Детство 2

Экзамен мне предстоял в шестой гимназии, што на Большой Ордынке, в Демидовском дворце. Сколько раз проходил мимо этого здания, видел гимназистов, и вот сам… Меня снова начало потряхивать, но голова оставалось ясной.

Экипаж остановился, и мы сошли, только подножка чуть вверх качнулась, да зацокали, удаляясь, подковы. На плечо легла на миг рука опекуна, и сжала еле заметно.

— Нормально, — отозвался я, не сбавляя шаг, только кивнул благодарно за заботу. Небольшой садик, швейцар у входа, огромный вестибюль с лепниной и люстрами, сурово взирающие на меня портреты со стен. Красивое, и абсолютно чужеродное. Давящее.

Я принялся зачем-то подсчитывать, сколько крестьянских семей можно было бы обеспечить, продав одну только люстру. По всему выходило не много, а ого-го, но тут мы пришли.

Скрип двери, и время будто замедлилось. Медленно-медленно поворачиваются головы; под солнечными лучами, отражающимися в натёртом до блеска паркете, пляшут невесомые пылинки.

Вижу, кажется, едва ли не каждую пылинку в отдельности. Ме-едленные… Щербинки на пуговицах, складочки на сюртуках, рыжеватый кошачий волос на директорском рукаве. Шаг… Лёгкий поклон, чоткое приветствие, остановиться в центре аудитории. Перед глазами только члены комиссии. Осанистый директор, священник… меня заколотило было, но тот взирает вполне благосклонно. Не предупреждён?

Накатило спокойствие и этакое ледяное равнодушие. Не сдам? Дядя Фима будет рад!

Река времени разом потекла с привычной скоростью, и начался экзамен.

Начал батюшка, но спрашивал довольно-таки формально, с заметной ленцой. Несколько молитв, Жития, простенькие вопросы по церковной службе, и всё! Благодушный взмах пухлой руки.

— Для выпускника прогимназии более чем достаточно! — и улыбка в густую бороду. Опёршись на пухлые руки, он положил на них подбородок, и кажется — придремал.

— Предлагаю немного нарушить регламент, — остро взглянув на меня из-под тонких бровей, предложил молодой, но уже лысоватый словесник Пётр Алексеевич, — думаю, нет острой необходимости ждать несколько часов, пока испытуемый напишет сочинение.

— И что вы предлагаете, коллега? — оживился историк Михаил Ильич, разгладив кустистые полуседые усы, нависающие над губами.

Гоняли они меня попеременно — то по синтаксису и грамматике, то по ямбам и хореям, то по истории Древнего Рима и Греции. Вперемешку. Иногда морщились этак снисходительно, но — сдал.

С математиком задержались. Задачки из выпускного курса прогимназии оказались для меня слишком просты.

— Н-да, — переглянулся тот с директором…

… — с французом просто побеседовали, — я тараторил, не в силах остановиться, прижимая к груди драгоценное свидетельство об окончании прогимназии, заверенное подписями членов Педагогического совета, и печатью гимназии. Дядя Гиляй шагает рядом, улыбаясь в усы.

А у меня ну такое облегчение! Кажется, што подпрыгну чуть, и взлечу невесомо. Сдал! Выкусите!

* * *

«— Выкусите!» Иван Карпыч сощурился, представляя перед собой лица деревенских.

«— Всё, всё до копеечки взял… своё взял, не чужое! А то ишь, бездельники, на чужом горбу! Когда надо им, в ножки кланялись, благодетелем звали… а как отдавать — кулак! А?! Взял раз удачу за хвост, так и держи, штоб не вырвалась! Кулак, тоже… а сами бы иначе, а?! С голоду? Пусть! Никто не тянул… сами! Работать надо… и головой, опять же. Кулак, а? Мироед! Завистники потому што! А просто — справный хозяин. Ничево…»

Опёршись на леера, он начал сворачивать самокрутку, просыпая махру из-за качки. Несмотря на все трудности, справный мужик Иван Карпыч смотрел на окружающий мир со злым вызовом. Уж он своё возмёт! Вот ей-ей, разбогатеет ещё, будет праздник на ево улице!

Невидяще уставившись в завидневшуюся полоску канадского берега, он сжал мосластый кулак и сладострастно представил себе будущее. Недалёкое. Да што там, самое близкое! Богатство, да настоящее — чтоб при часах на пузе, и пузо через кушак. Сытое! И фотографию таку потом деревенским, да с письмецом, што обиды на завистников не держит. Пусть завидуют!

Небось не станет больше на землице работать, хватит. Ну, если только попервой, штоб оглядеться. А потом всё, учёный уже! Надобно чужими хребтами, а не свой ломать. Вспомнился Егорка, и грядущее счастье несколько поблекло. Ишь, фотографию прислал, пащенок. С часами! А?! И одет по господски, будто и вправду господам ровня. А сам-то, сам! И Чиж етот… Пастушки, а туда же, в люди решили! Тьфу!

— Сучата! — справный мужик Иван Карпыч сплюнул украдкой на палубу, и погладил себя по жилету, в подкладку которого вшиты червонцы, — Ничё… Иван Карпыч ещё покажет себя!

* * *

Сдал, доехали, и слабость такая накатила…

— … ничего страшного, — улыбнулся Антон Павлович, сидящий на табурете у моей кровати, — обычное переутомление, несколько дней покоя, и всё пройдёт.

Улыбаюсь ему ответно, пока дядя Гиляй с Марией Ивановной выдыхают облегчённо.

— Ну, Антоша, успокоил, — опекун сгрёб в охапку ни разу не маленького Чехова, приподняв вместе с табуретом.

— У-у, чертяка здоровый! — засмеялся тот, — хватит нежностей-то!

— А вам, молодой человек, предписываю побольше отдыхать в ближайшие пару месяцев. Владимир Алексеевич рассказал мне подоплёку вашей… хм, гонки. Понимаю… Но теперь-то успокоитесь?

Киваю согласно, и снова меня развозит в улыбке.

— А ведь не успели они, а?!

— Не успели, — ответная улыбка необыкновенно солнечная. Антон Палыч некоторое время ещё посидел со мной, рассказывая забавные байки из своей жизни. Местами так себе забавки… смех сквозь слёзы! Этот не из господ. Настоящий!

«Волчий билет» меня таки нагнал — за хулиганские поступки, участие в антиправительственных митингах и собраниях, да плюсом ещё и по духовной части разное. Такая себе формулировочка, што вроде как и ничево, но подспудно — чуть не еретик, ажно мурашки. Собственно, билета как такового не выдавалось, а просто — уведомление, да запрет на дальнейшую учёбу в казённых учебных заведениях, равно как и запрет занимать любые государственные должности. А поздно!

Учёба, это конечно да, а остальное — тьфу! Частичная дееспособность — есть, да и запрета на проживание в Москве и Петербурге не имеется. Ну… пока.