Детство

Ору так и вижу — собралися уже мал-мала, тянуть нельзя, а то и хмуриться начнут. Ставлю два короба рядом, собираю ветролёт и так — фыр-р-р! Лопасти лубочные вверх и кружатся, кружатся… а потом спускаются не быстро, так же кружась.

— Рот закрой, раззява, — Пихаю Гвоздя локтем в бок, — Лови давай!

— А? Ага!

Опомнившись, тот подхватывает лопасти у самой земли.

— Господа князья да бояре! Граждане почётные, дворяне по дням нечётным! Видеть спешите, чудо узрите! Игрушка для мала и велика, ценой невеликой! Полтина цена, небесная игра! Спеши, забирай, всех знакомцев удивляй!

— Уу… — Гудящая толпа нахлынула, разбирая ветролёты. Иные, не считая, кидали много больше полтины и спешили отойти да поиграться.

— Держи, мальчик, — В руки суют трёшницу, наспех отдаю колобашечку и лопасть, и немолодой господин отходит спешно, отмахиваясь от сдачи. А у самого ажно руки трясутся!

— Дай-ка ещё две… нет, сразу пять! — Барыня копается в рюдикюле, разговаривая с кем-то в толпе, мне невидимым, — Сусловым надо непременно, двое детей всё-таки, да и сувенир вполне оригинальный, Модест Петрович оценит. Ничем не хуже бумерангов австралийских!

Лезу в короба…

— А всё, барыня, — Ответствую посаженным голосом, — кончилися.

— Как? — Барыня не гнушается заглянуть в короба, — И правда. Завтра приходи, непременно! Задаток нужен?

— Што вы, барыня! Как только, так и сразу!

Гудя, толпа стала рассасываться. Кажный пятый, наверное, норовил подойти ко мне да приказать, штоб вот прям завтра было. Непременно!

Глянул на бутовских я и понял — всё, договора побоку. Насмотрелися на ажиотаж да на трешницы, будут небось всей деревней сегодня ветролёты делать. Какая там страда! Вот тот день, который весь год прокормит!

— Поняли? — Говорю, — Бегом в деревню, да к работе приступайте!

Только пятки грязные мелькнули — всё, теперя до самого Бутова не остановятся.

А сам бочком, тишком, да и в кусты чуть не ползком. И к дальним дачам — тем, што господа из небогатых снимают, к холодничкам щелястым.

Прокрался к дому, да в окно и постучался, ан нет знакомцев моих, гуляют! Ну, сам же шумиху етакую устроил! Чуть губу не исжевал, пока в сараюшке дровяном дожидался их. И так-то лишнее не люблю на дачах задерживаться, а тут ишшо и деньжищи такие! Сидел пока, так и перещитал все.

Четыреста двадцать три рубля и два гривенника, копеечка к копеечке! Несколько раз перещитал, верно всё. Как, думаю, так может быть?

Три сотни и ишшо пять игрушек, да по полтине, а набежало ажно за четыреста! Потом вспомнил господина тово, што трёшницу сувал и от сдачи отмахивался. И много ведь таких было! Потому как ажиотаж!

Знакомицы мои пришли мало не через два часа.

— Тс, — Из кустов им, — я енто.

— Егорка? — Барыня гимназическая через пенсне так близоруко.

— Я, Юлия Алексевна! Моё почтение, Степанида Фёдоровна! — И пока не опомнилися, вытащил из-за пазухи два ветролёта, — Подарок! Не отказывайтесь! Мне, может, приятственно подарок вам сделать!

Быстро отдал деньги — на хранение. Только перещитал ишшо раз уже при них, штоб неловкостей потом не было. И драпу! Только попрощаться успел.

Украдут? Не! Учителки енто гимназические, а них у-у! Репутация. Я ж по дачам не одну неделю хороводюсь. Как деньги первые пошли, так и думать стал, как бы их не спёрли.

Мне ж их ишшо в Москву везти, а такие денжищи, да у мелкого мальчишки явно не из господ — отымут, да и скажут, што не было! Хоть кто!

А ети нет, слышал разговоры. Одна вдовая, да без детей, другая так замужем и не была. Не старые ишшо, но и не так, штобы молодые. Хотя и ничево так, красивые! Живут вместе, как две голубки, всё под ручку ходят. Да скромно живут, хотя деньги есть.

Не жадные, а просто лишку не тратят на себя. На других ково могут — благотворительность называется. Есть и такие среди господ, оказывается.

Прочие деньги я им уже передал, почти пятьсот рублей вышло вместе! Я не я буду, а пройдусь ишшо по Сенцово в сапогах лаковых, да с Санькой вместе. Скоро!

Вернулся к балаганчику, а самого нетерпёжка какая-то подпирает. Пора, дескать, валить отседова, да побыстрее. И што, бросать всё нажитое?!

Попытался узлы собрать собрать все и понял, што не донесу просто. Одной только одёжи и обувки тючок получился, увесистый такой. С одеялами-то вместе.

Утварь хозяйственная, да книги — ишшо один тючок, да куда как побольше!

И ведь как бросить-то? Всё нужное! Ладно топор, он на Хитровке не очень-то нужен… хотя енто как сказать! Для маскировки чисто пригодится. Приеду я такой с топором да одеялами, кто ж потом поверит, што у меня денжищь цельная куча? То-то! Байками пощитают, да и обсмеют тово!

Возился так, да и понял, што всё равно всё не унесу. Книжки тогда собрал в тюк, одёжу какую-никакую, штоб на осень хотя бы, а сам чуть не плачу. Бросать добро, ну как так можно!?

Взял тогда лопату и оттащил подале. Я давно уж присмотрел место под землянку — так чисто, для порядку. Штоб было. Овражек небольшой, да дерево рухнутое на краю — живое, не подгнившее.

В корнях и откопал ухоронку, да и припрятал. Потом, может, ишшо и вернусь! Чай, рубля на три добра, никак не меньше.

Возился пока, туда-сюда, уже и к тёмнышку дело. Ну, думаю, што ноги впотьмах ломать? Встану с солнышком, да и на станцию!

Поел лепёшек ржаных из остатней муки, да и спать. Тяжко спалось, плохо. Всё какие-то погони, перестрелки. Потом и вовсе — с собаками будто меня гонят. Проснулся, а и правда — собаки брешут!

— Охотники небось, — Говорю сонно, поглядывая на всходящее солнце, а потом ажно вскинулся, да какие там охотники!? Голоса знакомые у собак, сторожицкие. Меня затравить небось хотят!

Подхватился как был, налегке, и бегом! Только ботинки обул. Потом не выдержал всё ж, да и вернулся за книгами и одёжкой. Чай, сторожа все не так штобы молодые, бегать давно отвыкли!

Подхватил, да и тикать! К станции прямо, и добежал почти, а потом ка-ак полетел! И башкой дерево. Подхватился было, а меня в спину так — раз! Сапогом.

— Не так быстро, молодой человек, — Усмешливо так. Поворачиваюсь… ба! Околоточный! Чёрные шаровары и чёрные же мундир с красной отделкой. На боку шашка, а в руке револьвер, в лоб мне смотрит. А здоров до чево!