Детские этюды
Шрифт:
— Ещё целый день впереди, — бодрясь, произнес парень и поправил галстук. А она ничего не ответила, только улыбнулась такой слабой, несчастной улыбкой.
Потом нам нужно было сделать пересадку; мы вышли и долго смотрели вслед уходящему трамваю. За стеклом виднелись две головы — светлая и тёмная.
Мы увидели даже, как кондукторша зевнула, — наверно, заканчивала ночную смену.
— Папа, — вдруг сказал Человечек, — что-то мне сегодня так грустно… Наверно, потому, что осень уже.
И ещё спросил:
— Слушай, а почему взрослые люди тоже
Сначала небо было лазурным с сиреневым предвечерним оттенком, а потом, на прощание, вспыхнуло тёмным лихорадочным румянцем, как это бывает осенью. Свет в последний раз отразился во Влтаве и сменился тенью.
А мы всё ещё гуляли, — этот вечер чем-то поразил нас. Зажглись фонари, мир сразу стал серьёзнее, голоса прохожих звучали приглушённо.
Одно окно в старом доме было освещено бледно-розовым светом, а за окном кто-то играл на рояле. Сначала какой-то вальс Шопена, а потом «Маленькую ночную серенаду».
Мы остановились и стали слушать. Человечек притих — он был в восторге [9] .
— Папа, — сказал он, — давай останемся здесь до утра…
Конечно, этого мы не могли сделать. Но музыка текла, густая и сладкая, как мёд, и мы ещё постояли немного под окном.
9
Широко известны две «Маленькие ночные серенады» — одну написал Иоганн Себастиан Бах, другую — Вольфганг Амадей Моцарт.
— Папа, — сказал Человечек, — как мы с тобой любим друг друга…
— Ты слушай, — говорю я, — это «Маленькая ночная серенада».
Он задумался.
— Ночная — это правильно, — молвил он наконец, — а почему, папа, она маленькая?
— Ну, — отвечаю, — маленькая она потому, что… Маленькая серенада, это когда… Просто, когда она маленькая, понимаешь?
— Да, папа, — отвечает. — А когда серенада бывает большая?
— Не мудри, — говорю я, — слушай лучше, какая прекрасная музыка. Такая нежная, словно тебя гладят по лицу.
— Ах, папа, — говорит он, — как мы с тобой друг друга любим… Папочка, останемся здесь до утра…
Но музыка вдруг умолкла, и вскоре погас розовый свет в окне.
Но мы всё равно ещё не пошли домой.
— Папа, — спросил он, — эта музыка совсем маленькая? Как я?
— Ну, — говорю, — видишь ли, эта музыка… Как бы тебе сказать… Музыка растёт…
— Это хорошо, — перебил он меня, — хорошо, что у детей есть своя маленькая музыка. А вообще, что такое музыка?
— Ты ещё не знаешь? Да ведь музыка — это… Ну просто, когда играет музыка… Как бы тебе это поточнее объяснить… Понимаешь?
— Да, папа, — отвечает, — музыка —
это когда уже совсем невтерпёж и хочется заиграть…Помолчав, он стал просить:
— Давай петь, папа… Маленькую ночную серенаду… Ладно?
— Да я не умею петь, — ответил я, чуть-чуть покраснев.— Лучше пойдём домой слушать радио. Хорошо?
— Да нет, — давай, папочка, попоём… Мне уже просто невтерпёж.
И мы запели — немного фальшиво пели, зато долго.
Наверное, нас услышали за тем окном. Потому что там опять зажгли розовый свет и снова погасили.
Мы шли по багряно пылавшему лесу. День стоял тёплый, в нём ещё теплилось лето, но небо было не совсем чистое: низко над нами нависли желтоватые тучи, и на всём мерцал мягкий предвечерний свет, неверный, как пламя свечи. Все деревья были схожи друг с другом: под каждым порывом ветра с них дождём облетали листья.
А листьев было как звёзд на небе. Только звёзды не остаются на месте и увядают гораздо, гораздо медленнее.
И нам вдруг пришло в голову: а может быть, и звёзды растут на огромных деревьях, которым нет ни конца, ни начала? Ведь порой по ночам звёзды кажутся нам золотыми плодами…
«Нет, это неправдоподобно, — сказали мы себе, — потому что тогда, значит, можно было бы стряхивать звёзды, как груши, — но кто в силах раскачать эти звёздные деревья?»
Так вели мы бесплодный разговор — о листьях, о звёздах.
Хорошо было нам в этом светящемся осеннем лесу. А вдруг на нас откуда-нибудь смотрит серна, а мы и не догадываемся…
Вот бы встретить какого-нибудь зверя, только не очень пугливого!
Но встретили мы человека. На солнечной вырубке — в ней прибоем бушевала багряная листва — сидела женщина с палитрой в руке. Простоволосая, тоненькая, она даже не оглянулась на нас. И рисовала она увядшие, с нежными прожилками листья — последние листья октября.
Мы поздоровались с ней:
— Добрый день, пани художница!
— Добрый день, — ответила она. — Добро пожаловать на вырубку!
Мы постояли, разглядывая полотно с её рисованием.
— Пани художница, — сказал Человечек, — а вы можете нарисовать собачку?
— Нет, — ответила художница, — собачек рисовать я не умею.
— Пани художница, а домик?
— И этого я не умею. Ни домика, ни курочку, ни ребёнка. Теперь я умею рисовать только одно, одно-единственное…
— А что это?
— Это опавшие листья, — сказала она. — Только эти увядающие, падающие листья, и больше ничего…
Странная она была и красивая — черноволосая, черноглазая, с маленькими золотыми серёжками в ушах.
В один прекрасный день набираешься духу и встаёшь на коньки.
Мы купили привинчивающиеся коньки и отправились на каток.
Человечек весь порозовел от надежды — он ведь тоже хочет стать фигуристом!