Детство 2
Шрифт:
Тот развернул и вчитался, да сразу как затрясся! Я ажно испугался, подскочил. А тот ну руками махать!
— Всё хорошо! Всё очень даже хорошо! Ида, Идочка! Иди сюда! Хотя нет, молодой человек пока не разрешил! Моё через никому распространяется таки на вторую половину?
— Таки да, но через обещание!
— Обещаю за неё! Ида!
Ида поулыбалась напоследок уходящему покупателю и заспешила к супругу. Чуть погодя они тряслись уже вместе, тыкая пальцем в листок и корча друг другу морды.
Пока они корчились, осторожно подошла Надя.
— Я не поняла, на каком
— Одесско-мещанский с пополам через идишь.
— И что, — В глазах всплывает изумление пополам с ужасом, — там все… так?!
— Что ты! Жаргон и есть. Городская беднота так примерно говорит. Жиды идиша больше замешивают, греки по-своему, русские всего по чуть-чуть, но сильно поменьше. А образованные если, так те очень чисто на русском говорят, только што быстро, ну и акцентик такой южно-русский.
И молчок, над чем они там хихикают. Вижу, что любопытно ей, но вот нет! Из вредности.
Вскоре Ида отошла назад, и подхватила Надю под локоток, оттаскивая её для нашего со Львом Лазаревичем поговорить.
— Шедевр, — Серьёзно сказал он, — я таки правильно понял, шо вы пришли за моим мнением? Ценю! Мы таки не боимся посмеяться между собой! А те, которые против, те тоже не боятся посмеяться, но уже за нас. Тот случай, когда надо в газету, и будет вам счастье со всех сторон!
— В газету рано, — Останавливаю его, — мине нужно решить вопрос за деньги!
— Гонорар…
Останавливаю ево взмахом руки.
— Мелочь! Слышали? С танцами?
— Ну да, ну да, — Загрустил он, — такой конкурс, а без вас! Экая неудача! Деньги, слава…
— Мине интересуют только за деньги! В ответ недоверчивый взгляд.
— Мне славы кулачного бойца — вот так! — Провожу по горлу, — Недели не проходит, как какой-нибудь дурак лезет проверить себе на моих кулаках! Пока таки да, но надоело! А здесь?
— Кормиться можно всю жизнь, — Осторожно сказал он, — выступления, частные уроки, а в дальнейшем и своя школа.
— Это мечты мальчика восьми лет или не слишком умной девочки из глубоко провинциальной гимназии, — Парирую я, — а не рассуждения умного вас! Кто я и кто они? Да и за возраст помните! Затравят! Потому как поперёк пошёл, да притом мимо них. Годами можно бороться, десятилетиями.
— А вы? — Осторожно осведомился он.
— Было бы интересно урвать кусочек такой славы, то таки да! А так не очень.
— А если признают? — Уже для порядка поинтересовался Лев Лазаревич.
— Та же гадость, но с обратным знаком! Ранняя слава, внимание, гадости от завистников. А по деньгам — тьфу! Ну то есть не тьфу, но лучше так!
Показательно стучу себя в лоб, на что собеседник кивает задумчиво.
— Деньги, да? А почему не через купцов?
— Щас два раза, и ещё вдогонку! — Злость всё-таки выпирает, — Сперва я для них в новину был, а потом… а! Наговорили всякого завистники, и я теперь, оказывается, дерзкий! Был бы здоров, так просто пришёл бы на конкурс, а там танец покажет. А так… как оправдываться за чужие слова? Потом только если, стучаться робко, да кланяться униженно. И то может быть и нет, потому как завистники и новые
кумиры.— И как ви видите мине? — Осторожно поинтересовался тот.
— Как источник слухов, и скажу сразу — за деньги не просите! Через потом вашу славу, как моего доверенного и проверенного, больше возьмёте. Вы, дядя Гиляй, и… всё, пожалуй. Реклама!
Штобы ах и ох, но без цитат! Только восторг.
— В таком разе могут и пригласить, — Согласился Лев Лазаревич, — а уж друг перед дружкой, да в патриотическом угаре впополам с алкогольным… шоб я так жил!
Тридцатая глава
— Азохенвей! — Срывающимся басом сказал дядя Гиляй и захохотал — гулко, как из бочки, заполняя собой всю квартиру и немножечко рядом.
— А-а… не могу! Ох, Машенька… хотя отставить! — Владимир Алексеевич очень по-детски спрятал листок за спиной, и даже отшагнул задом к стенке, — Прости, слово дал. Ох…
Опекун вытер выступившие от смеха слёзы, но рано — взглянув ещё раз на листок, он снова заржал, на сей раз натуральным жеребцом. Мария Ивановна глянула на мужа с улыбкой, но смолчала, усевшись с вязаньем. Надя выдержкой матери не обладает, аж вся извелась! Но гордячка, не лезет.
Дотянул его за рукав к себе в спаленку и усадил на стул.
— Шедевр! — Утирая слёзы уже порядком промокшим платком, сказал он, — В редакцию, да? Да ещё с нотами расписано… прекрасно, просто прекрасно! Как додумался только?!
— Ну… само почти, — Жму плечами, — немножечко по мотивам Одесских беспорядков.
— Надеюсь, ты не… — Гиляровский встревожено глянул на меня.
— Не участвовал! Просто наслышан — изнутри, так сказать.
— Ну и, — Я протарабанил пальцами по колену, — знаю, што там немножечко сильное напряжение до сих пор. Такие все, што вроде и улыбаются со всех сторон, но таят. Вот и подумал, што если поулыбать ту ситуацию, а лучше обсмеять, то оно как бы и пар в свисток!
— От супруги моей подхватил? — Усмехнулся опекун, — А вообще дельно. Обсмеяв ситуацию, чиновничество сохранит лицо, и можно будет сбросить потихонечку давление.
— Агась! Ну… то есть да. Только да про ситуацию, а не про редакцию!
— А как тогда? — Удивился опекун.
— Так… конкурс плясовой, слышали? Я уже не попадаю, потому как хоть и выздоровел почти, но в форму не вошёл, да и вообще.
— Наслышан, — Кивнул дядя Гиляй, — Отодвинули?
— Да. Такое себе впополаме — между завистниками и болезнью. Не ждут, словом. А надо! Напомнить хотя бы о себе, што вот он я — зачинщик, и такой весь из себя.
— А может, ну их? — Предложил он азартно, потихонечку заводясь, — Я капустник устрою, приглашу творческих людей, ты выступишь. А?!
— Ну… — Сходу отнекивать не хочу, потому ищу аргументы потяжелее, — а стоит? Публика эта творческая, так себе меня приняла. То есть не меня, а танцы мои. Такие заметки, што в ранг курьёзов Хитровских, да с такой себе сомнительной славой.
— Ну то есть не ваши знакомцы! — Быстро продолжил я, пока он набирает возмущённо воздуха в грудь, — Я за вовсе уж чистую публику говорю. Эстетов рафинированных. А рулят-то они!