Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
«Ты смотришь на меня почти враждебно, – думает Круглов. – Бедная ты моя. Ах, бедная, притихшая…»
Через некоторое время Игорь засыпает. Но как только Круглов осторожно пробует вытянуть руку, мальчик вздрагивает и сжимает его пальцы.
И так еще несколько раз.
Наконец ему удается высвободить затекшую руку. Игорь ровно дышит во сне. Круглов и Галя, тихо ступая по скрипучим половицам, выходят на веранду.
Ася выглядывает из кухни:
– Георгий Петрович, вы, наверное, голодный. Сейчас я…
– Ничего не надо, Ася. Почему вы не на работе?
– Не пошла сегодня. У меня есть отгул.
– А-а. Если можно, налейте нам компоту.
У
Круглов молча пьет компот, а Галя не притрагивается к своей чашке. Сидит в плетеном кресле, курит, курит, глядя в сторону, будто там, в глубине сада, что-то привлекло ее внимание. Круглов со стуком ставит чашку на блюдце, и тут Галя, встрепенувшись, говорит:
– Может, ты все-таки объяснишь, что происходит?
Не отвечает Круглов. Галя порывисто поднимается, отшвырнув легкое кресло.
– Юра, не молчи, ради бога!
– Было бы лучше, если б ты просто прочла мое письмо…
– Ты написал: прочесть девятнадцатого, и твой дотошный племянничек припрятал письмо до завтра.
– Выпей компоту. Ася замечательно варит компоты… Галочка, мне очень трудно об этом.
– Хорошо. Я помогу тебе, – говорит она вдруг изменившимся тоном, мягким, доверительным. – Твое бегство из Ленинграда связано каким-то образом с шестидесятым годом, когда вы с отцом поставили на себе опыт?
– Ты заговорила, как врач с тяжелым пациентом, – невесело усмехается Круглов. – Откуда ты знаешь про опыт? Тебе в шестидесятом было…
– От мамы знаю. Так связано?
– Да, Галочка, связано.
– Так. В чем был смысл опыта? – Она ждет ответа. – Юра, не молчи! По-моему, я имею право знать правду.
– Да, конечно…
Стук калитки, быстрые шаги – на веранду поднимается Черемисин. «Господи!» – вздыхает Галя, стискивая руками свои плечи, словно ее зазнобило вдруг. Черемисин, бросив на нее быстрый взгляд, спрашивает Круглова:
– Как Игорь?
– Спит. А ты почему так рано с работы?
– Сделал все назначения и ушел. Мне одна ранка не нравится у Игоря на животе. Я принес мазь…
– Не буди его. Сядь, Миша. И ты, Галочка. Прошу тебя, сядь.
– Не хочу.
– Ну ладно. – Круглов, как видно, на что-то решился. Он прохаживается по веранде, вызывает Асю из кухни, и та с обиженно-страдальческим видом усаживается в заскрипевшее кресло. – Вот что, – говорит Круглов, остановившись и присев на перила напротив Гали. – В письме все написано, но я понимаю… я должен что-то объяснить… – И после небольшой паузы: – Послушай, Михаил, ты хорошо знаешь стариков, знаешь возрастные изменения, старческие болезни. Этот постепенный и неотвратимый износ организма. Дряхлеющий человек – черт возьми, что может быть печальней! – Он ударяет ладонью по перилам. – Я, кажется, рассказывал о начале своей работы. Возня с кожей навела меня на мысль о переводе износа живого организма в ступенчатую категорию. Человек не должен изнашиваться постепенно, как башмак. Пусть он, достигнув зрелости, сохранит ее в состоянии полного расцвета – до последнего мгновения. Лампочка горит и горит, верно? Пока не перегорает.
Он подходит к Гале, закуривающей сигарету.
– Дай мне тоже.
– Ты же бросил курить.
– Все равно. – Он вытягивает из пачки сигарету, прикуривает. – Ну вот. Мы с твоим отцом, Галя, ты это знаешь, многие годы изучали мозг. Мы установили: чтобы стабилизировать организм в фазе зрелости, надо разгрузить некоторые
группы нейроклеток. Чтобы они не только тратили свою биоэлектрическую энергию, а получали бы часть энергии извне, периодически подзаряжались. Из высокогорного растения химеры мы выделили энергоемкий субстрат, который… Впрочем, не стоит углубляться. Все написано. Я торопился. Я повторил тут некоторые опыты, включая первоначальные, с ботинками… Я очень торопился, чтобы закончить полный отчет к девятнадцатому августа. И я успел, как видите.– Значит, вы… – Черемисин начинает фразу и умолкает, как бы не решаясь вытолкнуть застрявшие в горле слова.
– Да, – кивает Круглов, – нам не оставалось ничего другого. Сложилось так, что обезьяна, с которой мы работали несколько лет и которая… ну, обнадеживала нас… погибла. От неожиданной ерунды, которой так много в жизни, – от простуды. У нас не было выбора. Как всегда, не было выбора, – с силой повторяет он. – И мы с твоим отцом испытали действие препарата на себе.
– Ужасно… – прошептала Ася.
– Ужасно? Ну уж нет! Похож я на твоих стариков, Михаил? Мне семьдесят, а я, представьте, здоров. Ни склероза, ни вставной челюсти, ни даже завалящей какой-нибудь язвы желудка. С вашего позволения, я еще полон сил. Разве это ужасно? Ужасно другое, – говорит он, помолчав. – Помнишь, Галочка, один мартовский вечер, мы уговорились провести его вместе, ты приехала ко мне, а я…
– Пятница четвертого марта, – быстро говорит Галя. – Еще бы не помнить…
В ту пятницу Круглов застрял в лаборатории. Не потому, что очень был загружен работой, день как раз выдался спокойный, и собирался Круглов уехать пораньше, автобусом без пяти семнадцать, чтобы домой поспеть к половине седьмого – к условленному с Галей часу.
Но вот что произошло.
В начале пятого Круглов выходит из вивария и, пренебрегая лифтом, неторопливо поднимается в свою лабораторию на третий этаж. Он заглядывает в компьютерный зал, окликает одного из работающих там программистов, вихрастого юнца в огромных очках:
– Саша, есть что-нибудь для меня?
– Есть, Георгий Петрович, – оборачивается к нему юнец. – Вот ваши распечатки.
В рабочей комнате, в закутке за шкафами с лабораторной посудой, три сотрудницы утоляют жажду чаем с пирожными и взволнованным разговором о товарах ширпотреба, которые, может быть, в понедельник привезет сюда автолавка.
– Георгий Петрович, попейте с нами чаю, – зовет старшая из них.
Круглов отказывается, проходит за свой стол, бегло просматривает распечатки, сделанные принтером с экрана компьютера, – полоски бумаги с ровными строчками букв и цифр. Одну за другой кидает их на стол – ничего существенного. Вдруг ему в глаза бросается строчка.
ПРДЛЖТНСТ ШТНБГ 7 MAP 88 КРГЛВ 19 АВГ 88
Снова и снова перечитывает он эту строку, пока не осознает ее страшный смысл.
Он подходит к окну. Смотрит на расчищенную от снега площадь перед фасадом института, на темную полоску леса.
Тревожно, сбивчиво текут его мысли.
«Так это и есть… это и есть закон, который я нащупал… закон кратности обмена… Дьявольщина! Я формулировал задачу вовсе не затем, чтобы… Седьмого марта – это через два дня… Через два дня – Штейнберг?.. Нет, нет! Ошибка. Конечно, ошибка… Компьютер барахлит… вот пойти прочистить ему электронные мозги, старому дураку… ведь компьютеры тоже стареют… А я, значит, девятнадцатого августа?.. Да нет… ошибка, ошибка!»
Снова он садится за стол, выдвигает ящик, роется в своих тетрадях, бумагах.