Детство

Быстро намотав обмотки, сую ноги в ботинки, накидываю зипун и шапку, да подхватываю тяжёлое деревянное ведро с крышкой, воняющее нужником. Вчерась показали уже, куда выплёскивать говно-то, но в потёмках ничего почитай и не видно.

Агась! Вот кто-то из соседей потянулся, пристраиваюсь в кильватер!

Такие вот непонятные словечки всплывают в голове всё чаще, Тот-кто-внутри шепчет. Я поначалу думал-то, что бесами одержим, но в церкву спокойно захожу, святое причастие принимаю, от молитв и святой воды в корчи не падаю.

Правда, попов всё едино не люблю. В церкву ходить ндравится, но то другое — людёв посмотреть, да себя показать. Ну и красиво там, опять же. Иконы, украшения всякие. Поют, опять же. Ладан ещё, свечки, одёжки у попов да дьякона красивенные. Золото шиты!

Потом, когда картинок в голове стало побольше-то, понял — нет, не бес-то! Заколдованный я, вот. Тот-кто-внутри даже слово специальное знает — попаданец! Не первый я, значит, раз слово придумали, зряшно-то не станут придумывать!

Память, значит, отшибли, да наколдовали всех вокруг. А так я, может, и вовсе из господ!

Выплеснул нужное ведро в поганую яму, и назад по тёмнышку.

— Теперя за водой, — Встретил меня Лёха, сунув в руки тяжёлые вёдра, — да смотри, не расплескай на ноги-то! Тебе к реке много сегодня бегать, в мокрой-то обувке!

Сказав это, паскудно хихикает. Ишь, стервь! Радостно ему, ну что за человек, а? Понятно, что рази я теперь младший, то Лёхе по хозяйству хлопот меньше, но радоваться ить чему? Тому, что другому хужей, чем тебе? Паскуда как есть!

К речке, Неглинке, цельная очередь. Вроде и не малая речушка-то, а удобных мест, чтоб подойти, немного. Да наплёскано, воды намёрзшей вокруг много. Чай, каждый по разу плеснёт ежели, то цельный каток будет. Народу-то эвона сколько!

— До края! — Встретил меня Лёшка, пальцем тыкая на большую, почти пустую бочку в сенях.

Долго таскать пришлось-то, ажно руки чуть не оторвались, хотя и привычен работе, не бездельник. Тут бы коромысло, хоть и бабский это струмент, ан нет! Не заведено его у хозяев, значица. Ну коль не сами таскают, то и нечего обзаводится, так? Ни коромысла, ни салазок — санки поставить, ни…

— Экий бездельник! — Встретила меня в сенях Прасковья Леонидовна, уперев в обвисшие бока полные дряблые руки, — Сколько времени вожжаешься, а никак даже бочку едину наполнить не можешь!?

— Ленивый он, матушка Прасковья Леонидовна, — Мелким бесом вился вокруг неё Лёха, — и тупенький. Дурачок, значит! Салазки, значит, взять даже не догадался.

И скалится, паскуда!

Сжимаю кулаки… у, вражина! Специально ведь салазки из сеней убрал, а теперь вот поставил! Я-то откель знаю, как тут заведено? Спросил вчерась, где мне постелят, так хозяин аж вызверился, аки зверь лютый.

Хлобысть по голове, ажно звёзды из глаз! Я к печке кубарем, аж спину об угол ушиб.

— Здеся и будешь, — Сказал, да ишшо посмотрел так гневно, у самого ажно ноздри раздувалися. И чего спросил-то? Мне-то откель знать, где спать положено?

Вот так и не помалкиваю — опасаюся, значица. А с Лёшкой я ишшо поквитаюся!

— На рынок пойдём, — Недовольно сказала хозяйка, и уже мне, — собирайся!

Собрался я быстро, да встал в сенях, чтоб не запотеть. Прасковья Леонидовна собиралась долго, хотя с чего бы? Ить делов-то — собраться да подпоясаться!

— Держи-ка, раззява! — Ткнула она в меня большой корзиной, выходя, — Ишь встал, едва не спит! Работничек!

До рынка едва ли с полверсты, а шли долго. Хозяйка моя, чтоб ей было пусто, поминутно останавливалась лясы поточить с кумушками, да побрехать всласть. Вот же зверь-курица!

Рынок большущий — почитай с полтыщщи народу, ежели всех собрать. Народищу! Площадь большая, да люд толчётся всяко-разный.

А Тот-кто-внутри снова ворохнулся насмешливо.

"— Пятачок".

— Чегось? — Снова непонятно. А, место мало? Стало быть, и рынок маленький? Ничё себе, маленький! Хотя да, города какие здоровые сняться! Небось, по сто тыщ народу в таких живёт.

Съестным тоже торгуют… сглатываю слюну, ить не жрамши с утра! А тут такие лакомства!

Вон картошка тушёная, да с салом. Пусть прогорклым чутка, но то ерунда! А вон щековиной да лёгким тётка торгует. Вот ведь работа, а?! Знай себе, сиди на тёплых чугунках, то жопу иногда отрывай, чтобы кусок отрезать, да копеечку у покупателя взять.

При деньгах всегда, при еде, да и жопа в тепле! Рай! А дожжь если, так небось недолго натянуть на голову рядно, иль до домов добежать, коль совсем уж боженька землю-то залить вздумал.

А в жаровнях! Тяну носом… ну точно колбаса! Чуток подтухшая, но в масле-то! Жареная!

— Печёнка-то свежая? — Прасковья Леонидовна мало что носом в неё не уткнулась.

— Какой же ей ещё быть!? — Всплеснула немолодая торговка руками, выпростав их из-под засаленного, отродясь нестиранного фартука.

— А не ты ли мне с тухлинкой по осени продала?

— Окстись! Типун тебе на язык! — Охотно возмутилась торговка, — Бабы, ну вы слыхали? С тухлинкой!

О шума хотелось зажать уши, но пялюся по сторонам. Опасливо! Народу много, и все незнакомые, злые. Иль это они на хозяйку злы? Могёт быть и так, больно уж язык у ей поганый, стервь как есть!

Пока набрали снеди, Прасковья Леонидовна успела перебрехать мало не с половиной рынка. Назад она шла довольная и така спокойная, будто церкву посетила. Ну точно эта… вомпер, во!

Набрали вроде бы немного — знаю уже, что хозяйки в городе кажный день на рынок ходят. Своего-то хозяйства нет, куды деваться-то?

Набрали немного, а вот шли назад долгонько, ажно руки отваливаться начали. Она, хозяйка-то, сразу шипеть начинала, когда я корзину на снег ставил. Держи, и всё! А она неудобная, страсть!

Завтрака меня лишили — за леность и тупость.

— Неча! — Сказал похмельный мастер Дмитрий Павлович, наливая подонки в стаканчик и выпив, морщася, — Не заслужил! Пшёл!

— Ничо, — Бормочу негромко, — у меня снедь в узелке, недаром Ираида Акакиевна… Лёшка, стервь такой! Ну погоди у меня! Даром, что старше, а кровавой юшкой умоешься!

Меня аж затрясло — это ж надо?! По чужим вещам лазать! Ты мне кто есть? Кум-сват-брат? А коли нет, то и не замай!

Вместо завтрака пришлось колоть дрова, а опосля позвали чистить самовар да выбивать половики.

В обед покормили, и то слава богу! А то ажно руки дрожать начали, так есть хотелось! Щи с головизной, да опосля каша пшённая с маслом. Мне, вестимо, ни мяса щах, ли масла в каше не досталося, но и то! У тётки, чай, не сытнее ел. Даже когда было что.