Детство в Соломбале

– Давай сандалии, – повторил Николай Иванович.

Я вытащил конверт, и это нисколько не удивило ме­ханика. Значит, все получается так, как надо. Николай Иванович разорвал конверт и прочитал записку.

– Так, так… – сказал он.

Я ждал, что еще скажет механик. Может быть, он мне даст еще другое, более опасное поручение? А он сказал:

– Садись, выпей чайку!

– Спасибо, Николай Иванович. Мне домой поспеть надо до патрулей.

– Ах, вот что! Это верно. Патрули… Значит, ты наш, Ну, смотри, осторожнее! – Он помолчал, потом улыб­нулся и сказал: – Максимычу поклон передал? Ну-ну, беги. А патрулей этих скоро опять не будет. Заживем!..

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ ЗИМОЙ

Вскоре я сам увидел дядю Антона. Он пришел к Чижовым навестить Костю. Он был одет в парусиновую матросскую рубаху с большим синим воротником – гюйсом. На ленточке его бескозырки я прочитал: «Флот­ский полуэкипаж».

Дядя Антон появился у Чижовых на минутку. Ему нельзя было задерживаться: за ним могли следить шпи­ки. Он оставил нам новое письмо, пожелал Косте ско­рее выздороветь и ушел.

Еще три раза ходил я в город к Николаю Иванови­чу с письмами от дяди Антона.

Костя окончательно выздоровел только зимой, когда Соломбалу занесло снегом. Маленькие домики на на­шей улице казались завернутыми в снежную вату. Суг­робы доходили почти до крыш. По обеим сторонам очищенных тротуаров тоже высились сугробы. Под тяже­стью снега сутулились тополя и березы.

С наступлением сумерек морозный воздух синел. Всюду топились печки. Сизый дым тихо струился из труб и стлался по улице, отчего воздух еще более сгу­щался.

Поздними темными вечерами мы приходили к ма­ленькому домику на соседней улице и усаживались на скамейку. Это было место встреч с дядей Антоном. Вме­сте с письмами матрос передавал нам кусок хлеба или несколько галет. На другой день мы относили письмо Николаю Ивановичу.

После жестоких декабрьских морозов наступили теп­лые дни. В Соломбале на озерке был устроен каток. Привязав заржавленные «снегурки» к валенкам, днем я катался по тротуарам, а вечером тайком перелезал через забор на каток.

Конечно, каток не мог идти ни в какое сравнение с рекой Кузнечихой и даже с Соломбалкой. Но теперь лед на реках замело снегом. А осенью, когда первые морозы сковывали реки, лучших мест для катанья искать было не нужно. Черный лед выгибался и преда­тельски потрескивал. Но разве соломбальских ребят ис­пугаешь!

На катке было всегда шумно. Большой круг занима­ли конькобежцы в рейтузах и вязаных рубашках. Они носились, как птицы, резко взмахивая руками или зало­жив руки за спину.

В широком кольце, обнимающем площадку, медлен­но двигался поток шарфов, шапок-ушанок, шляпок, ка­поров и вязаных шапочек. Это было самое скучное мес­то на катке. Держась за руки крест-накрест, плыли па­рочками парни и девушки. Многие не умели кататься и мучились, едва переставляя ноги, словно шли по льду пешком и прихрамывали.

Именно в этой тоскливой толчее и разрешалось ка­таться нам, ребятам. А нам хотелось на беговую дорож­ку или в центр, на площадку для фигурного катания. В центре творились чудеса, каких даже в цирке не уви­дишь. Фигуристы рисовали здесь на льду причудливые узоры, вычерчивали восьмерки, прыгали, стремительно кружились и танцевали на коньках вальс.

Костя на каток не ходил: доктор сказал, что ему пока нужно остерегаться резких движений.

Англичане и американцы построили в саду горку. Она возвышалась над деревьями. Соломбальцы никогда не видали таких горок. Необычно высокая и узкая, с вытянутым скатом горка иностранцев совсем не была похожа на наши русские ледяные горки.

В одно из воскресений мы пошли в сад. Там собра­лись английские и американские офицеры. Даже самые худощавые из них в огромных желтых шубах казались толстяками. Офицеры курили, громко разговаривали и смеялись.

– Э, малшики! – крикнул один по-русски. – Кто хочет тысячу рублей получить? Кто самый смелый?

Иностранцы предлагали тысячу тому из мальчишек, который скатится с горки на коньках.

Они с ума сошли, что ли, эти американцы? Пусть-ка сами скатятся на коньках с такой вышины!

С наших широких горок мы кататься не боялись. Но горка чужеземцев была в два-три раза выше. Ледяная дорожка убегала от горки, извиваясь между деревьями.

Свою горку иностранцы делали без снега. В морозы они поливали голые доски водой. Сквозь тонкий, про­зрачный ледок на горке были видны даже сучки и щели между досками. Шутка ли – скатиться с такой горы!

И все же среди ребят смельчак нашелся. Это был Мишка Сычов, тринадцатилетний мальчуган с Четвер­того проспекта.

– Брось, Мишка, – крикнул ему товарищ. – Ви­дишь, они пьяные. Надуют…

Но Мишка смело забирался по лестнице на верхнюю площадку горки. Однако там, на высоте, смелость вне­запно покинула его. Он дважды подходил к скату и дважды отступал.

– Гуд, бой! Давай, малшик! – кричал офицер. – Трус, малшик!

Ребята, тесно прижавшись друг к другу и задрав головы, смотрели на Мишку и молчали. Нам очень хо­телось, чтобы Мишка Сычов доказал иностранцам сме­лость русских ребят. И в то же время щемящая тревога за товарища затаилась в груди.

– Не надо, Мишка, – с мольбой в голосе тихо ска­зал Мишкин товарищ. – Не надо, убьешься. Слезай…

Но Мишка не слышал.

Самым страшным было начало – несколько аршин ската были почти отвесными. Мишка отошел назад к поручню, потом, глядя застывшими глазами далеко впе­ред, прошел, не сгибая колен, всю площадку и сорвался вниз. Он не катился, а падал, весь сжавшись в комочек, и через мгновение уже был у подножия. Внизу, стреми­тельно пролетая отлогий конец ската, он стал выпрям­ляться. Он миновал первый изгиб дорожки, и, казалось, движение его стало замедляться.

Ребята следили за смельчаком, затаив дыхание. И вдруг на втором изгибе дорожки, все еще мчась с бешеной скоростью, Мишка не успел повернуть и вре­зался в снег.

Ребята ахнули. Все! Конец! Пропал!

С секунду ничего нельзя было разглядеть во взвих­ренном облаке снега. Потом у дерева высоко мелькнули Мишкины ноги, и страшный, душераздирающий крик расщепил тишину:

– А-а-а!..

Мы бросились к Мишке. Он лежал, запорошенный снегом, недвижимый, с бледным исцарапанным лицом. Ребята склонились над ним:

– Мишка! Мишка! Что с тобой?

Вокруг быстро собралась толпа. Иностранцы стали торопливо расходиться из сада. Они, видимо, боялись, что им несдобровать перед собирающейся толпой.