Детоубийство

– А знаете, – спросил я у племянников, глядя на них поверх банки с очищенной кленовой патокой, – из-за чего калифорнийские парни всегда обставляют парней со Среднего Запада, когда дело доходит до бейсбола?

Джош поднял глаза от своей вафли; Джефф еще не вполне проснулся.

– А вот из-за этого, – сказал я, указывая на темные заледеневшие окна. – В Лос-Анджелесе сейчас, наверное, градусов семьдесят, и дети могут, как проснутся, сразу пойти и погонять мяч.

– После школы, – уточнил Джош.

– Верно, – согласился я. – Но как бы то ни было, именно поэтому в больших командах игроки в основном из Аризоны и Калифорнии.

– Тигры просто лопухи, – сказал Джош, а его брат глубокомысленно возвел очи и изрек:

– Они совсем лопухи.

Именно в этот момент я обратил внимание на посторонний звук, тонкое мяуканье, раздающееся с улицы, словно кто-то топил котят на улице. Филипп тоже услышал его, и мальчики, и Дениза, и в следующее мгновение все мы были у окна.

– О, черт, – прошипел Филипп. – Только не это. Только не сегодня.

– Что это? – спросил я. – Что? – Племянники исчезли, Дениза скрипела зубами, а Филипп тихо ругался.

И тут я сам увидел, что это: по краю лужайки стояли зомби, их было не меньше сотни. Они пели, взявшись за руки, и раскачивались в ритм музыки, замкнув кольцо вокруг съезда на улицу.

Филипп сжал зубы и велел Денизе вызывать полицию, а потом повернулся ко мне.

– Сейчас ты кое-что увидишь, – сказал он. – Сейчас ты увидишь, почему я постоянно спрашиваю себя, не закрыть ли клинику, чтобы эти психи сами справлялись со своим дурдомом.

В кухне было сумеречно, повсюду лежали блики тусклого, мертвенного света, льющегося из залепленного мокрым снегом окна. Далекие голоса сливались в единый звук хвалы милости и всепрощения. Я хотел спросить его, почему бы ему не закрыть клинику и не перебраться в местечко поприветливее, хотя бы в ту же Калифорнию, но уже знал ответ. Они могут пугать бледных Салли и прославлять свои библии, сколько угодно, но мой брат не собирается сдаваться на их милость – и я тоже. Я знал, на чьей я стороне, и знал, что должен делать.

Полиция появилась через полчаса. У них было три оперативные машины и фургон с зарешеченными окнами, и копы тоже знали, что делать. Они уже бывали здесь – сколько раз, можно было угадать по их безучастным лицам. Они уже арестовывали этих людей, даже знали их по именам. Мы с Филиппом сидели в это время дома и смотрели телепрограмму «Сегодня», выкрутив звук до отказа, и мальчики сидели в своей комнате, хотя уже опаздывали в школу. Наконец, в четверть девятого мы добрались до гаража и залезли в машину. Лицо у Филиппа было словно старый бумажный пакет, а глаза – будто дырки, проткнутые в бумаге. Я молча глядел, как он нажимает кнопку на гаражном пульте и дверь медленно поднимается.

Они ждали нас здесь, прямо на улице, – пучеглазая толпа, толкущаяся вокруг клиники, и еще около сотни сочувствующих. Там были неповоротливые мамаши с детьми, дети, которым полагалось бы быть в школе, и старики, которые могли бы быть мудрее. Они размахивали своими плакатами, и едва дверь открылась, как они накинулись на нас, и пусть копы отгоняли их от машины, все новые и новые слуги Иисуса становились на место прежних, а большой бородатый мужчина впереди всех. Копы не смогли сдержать их, и стоило нашей машине двинуться, как они окружили нас, стуча в окна и бросаясь под колеса. И мой брат, словно придурок, словно один из этих святых идиотов, что всегда подставляют другую щеку, нажал на тормоза.