Детка

Сидя напротив этой ослепительной женщины, он подробно изучал ее овальное лицо: чуть раскосые глаза цвета королевского желе, полные, налитые губы, хитроватую и в то же время простодушную, как у шалящего ребенка, улыбку, черные волнистые волосы, рассыпанные по плечам. От нее пахло то ли индийским нардом, то ли теми духами, которыми душилась его мать, то ли Мадерас де Орьенте – он не мог точно определить… Одно бесспорно, она была очень хороша.

– Я тебя, кажется, где-то уже встречал… – сказал он неуверенно. И романтическая вселенная Кукиты рухнула в единый миг – классическая вселенная, в которой влюбленный принц находит наконец влюбленную принцессу и поцелуй скрепляет нерушимые узы брака. Просто невероятно, как тактичны и памятливы онии насколько мыизменчивы и непостоянны. Впрочем, дело еще в том – помнится, я об этом говорила – что песни Эдит Пиаф творят чудеса: они могут превратить любого хоть в Бориса Ельцина, хоть в принца из голубой мечты. Кукита решила, что, может быть, он решил поиграть с ней в прятки, и приняла игру.

– Нет, мы никогда не виделись.

– Погоди, клянусь, что мы встречались. Пойдем, детка, потанцуем, такая ночь…

Едва она поднялась из-за столика, подобно весеннему цветку, – чистый Longina seductora, – вся публика в кабаре замерла, словно кто-то нажал на стоп-кадр. Формы Кукиты не уступали по совершенству бутылке кока-колы – узкая талия и широкие округлые бедра, зад крутой и пышный, как у жены негритянского вождя, бедра туго обтянуты блестящим гринсбоном, упругая высокая грудь, стройная шея, а уши маленькие и смуглые, как крендельки к завтраку. Он был в восторге – еще бы, девушкой все любуются, а ему завидуют похотливой завистью. Первый, как всегда, первый. Конечно, чтобы содержать такую куколку, надо получать побольше, чем получает рабочий у Рено.

– Детка, ты просто супер, – шепнул Куке ее гуайяберистый кавалер, то есть я хочу сказать, что на нем была накрахмаленная гуайябера с длинными рукавами – немалая редкость для подобного рода заведений.

Хищным, ревнивым рывком он привлек ее к себе и погрозил кулаком смельчаку, который попытался было повторить его движение со своей партнершей, тихо млеющей на ходу и закатывающей глаза по причине то ли перманентного наркотического кайфа, то ли алкогольной комы.

Первый танец, болеро, они станцевали, словно приклеенные друг к другу. Он продолжал сомневаться, и подозрения его мало-помалу укреплялись – уж слишком знакомо было прикосновение этой щеки. И талия, и нежные полные руки, тоже что-то смутно ему напоминали, словно он ласкал их еще во время первой поллюции. А налитые, плотно стиснутые груди, вздымающиеся и опадающие при каждом вдохе и выдохе, столь похожие на аппетитные бюсты женщин из фильмов о пиратах с Эрролом Флинном и Аленом Делоном, – груди, которые так и рвались из корсажа наружу! Детка не выдержала и прильнула к его желанным губам. О как она мечтала о мельчайших подробностях этого поцелуя все восемь лет: язык ее моментально проник в самую глубь его рта, лаская каждый зуб, нежно скользя по деснам. Реакция партнера была безупречной – идеальный кобелек. Языки их, сплетаясь и расплетаясь, затеяли веселую возню. Когда они наконец оторвались друг от друга, Кукита, глядя на свои острые ноготки, спросила:

– Ну что, больше не ешь лук? А тот зуб запломбировал?

– Что-что?

– Слушай, дружок, брось дурака валять, ведь ты Уан.

– А ты… ты… Карукита Мартинес?

– Она самая. Уже восемь лет, как я тебя люблю, просто в печенки мне въелся.

Сжигавшее изнутри пламя не давало Куке остановиться, ей хотелось разом выплеснуть перед ним все, что скопилось на душе.

– Но я решил… когда ты бросилась бежать, как очумелая, решил, будто это все из-за того, что от меня плохо пахнет… Нет, лука я больше не ем, а в Мехико пришлось пойти к дантисту – десны разболелись… и зуб…

– Милый, зачем же было тратить столько денег на самолет – чтобы узнать, что у тебя дырка в зубе? Это и так было ясно… У меня никого нет. А у тебя?

Она больше не могла ждать ни секунды, каждый вопрос она выпаливала, как из пулемета.

– И я без подружки. Понятно – времени свободного в обрез, работы по горло, бешеный ритм. Я здесь по связям с общественностью, а скоро перейду в Красный Салон в «Капри», если, конечно, выгорит…

– А у меня, если выгорит, – сделаю тебя счастливым на всю жизнь…

Помереть со смеху! И почему только мы всегда обещаем счастливую жизнь самому злосчастному роду на земле – мужскому? Будто в наших силах сделать их хозяевами предприятий, издателями газет, партийными лидерами, генералами, президентами процветающих стран. Когда мы наконец поймем, что счастье большинства из них, к сожалению, зависит от данной им в руки власти, а вовсе не от любви? Хотя и говорят, что тонкая талия – это уже готовая карьера.

– Для начала – осчастливь меня этой ночью.

Иного ответа и быть не могло. Кукита выслушала его с закрытыми глазами, готовая, впрочем, открыть своему возлюбленному все остальное.

Все остальное она открыла у него в комнате. В комнате на десятом этаже здания, носившего имя своего владельца: Сомельян. К черту этот кусочек кожи, эту освященную традицией преграду, эту девственную плеву, которую предписано беречь, как зеницу ока, до первой брачной ночи! Знаменательное событие произошло на балконе, огромном, как танцевальная зала, в хорошем окружении – рядом с морем, в порывах яростного ветра, солью оседающего на губах, под самым небом, как ей всегда нравилось, когда она вылезала на свою крышу и властвовала над округой, точно часовой. В момент дефлорации (как нравилось мне это словечко, случайно услышанное еще в том возрасте, когда девочки играют в дочки-матери!) в небе прогремел гром, обозначивший приход циклона, из тех, что длятся не меньше недели, и ливмя полил дождь. Жизнь в стране замерла, как обычно происходит в период бурь и ураганов. (Похоже, такой период длится уже несколько десятилетий.) Ничего подобного не было уже много лет – рваные тучи неслись по небу, в воздух взвивались земляные смерчи. О этот злокозненный ливень, эта благословенная влага! Когда здесь идет дождь, человеку, как говорится, некуда деваться, остается только… трахаться. Чем наша пара и занималась неделю напролет. Во всех мыслимых и немыслимых позах: сверху, снизу, стоя, справа-налево и слева-направо, на четвереньках (или, как еще говорят, тележкой), сидя, перегнувшись через балконные перила, на умывальнике в ванной, на унитазе, в раковине на кухне, в кладовке, на канапе, на гладком как лед, гранитном полу. Через неделю она вернулась в свою комнату на крыше, похудев на десять фунтов (самое эффективное похудание – это усиленный курс трахотерапии, поэтому, кстати, французы долбятся, чтобы сбросить вес). Никто не заметил ее отсутствия, так как со дня ее исчезновения все заведения были закрыты, кроме лавок, торговавших гвоздями, молотками и досками, то есть всем необходимым, чтобы закрепить от непогоды окна и двери. Вид у Кончи был вконец напуганный, потому что ни Мечунга, ни Пучунга тоже до сих пор не объявлялись. Впрочем, можно было не сомневаться, что они живы-здоровы, просто нашли себе прибежище в каком-нибудь уютном гнездышке и развлекаются в свое удовольствие – ведь о трагедиях, коли уж такие приключаются, слухи разносятся быстро. Заметив похудевшую Кукиту, Конча сказала с упреком:

– Ну и отощала же ты, дочка, да и испортить тебя, вижу, успели! Что я теперь крестной-то твоей скажу?! И кто же этот красный молодец, позвольте узнать?

Конча достала мужской носовой платок с четырьмя завязанными в уголках монетами, вытерла жирную испарину со лба, с мясистого носа, с шеи и из-под мышек, после чего многофункциональный кошелек снова канул в глубины ее лифчика.

– Мужчина моей мечты, – ответила Карука, все еще пребывая в садах «Тысячи и одной ночи».

– Мужчина твоей мечты, говоришь? Помнится, и я так сказала в первый раз, а теперь этих мужчин моей мечты поболе пятисот наберется. Да что там – пятьсот пятьдесят пять, не меньше. И разве каждого упомнишь! Ладно, отдыхай, завтра за работу!

На следующий день Кукита позвонила в его офис. Услышав, что его нет, она только улыбнулась. Срочная деловая поездка в Мексику. Наверное, опять зубы разболелись, сказала она про себя, да еще эти чертовы десны. Теперь она уже не боялась потерять его, потому что знала адрес: Сомельян, десятый этаж, – и место работы: «Монмартр». А из всяких там поездок он всегда будет возвращаться к ней, не зря же он шестьдесят девять раз клялся ей в вечной любви. Да, ровно шестьдесят девять, это она знала наверняка, потому что количество клятв в точности соответствовало числу его оргазмов. При каждом он заверял, что умирает от любви. От любви к ней и к родному городу. Как будто женщина на каком-то языке может означать город. Или как будто у города есть матка.

Дни шли за днями, недели за неделями, прошло полтора года, а они по-прежнему были вместе. Вместе и врозь. То есть вместе, но довольно редко. То они встречались и три дня подряд совокуплялись без передышки, то он внезапно исчезал. Детка с головой уходила в свои занятия, возвращалась к работе в кафетерии и к обязанностям служанки. Через неделю-другую он подъезжал к ее дому, гудел в клаксон, Кука делала ему с крыши знаки, чтобы он подождал минут десять. За пять она успевала вымыться, за четыре – навести марафет и за одну – сбежать по лестнице. Они ехали танцевать в «Монмартр», потом к нему. И так всегда. От 'удовольствия к удовольствию. От разлуки к разлуке.

Два раза она залетала, и он заплатил уйму денег за подпольные аборты в консультации доктора Бандераса на улице Сан-Ласаро. После стольких варико-клинико-психологических переживаний она научилась ровно дышать, несмотря ни на что. Во время его исчезновений она искала убежища в романах Корин Тельядо, которые можно было брать на обмен в забегаловке на углу улиц Куба и Мерсед, в радиопостановках или, на худой случай, в журналах для задушевного чтения. Из них она узнала, что остров собирается посетить еще одна знаменитая француженка. Это была писательница, очень молодая, по имени Франсуаза Саган, написавшая роман, название которого мгновенно пленило Кукиту, поскольку как нельзя лучше соответствовало ее настроению в последнее время – «Здравствуй, печаль». Клянусь Бахом и Бахусом без всякого бахвальства, что она в конце концов его прочла. В аэропорту последняя Мисс Куба (действительно последняя), сеньорита Флора Лаутен, преподнесла писательнице букет гардений.