Девичий паровозик

Что-то нужно сказать?

Нет.

Что-то сделать, приблизиться, но как? Так просто обнять. Нет, не годится. Она моложе тебя, она вообще красавица и черты лица у нее нежные с налетом игривости и лукавства. Глаза ее лучатся, длинные ресницы, бросают тень, но искорки маленькой чертовки иногда прорываются наружу. А ты как кисель, ты размазня Ты Вообще ничего не можешь, ни сделать, ни сказать, и постоянно оправдываешь себя.

Телевизор, этот ящик на все случаи жизни, как медленная жвачка, бросает в комнату записанный загодя концерт. Звезды дурят народ и весело чокаются, пьют за Новый год в октябре. Проходит хмель, это плохо где-то наверху у соседей гремят убираемой посудой

Наверно она отогреется и уйдет,. а ты больно и мучительно воскресишь в сознании ее красивые ноги в черных колготках, маленькие затяжки в которых просвечивает розовая кожа, нежный и терпкий запах который струился от ее тела и будешь проклинать свою нерешительность. Как сладко и томно, как неизъяснимо томительно и привлекательно, то что скрыто у ней под этой грубой шерстяной юбкой

– Да-а – возможно протянет она с грустью и сожалением в голосе, – Ты просто дурак – скажет она на выходе. Ты кинешься к ней, а она рассмеется, посмотрит как-то сверху вниз, уберет твои руки и гордо уйдет.

На улице будет так же идти снег. В комнате будет тепло и уютно.

И вдруг легкая тень мелькнет в свете фонаря

и ты как ужаленный кинешься,

и схватишь одежду

и метнешься к двери, но у нее и застынешь в нерешительности.

Да! Ты кретин. Ты самый настоящий кретин, которых еще не видывал свет, скажешь ты себе, и устало опустишься на стул.

Прилипшие строчки в сознании, как метроном отсчитывают упрямо и упорно одну мелодию:

«А снег не знал и падал,А снег не знал и падал.Зима была прекрасна, прекрасна и чиста.Снег кружится, летает, летает»

Есть поверье, что в новогоднюю ночь чудеса сбываются,

Сбываются.

но не для таких патологических неудачников как я. Вот опять я впал в меланхолию. Да! Это грустный рассказ, без счастливого конца. Маленький ужас нерешительного человека. С Новым годом друзья, новым счастьем. Выпейте бокал и за меня. Чудеса все-таки иногда сбываются.

Декабрь 2009. Новосибирск.

Девичий паровозик 1912г

Глава 1

Конечно, это было дело случая.

У художников есть выражение искать натуру для картин. Зачастую черная работа. Находишься. Ноги гудят, но если повезет, то доволен и, кажется, нет тебя счастливей. В тот раз меня потянуло в центр Москвы.

Я свернул с Лубянской площади к Кремлю и прошел в маленький двор возле Николо-Греческого монастыря. Заборы, решетки все было сделано, чтобы не пустить непрошенного гостя. Я уже хотел вернуться, как обратил внимание на узкую щель в сочленениях разных стен. Если проходит голова, можно пробовать. Я еле протиснулся, замарал куртку. Глазам моим открылся большой двор, сплошь заваленный строительным мусором. Меня окружали крупные блоки кирпичей с остатками белой и желтой побелки, листы ржавого железа, старые рамы, подгнившие балки с остатками черных досок. В центре двора возвышались остатки дома. Первый этаж его еще не сломали. За ним высилась стрела экскаватора с подвешенным ядром.

«Да! Опоздал запечатлеть кусочек старой Москвы» – подумал я, и тут мои глаза среди груды строительного мусора наткнулись на вещь, похожую на книгу или тетрадь. Я стряхнул с нее красную кирпичную пыль. В центре вензельной рамки с голубями и ангелами по углам было написано чернилами от руки «Сетрорецкъ. 1912. Тетрадь – II» В самом низу очень мелко было выдавлено типографским текстом.

С-Петербургъ

Главное управленiе Удъловъ, Моховая №40

1911.

Обложка тетради была по центру в желтых и коричневых разводах. Я попробовал ее открыть, но не тут, то было. Страницы были как монолит и рвались.

«Да! Вторая часть! – с сожалением подумал я, – а где первая?» Найдя палку с расщепленным концом, я начал исследовать строительный мусор. «А вдруг!?». И удача, улыбнулась мне второй раз. Я вытащил из-под кирпичей старое зеркало на деревянном основании. Слой амальгамы у него уже давно взялся чешуйками и почернел. Половина зеркала видимо при падении откололась, но из-под оставшейся половины виднелся уголок еще одной тетради. В этом я уже не сомневался. Попробовал ее вытащить. Не получилось. Из-за суеверий я не захотел его разбивать. Решил домашними ключами отогнуть скобки, что держали фальц стекла. Они сломались. К моим ногам упали плотный конверт и еще одна тетрадь. Трудно описать это чувство! Не знаю, что я там хотел обнаружить, но я так резко поднял выпавший пакетик из бумаги. Почти дрожащими руками начал его открывать. Наверно если кто-то бы посмотрел на меня в ту минуту, обязательно сказал бы что я ненормальный. В нем не было ничего особенного. Просто старые открытки, отпечатанные в Финляндии. CARTE POSTALE SUOMI FINLAND. На одной вид Выборга. На другой изображение пляжа в Терийоках. Лодки, кабинки для переодевания, павильон-кафе. На третьей Курзал Сестрорецкого Курорта. Были и другие открытки. Это была личная переписка между мужчиной и женщиной. Чувства столетней давности показались мне свежи и интересны.

Я был так увлечен, что не сразу услышал, что орут мне московские строители из южных республик. Они стояли на остатках первого этажа махали руками и видимо ругались на своем языке. Я понял, что оставаться мне больше в этом месте не стоит, и проделал обратный путь, используя знакомый лаз.

В нетерпении я вернулся домой, но как, ни пытался раскрыть записи, мне это не удавалось. Что уж я только не делал и грел паром из чайника и засовывал вязальные спицы и аккуратно поддевал скальпелем – ничего не помогало. Отчаявшись, я вдруг вспомнил про Андрея Васильевича, моего соседа по старой квартире. Он работал прежде экспертом в лаборатории судебной экспертизы на Старой Басманной. Если не уволился, может, поможет. У них то наверно иногда бывают задачки и посложнее.

Василич встретил меня по доброму и, кажется, совсем не удивился моему приходу.

– Соскучился!? Тут у нас теперь все по-новому. Проходи.

Я рассказал о своей проблеме. Он долго вертел мой антиквариат, ругал меня, что я как медведь полез туда, куда мне соваться не стоило. Потом разгладил бороду и лукаво посмотрел на меня.

– Ладно. Сделаю. С тебя ничего не возьму, ну пару бутылок коньяка, это уж сам бог велел. Идет?

– Идет! Конечно, идет! – С радостью тут же согласился я.

– Но хорошего, не менее 10-летвыдержки, – добавил он, видя наверно что продешевил.

– Все будет Василич. Звони. Жду.

Прошло не менее недели, пока я дождался от него звонка. Я как на крыльях помчался к нему.

– Получилось?

– Да получилось то, получилось, но уж больно это оказалось хлопотно. Неделю до полуночи пришлось задерживаться. Представляешь.

– Ну-у-у да, – протянул я, понимая, куда он клонит.

– По-хорошему тут и семи бутылок мало. Сколько стоит мой рабочий день, знаешь? Специалист-эксперт высшей квалификации! То-то! Но ты не тушуйся, не тушуйся, – сменил он тон, видя мою скисшую физиономию, – это я так сказал между прочим. Давай, что принес, и забирай свои манускрипты.

Я взял в руки две папки. В них лежали отдельные листки.

– А что ты смотришь? Пришлось разъединять по листочку.

– Это ничего.

– Я еще не все сказал. – Он отставил в сторону бутылки с коньяком, которые изучал.-

Вот что скажу. Коньяк добрый. Кизляр. 12-лет выдержки. Это ты правильно сделал, уважил старика, но у меня к тебе одна просьба.

– Какая?

– Ты это так не держи. Не надо у себя. Компьютер в руках есть, по страничке, по две, настучи и опубликуй. Вещь тебе скажу, даже меня старика захватила. Как отклею страницу, читаю, потом следующую. Бог его знает, кто это написал, но человек, то писал для нас. Верил, что наступит такое время, что все можно печатать. Договорились?