Детский дом и его обитатели

Увы! Это, к сожалению, было только мечтой. И более других мне было обидно за Игоря Жигалова – за его теперь уже, наверное, навеки сломанную жизнь. Связь с ним утрачена. Говорили, что женился на Юле Самохиной, но прожили вместе недолго. Юля попала в заключение. А вскоре и он. Так и чередовалось их бытие – воля-неволя…

Глава 10. А нам должны! Мы сироты!

Как поддаются детские души выделке и обработке, кропотливо, изо дня в день проводимой педагогом, и как по крупице усваивается доброе, мудрое вечное – не всегда и не сразу заметно. Кажется, сегодня – что и вчера. И даже погорюешь, грешным делом, – ну что же это такое? Пашешь, пашешь, а всходы где? Тоска зеленая… И тут вдруг, да и удивит тебя вдруг чем-то вопиюще выдающимся самый безнадёжный твой воспитанничек, на которого уже давно все рукой махнули. Вот такие дела! Однако чаще всё бывает наоборот. Бьёшься, бьёшься над чадом ненаглядным, себя забыв, а чадо это в один прекрасный день такой фортель выкинет – глаза бы мои на него не глядели!

…Разгон, взятый с места в карьер с первых дней учебного года, явно шёл на убыль. Энтузиазм альтруизма и героического порыва преодоления старого, почти растительного образа жизни вступил в противоречие с житейскими реалиями, и многие тут же поостыли. Да и сама испытывала уже некоторый перегруз. Результаты пока весьма блёклые, но всё же было одно бесспорное достижение – на уроки теперь ходили все. Побеги с уроков продолжались, но это уже не было массовым «свалом», как раньше.

В самом начале сентября, кажется, числа третьего, я пришла в детдом к двенадцати, домой не поехала после подъема – надо было до смены встретиться с инспектором роно. Иду по коридору третьего этажа (там спальни), и вдруг слышу странный гул. Словно рой пчёл гудит… Что такое? Прислушалась – похоже, в нашей спальне кто-то есть. Заглядываю – пусто! Что за чертовщина?! Стою, размышляю о вреде перегрузок и слуховых галлюцинациях, и вдруг… Апчхи! Апчхи! Апчхи!

Заглядываю под кровать – ага! Прелестно, ничего не скажешь. Разлеглись, голубчики, прямо на полу, подложили куртки под головы, и, обсыпавшись крошками, «балдеют»…

– А что? – тут же начинает оправдываться Бельчиков. – Надо перед трудовым десантом отдохнуть. Вон скоро зоны убирать…

– Мы итак на двух уроках были! – поддерживает Медянка (и этот здесь!), – мозги не казённые.

– Вылезайте немедленно! – шиплю я весьма злобно. – Вы зачем в школу ходите?

– Вааще или только сегодня? – уточняет Бельчиков.

– В целом.

– А! Тогда понятно. Чтоб отметиться. Чтоб завтрак принесли на нашу Машу.

Я держу руки за спиной и незаметно пощипываю свою ладонь – смешно до ужаса: головы в перьях, ну точно папуасы!

– В школу учиться ходят, а не завтракать, – тем не менее, строго говорю я.

– А это кто как, – отвечает Бельчиков. – Пучок может и учиться в школу ходит, а я так похавать.

– Мы все за жрачкой в школу ходим, пра, Мамочка? – вставляет реплику Медянка.

– А то как, – отвечает Бельчиков, запихивая в рот последний кусок булки с колбасой. – Пожрать – дело полезное, ещё врачи говорят…

– Ага, точно, учёное брюхо к сытости глухо. Если будем всё время учиться, то и пища не будет усваиваться, – уточняет Огурец, вылезая из-под дальне кровати у стенки.

– И ты здесь! Замечательно.

Он медленно и с достоинством фланирует мимо меня. Из кармана куртки, которая волочится по полу, торчит обгрызенный батон. Говорю, невероятным усилием преодолев приступ непедагогического смеха:

– Ладно. Мне всё понятно, кроме одного. Вот откуда был этот гул?

– А, эт просто! – сообщает ещё один подпольщик – Беев, вылезая из-под кровати у батареи. – Сарите, але оп!

И он, накрыв лицо полотенцем, начал что-то быстро и непонятно говорить. То же проделали и все остальные. И это одновременное говоренье странным образом превратилось в… пчелиное гуденье.

– Ну, как? Конспирация – система ниппель.

– Так. Чьё открытие? – спрашиваю я, замечая, что этот гул страшно похож на гудение будки-вентилятора, сооруженной неподалёку от детского дома.

– Высшее достижение коллективного разума, – скромно отвечает Огурец, пытаясь под шумок просочиться в щель между мной и дверью.

– Ты куда? – пытаюсь задержать его. – Опять в поход?

Он испускает искренне тяжёлый вздох.

– Ну. В страну невыученных уроков и несожратых булочек.

Полдник в школе проходил так: кто первый подлетал к подносу с едой, тот и схватывал большее количество булок или «бутеров», сколько влезало в карманы. Бедный дежурный учитель никак не мог противостоять этому безобразию – первыми в буфет пускали детдомовскую группу.

– Домашним жрать вредно, – объяснил Бельчиков, дожёвываю третью булку. – А то обедать дома не будут, аппетит испортится.

– Ага, животики треснут от натуги, – поддакнул Беев, тщедушный «цыганёнок» их седьмого класса (потом, став взрослым, он работал водителем автобуса на 39-м маршруте).

Прожорливость наших детей – что-то невероятное. Во время завтрака едят кое-как – ещё желудок не проснулся. А вот к двенадцати – самый аппетит. Иногда на втором уже уроке начинают жутко урчать животами. Ну и к ночи поближе на них жор нападает. И тогда – держись, кухня!

… Однако уже в октябре побеги из детдома стали делом редким и почти преступным: такой ураганной силы общественное мнение было создано вокруг прогульщиков! Учителя в школе тоже меньше жаловались. И даже как-то теплее стали относиться к нашим архаровцам. Ну и родители домашних тоже сократили поток жалоб в милицию…

Однажды, когда я после урока физики неслась в детдом, прыгая через лужи на спортивной площадке между детдомом и школой (она была у нас буквально «на задах»), дорогу мне преградила завуч из школы и каким-то весьма странным, игривым даже тоном заприглашала:

– Шли бы вы к нам на ставочку, шустренькая вы наша…

– Спасибо, боюсь, не справлюсь, в детдоме дел выше крыши – во!

– Вы не поняли – я предлагаю вам пойти работать в штат, а не по совместительству. Хорошую нагрузку дам. Ну, как?

– Ой. Спасибочки, – отвечаю я скороговоркой, делая вид, что «не дошло». – Мне на смену…

Но она берёт меня за руку, задерживает.

– Совсем к нам идите. Десятый дам – там пять индивидуалов. Ну?

«Индивидуалы» – это весьма выгодно. За час занятия с одним учеником платят так же, как и за урок в классе – около полутора рублей за академический час. У детей были справки «по здоровью», на самом деле, они почти все были здоровы, просто у родителей были возможности такой вариант для своих детей устроить. Никаких явных родительских платежей за это не было, но был некий бартер, о котором ходили слухи. Индивидуалы приходили к учителю раз-два в неделю, получали задание и отчитывались по прошлой неделе. Можно было задавать вопросы, и учитель обязан был подробно всё объяснить. Это было удобно для способного ребёнка, умеющего работать самостоятельно.

– Ну, так как? Решайтесь! – наседала завуч. Голос её звучал сладко-медово. – А с вашим начальством я всё устрою. Ну же! Учитель всё-таки не воспитатель. И коллектив у нас чудесный. Физику дам, математику.

Что тут рассуждать? Я уже с головой ушла в свои воспитательские хлопоты, уходить в школу не было никакого резона – не для того же я ушла из университета! Самые заманчивые предложения я могла отвергать с лёгкой душой (в сентябре меня уже зазывали в одно «престижное» место – коим был образцовый интернат, из которого «слили» группу «трудных» как раз в мой отряд. Когда через пару недель пришёл их бывший воспитатель проверить что и как с его детьми, поговорив с ними полчаса, и предложил мне перейти к ним на средний отряд (шестые-восьмые классы). Нет, мне здесь было, конечно, нелегко. Но уходить? Таких мыслей, конечно, не было. Я мечтала дожить до тех времен, когда я «выведу» всех своих детей «в жизнь». В течение шести дней в неделю я вкалываю, как крестьянин в страду, пытаясь изваять из пёстрой компании пацанят и уже заневестившихся девиц какой ни есть, а коллектив, и к субботе уже вижу некие результаты…