увидеть, можешь сходить в ресторан «Монсеньор» или… – в голосе ее зазвучали иронические нотки, – садись на самолет и езжай в Париж, там, говорят, с этим полный ажур…

Ночь пропиталась запахом моря, зелени и дешевого парфюма, услышанная мелодия продолжала колдовски звучать в сердце Кукиты. В сердце, которое ей, еще девочкой, так хотелось вручить кому-нибудь, чтобы о нем позаботились, как о самой бесценной безделушке. Ей срочно нужен был человек с доброй, широкой душой – и с деньгами, не нищий, – который бы холил ее и лелеял. Иво опустил складной верх автомобиля. В образе этого «шевроле» я хочу воспеть все машины из романов Кабреры Инфанте. Соленый ветер растрепал прически дам и ощутимо подпортил им макияж, въедаясь в наложенный густым слоем «Пондс». Кукита подумала, что мужчина, настоящий мужчина с волосатой грудью, вечный любовник типа «highlander» [4] мог бы подарить ей ласку, которой она никогда не знала за все свое тревожное детство.

4

Горец (англ.)

Глава вторая Официантка моей мечты

Наши души будут всегда

о любви шептать в баре этом,

поверяя друг другу свои секреты,

потому так часто прихожу я сюда.

Рому глоток мне подлей,

с моим сердцем чокнись рюмкой своей,

официантка мечты моей.

(Авт. Хосе Киньонес. Исп. Бени Море)

Ах, Гавана тех лет, вся в огнях, разноцветная, Господи Боже, какой прекрасный город! Но я навеки потеряла ее, потому что родилась слишком поздно. Ах, Гавана тех лет с ее женщинами, плотно сбитыми, высокими, как колокольни, с гладкими ногами и тонкими лодыжками, опытными, когда наступало время показать, на что они способны в румбе, с маленькими и твердыми или округлыми и нежными грудями – бюст у гаванок обычно небольшой, – с тонкими талиями и крутыми бедрами. Вызывающие вырезы платьев и дразнящие выемки между грудей, как холмы их родины, ожидающие пришествия Марта с национальным флагом. Накрашенные припухлые губы, шепчущие ласковые слова. Не женщины, а конфетки: родинки, круто изогнутые брови, кокетливые челки, надушенные виски, подрагивающие на ходу ягодицы, выпуклые животы, грациозные ужимки. Таковы были некоторые приметы чувственной и веселой Антильской Жемчужины – тот еще перл!

Гавана с ее соленым, морским, влажным, льнущим к телу ветерком. Гаванцы, только что принявшие душ, напудренные, надушенные и все равно лоснящиеся от пота. Кожа Гаваны блестит от пота, пота наслаждения, наслаждения танцем, танцем любви. Гавана с ее жаркими взглядами, как бы случайными, обжигающими прикосновениями, с ее пряными комплиментами:

– Ну и попка, если пукнешь в пудреницу, целый месяц будет снег идти!

– Эй, крошка, от одной твоей походочки уже кончить можно!

– Слушай, милашка, у тебя папа случайно не токарь? Уж больно фигурка точеная!

– Что за грудки, мамуля, только не чихни – землетрясение устроишь!

– Ах ты моя ванильная, моя анисовая, моя ананасовая, моя гвоздичка, курочка моя райская, объеденьице!

Это был засахаренный, медоточивый город, с пьянящей кабаретной музыкой и хмельными голосами, с праздниками по поводу и без, обедами с национальным блюдом: жареной свининой с подливой из апельсинового сока и чеснока. Хотите рецепт – как приготовить свиную ножку по-креольски? Возьмите: свиную ножку фунтов на шесть, головку чеснока, три четверти стакана кислого апельсинового сока, ложку майорана, две чайных ложки тмина, пол чайной ложки перца, две ложки соли и фунт лука. Сначала вымойте мясо и в нескольких местах проткните его кончиком ножа. Потом растолките чеснок, добавьте соль, майоран, тмин, перец и апельсиновый сок, взяв немного соуса, смажьте им мясо. Ножку следует не меньше двенадцати часов выдержать, обложив тонко нарезанным луком. Нарежьте еще лука и потушите его с чесноком, добавив щепотку перца, до тех пор, пока лук не станет прозрачным – следите только, чтобы чеснок не пригорел. Смешайте обжаренный лук и чеснок с апельсиновым соком. Мясо жарить в духовке при 325 градусах по Фаренгейту в течение четырех часов. Если вы используете специальный термометр для жарки, подождите, пока он не покажет 185 градусов. То же, если вы готовите в крытой латке. Мясо подается на подносе, пропитанное соусом. Пальчики оближешь. Хватает на восемь персон. Или рулет из жареной свинины со свиным жиром. Сверху полить соком зеленого лимона. Белый рис. Проще не придумаешь, и, пожалуйста, не надо нервничать, я и сама знаю, что с рисом нужно обходиться осторожно и не у всех это получается. Некоторые его переваривают, и выходит такая замазка, что хоть стены штукатурь. Чтобы рис был зернышко к зернышку, надо действовать так: в качестве ингредиентов возьмем, например, фунт риса, два стакана воды, ложку соли, два зубчика чеснока и три ложки растительного масла. Поставьте разогревать масло в кастрюльке, потушите чеснок, пока он не подрумянится, и снимите масло с огня. Влейте в кастрюльку с маслом подсоленную воду. Дождитесь, пока вода закипит, и тут же высыпьте хорошо промытый рис. Дайте воде снова закипеть, а затем убавьте пламя и варите на медленном огне в закрытой посуде в течение получаса. Всего получится шесть порций. Черная фасоль Вальдес Фаули – тоже ничего сложного, поверьте: берем два с половиной фунта черной фасоли, полтора фунта индейского перца, два стакана оливкового масла, полтора фунта лука, две банки крупного перца, полстакана уксуса, четыре зубчика чеснока, четыре чайные ложки соли, пол чайной ложки молотого перца, четверть чайной ложки майорана, лавровый лист и две чайные ложки белого сахара. Вымойте фасоль и накануне с вечера поставьте ее замачиваться в кастрюле с водой и индейским перцем. На следующий день, когда фасоль хорошенько разбухнет, поставьте варить ее с достаточным количеством воды. Натрите лук и индейский перец, сок не выливать. Поставьте всю эту болтанку на огонь и подождите, пока жидкость не испарится. Добавьте банку крупного резаного перца и стакан масла. Слегка обжарьте и вылейте содержимое в фасоль. Приправьте солью, сахаром и молотым перцем. Готовить на медленном огне. По мере приготовления добавляйте масло, уксус и вторую банку нарезанных кусочками перцев, а также сок от них. Требуется три часа, чтобы фасоль хорошо загустела, или сорок пять минут, если вы варите в скороварке. Не забудьте добавить кровяную колбасу и лавровый лист по вкусу. Время приготовления, естественно, зависит от качества фасоли: американская фасоль, крупная и твердая, готовится дольше, для кубинской и бразильской, меленькой, кругленькой и мягкой, достаточно указанного времени. Сняв крышку, на глазок прибавьте огонь и подождите, пока блюдо не превратится в нечто вроде пюре. На следующий день такая фасоль еще вкуснее, и называют ее «сонной», потому что на вид она совсем как размазня. А сколькими еще рецептами я могла бы поделиться, сколькими вкусами и запахами! Гавана любит смешивать сладкое с соленым, приправлять зрелые жареные бананы рисом с фасолью, а на десерт – гуайява с кремом из сыра. Ах, Гавана, наслаждения и не снившиеся самым утонченным гурманам… разумеется, я не только о еде! А сколько мальчиков в твидовых элегантных костюмах! Конечно, кто не мог, покупал костюм подешевле, но элегантности было не занимать. Потому что – думаю, никто не станет со мной спорить – Гавана была городом университетских студентов, молодых людей, которые, небрежно накинув на плечи пиджаки, собирались где-нибудь на площади Каденас, чтобы поспорить о стихотворении Поля Валери, том самом, где говорится: Ce toit tranquille, o`u marchent des colombes [5] … И это была, черт ее побери, столица врачей суперпрофессионалов, кабинеты которых располагались в элегантнейшем, респектабельнейшем районе Ведадо, столица близоруких профессоров, приходивших в своих воскресных костюмах посидеть на скамейках Центрального Парка. Столица молодых франтоватых мошенников – почему бы и нет? Ведь богатство всякого города, а особенно того, о котором идет речь, растет пропорционально наличию разнообразных персонажей на его улицах. Даже бандитов с блестящими набриолиненными проборами и коварными улыбками. Девушек безупречного и небезупречного поведения, обсуждающих положение в обществе и состоятельность своих подруг. Убийц и их жертв.

5

Как этот тихий кров, где голубь плещет (фр. – пер. Б. Лившица).

Утренний воздух был пропитан запахом дорогих духов из магазина «Шик» и духов с запахом дешевого скандала из «Тенсенес», запахом, смешанным с разнообразнейшей похмельной вонью. Ах, гаванцы, как они любят, когда их ласкают, целуют! Ах, до чего ж хороша эта сучка Гавана, вся влажная, с такими жаркими и сладкими ночами! А то вдруг налетал чарующий порыв морского ветерка и с ним, волнами, запахи съестного: похлебки, баскского омлета с жареными колбасками или свежеиспеченного хлеба. Или он давал почувствовать чей-то запах рядом, чье-то близкое присутствие. Тогда приходилось постигать науку прикосновений, головокружительных объятий на жестком парапете Малекона. И из каждого дома, с каждой террасы неслась музыка – исступленные, умопомрачительные соло на барабанах, меланхолические гитарные переборы, дерзкие фортепианные глиссандо, поющие голоса… О, эти голоса по всей Гаване, напевающие то гуагуанко, то филин, то гуарачу, то сон, то дансонету!

Лучше танца на свете нету! Я хочу танцевать с тобою пламенную дансонету…

Даже звуки в каждом квартале меняли свою тональность в зависимости от времени дня. По утрам шумы и голоса прохожих складывались в нежную мелодию дансона. В полдень, когда целые кварталы, казалось, испарялись в палящих лучах солнца, воздух колыхался и сладострастно подрагивал, словно сотрясаемый неслышной барабанной дробью. Вечером наступало время сона – тихое потрескивание маракас. Ночью всем заправляли филин и гуарача. Да, как же можно было забыть про ча-ча-ча, чей ритм был так к месту в обеденный час. Это его прерывистое движение гармонично сочеталось с сонной белизной развешенных на крышах простынь, с распорядком появления на столе каждого блюда – истинного праздника для утонченного вкуса. А потом эти запахи: кофе, сигарного дыма, и папоротники, сонно покачивающиеся в самозабвенной тишине сиесты… А еще позже – ночь. Гаванец всегда ждет не дождется ночи. Ночь это его алтарь. К нему он приносит себя всего, свою обнаженную распутную плоть.