Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

Епистола II От пизды к хую

Могущая елда, сияюща лучами, Имеюща приязнь с почтенными мудами, Писание твое принять имела честь С восторгом радостным и оное прочесть. Прочетши ж оное, творю благодаренье За то, что многое ты изъявил хваленье, Которого однак совсем не стою я. Чем ласковость твоя почтила так меня? Приязни, хуй, со мной ты ищешь заведенья, Колико на мое попал ты вожделенье, Сама давно того желает уж пизда, Чтоб мне была твоя знакома бы елда И с нею чтобы я имела обхожденье, Вседневное к себе с мудами посещенье. Не буду я писать здесь радости моей, Какую получу я, встретивши друзей. Ты пишешь, хуй, ко мне, что будешь целоваться, Мудами будешь ты бесчетно обниматься, Но слабости пизды ты должен, хуй, простить, Что так красно она не может изъяснить, Витийствами твоя как плешь преиспещренна, Довольно скажет так пизда тебе смиренна: Не буду, свет, тебя я просто лобызать, Но буду я тебя в засос, хуй, целовать, А будущим с тобой друзьям твоим мудам На волю обнимать я им себя отдам. Светлейшая елда, такое-то почтенье Имеет за твое пизда благодаренье.

Письмо Приапу

Приап, живитель пизд, восставитель хуёв, Твои дела воспеть не достает мне слов. Через тебя хуи победами гордятся, И целки чрез тебя мошнами становятся. Се с просьбой пред тобой ебака предстоит, Которого теперь надежда верна льстит, Что в предприятии его ты не оставишь И к проебению на путь его направишь. В подобных случаях его ты наставлял, С довольной храбростью он целок раздирал, Через тебя всегда победой он гордился, Не сделай, чтобы он теперь ея лишился. На жертву се ему приведена пизда, Зависит от тебя за подвиги те мзда. Подай ты столько сил сей целочки к попранью, Подай ему ты сил трудов его к скончанью И сделай, чтобы век ты славился от нас, Чтоб равно мог и он хвалить тебя в сей час, Который к ебле ты ему определяешь, В который всем хуям ты ярость посылаешь. Подай теперь его ослабшим жилам яр И в целочку всели ты равномерный жар. И так в надежде той он к делу приступает, Тобою ободрен, ети он начинает, А я все приложу старанье описать, Как с силой он твоей свой тщился хуй впехать.

Елегии *

Феклиста

Как только первой раз узрел тебя, Феклисту, Вообразив себе твою махоню мшисту, И белых лишь твоих коснулся я колен, Вспылали вдруг муде, елдак мой стал разжен, Битка моя, вспрыгнув, и с силой необъятной Ломилась сквозь штаны к твоей шенте приятной, Багровая вся плешь, и мой раздулся ствол И из глазу пустил от ярости рассол. С того часа шентя мое тревожит жало, Пушистой твой сычуг дерет на части скало, И нет мудам моим покою никогда, От вображения хуй ломит мой всегда. Феклиста, ты, подав тоску моей жердине, Смяхчись и не оставь меня в сей злой судьбине, Пиздою ты своей умерь мой тяжкой рык, Уйми ты щелью мой кровавой хуерык. Я знаю про тебя: не подлая ты блятка И часто у тебя с елдой бывает схватка, И то, что у тебя не малая и пасть, Но знай, что у меня против ея есть снасть. Позволь лишь толстого вложить себе шафрану, То плотно вычищу шестом твою я рану, Я толсту колбасу в сычуг твой заколю, Оглоблею в твоем твориле замелю. Увидишь ты, что я умею как почванить, Ядреною дудой зачну как барабанить, Ошмарой пред тобой себя не остыжу, Как толстую мою кишку в тебя всажу, Не будешь никогда ты мною недовольна, Хоть сколько ни ярись, сама ты скажешь: «полно». Не стану от тебя других скурех я чкать И свайкой лишь твою литонью ушивать. За чкваренье не дам я бляткам ни копейки, Не буду от тебя трясти и малакейки.

«О ты, котора мне ети всегда давала…»

О ты, котора мне ети всегда давала, А ныне презирать хуй мой навсегда стала, Твоя еще пизда мила в моих глазах, И хуй мой без нее в стенаньи и в слезах. Он стал с хуерыком, не знает, что спокойство, Краснеется всегда, его то в жизни свойство. Когда тебя я еб, приятен был тот час, Но ебля та прошла и скрылася от нас. Однако я люблю пизду твою сердечно И буду вспоминать ея лощину вечно. Хоть и расстался я, пизда, навек с тобой И хоть не тешу хуй, теряю я покой. Увы, за что, за что мой хуй стал <столь> несчастен, За что твоей пиздой толико я стал страстен! Всю еблю у меня ты отнял, о злой рок! Хуй будет ввек ток лить, когда ты так лсесток, И после уж его с пиздою разлученья Не будет он стоять минуты без теченья.

«Владычица души, жизнь жизни ты моей…»

Владычица души, жизнь жизни ты моей, Позволь несчастному слагати, ах! стих сей, Позволь мне изъяснить, колико ты прекрасна, Колико грудь моя тобою стала страстна. Но стих мой будет слаб, тебя чтоб описать, Примера нет красе и сил нет изъяснять, Но только чувствовать приятности удобно И, чувствуя, стенать и мучиться бесплодно. Язык немеет мой, и вся пылает кровь, По членам всем моим рассеяна любовь И корень свой она внутрь сердца основала, Чертами страстными в нем зрак твой начертала. До пупа мне дошла чувствительность сия, Увы! вот знак тому, зри: рдеет плешь моя, Ослабши жилы вдруг все стали напрягаться, Ковчег несчастных муд ко стану подниматься. Я вижу смерть мою в мучении таком, Позволь, прекрасная, мне стукнуть елдаком, Хотя единой раз, меж ног твоих в зарубку. Ах! сжалься и смяхчи мою тем жестку трубку. Не мни, чтоб я желал испортить твой рубец: Я нежно, взяв рукой, вложу в него конец И, мало двинувшись, вобью и до средины, Ты скажешь мне сама: оставь муде едины, А хуй свой весь пехай, сие приятно мне, Приятней, ах! сто раз, как я еблась во сне. Но нет, ты жалости в себе не ощущаешь И нежных слов моих, драгая, не внимаешь. Но что тому виной, и сам не знаю я, Или твоим глазам презренна плешь моя? Какие грубости, скажи, ты в ней находишь? О, бедственной задор, ты сколько мук наводишь! Когда бы я тебя в мудах не ощущал, Я б дни мои доднесь в покое провождал. Начало горести, конец ты и средина, Тебя мне знать дала нещастная шматина, Тобою я узнал, сколь страсти жар велик И сколько может гнуть тогда в крюк хуерык. Но сколько ни мятусь и жалоб ни вещаю, Я речь опять к тебе, драгая, обращаю: Внемли, прекрасная, что я тебе скажу: Я хуй мой наголо тебе весь покажу, Возьми его рукой, коснися внизу жилы, Авослибо тебе черты те будут милы, Которы верх его украсили и плешь. Дражайшая моя! хоть тем меня утешь. И естли щастлив я тобою столько буду, В восторге ты узришь мою природну уду, Взыграет мой елдак, восплещут и муде И будут ждать часа, когда им быть в руде. Я знаю, что тебя, мой свет, остановляет; Конечно, в памяти твоей грех обитает. Сия химера, ах! не раз уже собой Лишала красоты, утехи дорогой, Но ты уже не в те дни родилась, взрастала, Когда ложь меж людьми за правду обитала, Когда ту истиной рассудок их считал, Обман господствовал, плодами процветал. Бывает грех на том, кто должность преступает, А должность исполнять — тут грех не обитает. Друг друга так любить, не должность ли велит? Друг друга нам любя, кто ж еться запретит? Любовь, страсть нежная, природой в нас влианна, Должна ли чем она когда быть увенчанна? Пол женской — храм ея, в его их чтит сердцах, Но мужеск пол его находит в их пиздах. В пизде любви венец, в пизде все совершенство, В пизде все щастие, в пизде все и блаженство. Дражайшая моя, вот истина, не ложь, Дозволь уеть себя — сама ты скажешь тож, Что нет приятнее внутри хуй ощущати, Нет совершеннее утех, как подъебати. Но естли я тяжел кажуся, свет, тебе — Ляшь сверху на меня, восчувствуй хуй в себе, Тем усугубится твое к ебкам желанье, И придешь в жалость, зря мое ты подъебанье. Захочешь лечь внизу, прибавить неясных сил, Потоки пропусти, потоки так, как Нил, Которой весь собой Египет напояет И наводнением плоды он обещает. Иль лутчей способ есть, без тягости чтоб еть И удовольствие такое же иметь: Ляшь задом ты ко мне, прекрасная, послушай: Я постараюсь сбить мой хуй с твоею клушай, Впущу его до муд и буду попирати, Ты тягости себе не будешь ощущати, Лишь подвигайся ты плотнее ко мудам. Ах, ах! — ты скажешь мне, — не масли по усам Иль обмишулкою не попади ты в жопу, Пехай, пехай в пизду свою мне жоску стопу! Когда и сей тебе противен ебли план, Все уверение мое чтишь за обман, Так можешь лечь со мной, дражайшая, и набок: Вот ебля милая, о, коль восторг тут сладок! Одна твоя нога пусть будет под моими, Другую положи ты сверху над моими, А я свои меж их как можно помещу, Обняв тебя рукой, вертеться не пущу; В махонюшку твою, драгую щелупину, Впущу слепого я и лысого детину, Которой, бодрствуя, коснется нежных губ И сделает себе путь мягок и не груб, Что после и тебе полюбится, драгая, И нежной секелек, ебливу сласть узная, Нередко будет сам, нередко занывать И хуя моего, яряся, ожидать. Вот весь манер, как смертные ебутся. Но вижу я, твои еще мысли мятутся. Оставь смятение хоть на единый час, Позволь себя уеть лишь только один раз! И есть еще манер, как раком еться знаю, Но то для подлости, драгая, оставляю, В нем нежность не живет, ебутся как скоты, Не разбираючи нежнейшей красоты. Клянусь еще тебе и клятвы повторяю, Что истинно тебя, не ложно уверяю: Полюбится тебе, как стану еть тебя. Душа моей души, ты мне миляй себя.

Выговор от любовницы к любовнику

Товоль я от тебя, возлюбленной, ждала За то, что еть себя бесспорно отдала, Что ласки все мои тебе я истощила, Рукой твою битку всеночно я дрочила И в ебле завсегда старалась наблюдать, Тебе чтоб сладости скорее в чувство дать. Таким ли вот сие ты платишь награжденьем, Что не довольствуясь моей пизды блуженьем, Другую ты себе ети еще избрал, Со мной ты бедною сожитие прервал. Пускай хоть не прервал, но только презираешь, В пизде ты у другой, ах! чаще ковыряешь. Неужто у нее моей добрей пизда? Неужто у нее блистает, как звезда, Что сильно так в нее и много ты влюбился? Неужто твой в ней хуй отменно заходился И сладости тебе отменные вливал, Каких ты никогда, ебя мя, не вкушал? Неужто у пизды усы у ней длиннее И секель моего и лутче и нежнее? Неужто более в ней жару и огня? Неужто подъебать гораздее меня? И яросней она еще, как я, блужуся? Неужели совсем пред нею не гожуся? Пускай то будет так, и я тебе скверна, Но скверной быв, тебе конечно уж верна, Она же без тебя с другим всегда ебется, Откуда шанкером и плешь твоя гнетется, И тяжкой купно хуй твой носит хуерык? Затем, что у нее от ебли пиздорык. Познай, любезной мой, свое ты заблужденье, Старайся от нее иметь освобожденье, Я более тебе утех еще сыщу, Сытей твою битку я еблей насыщу, Как можно лутче я потщуся работати, Чтобы тебе на мне немного хлопотати, Скорей, чтобы еще твоя полилась кровь, Почувствуй прежнюю, мой свет, ко мне любовь, Почувствуй, ах! познай опять то вспламененье, К котору до сего имел ты отвращенье. Яви собой опять мне тьму своих утех, Возобновят мне те и радости и смех, Презренна быв тобой, которых я лишалась, Без коих всякой час рвалась и сокрушалась. Что прибыли тебе меня собой сушить, Холодностью своей огонь во мне тушить? Что прибыли, скажи, и чем я прослужилась, Твою что дружбу зря, с тобою содружилась? Не ты ль моя беда, не ты ль сурова часть, Не ты ль моя вина, несносная напасть? Ах! ежели сие, то кто ж тому виною? Не ты ль огонь во мне зажог своей биткою? Не ты ли сам сперва мя к ебле поощрял, Подсевши блись меня, рукою ковырял В пизде, и сделал тем в крови моей движенье, Подавши повод сам на еблю возжделенье? Конечно, ето так! — воспомни сам, мой свет, Потом и рассуди, винна ль я или нет. Я сделалась тебе во всем тогда послушной, На сердце положась, на нрав великодушной. Совсем тебе, мой свет, я в руки отдалась, И воля и покой твоей рукой взялась. Но ежели меня в свои ты принял руки, На что ж моришь меня теперя в злейшей муки? Заставлена тобой теперя я страдать, Без хуя бедной мне метаться, тосковать, В неделю я с тобой пять раз лишь уебуся, А протчия все дни говею и пощуся. Но может ли так жить на свете хоть одна, Которая б была так мало ебена? Любовница и так во скуке пребывала, Потоки горьких слез без хуя проливала. Коль любишь ты меня, любезной, так люби! Люби меня, мой свет, и более еби. Оставь другую ты моей в спокойство страсти, Во удовольствие моей махони пасти; Оставь и докажи, что ты всегда правдив, Язык что у тебя отнюдь всегда нельстив. Вить помнишь, предо мной как ты ужасно клялся, Досыта как меня все дни еть обещался. А клявшись предо мной, ты так ли мя ласкал, Ты так ли припадал, ты так ли лобызал, Ты так ли целовал, ты так ли мне, ах! зрился, Каким теперь ко мне ты зверем очутился? Оставь же все сие, постыла коль тебе, Коль зрит соперница подвластным тя себе, Ебись, неверной, с ней, ебись и насыщайся, Но злобной от меня ты вести долей дайся: Кончая на хую моржовом я свой век, Скажу, что варвар ты, свирепой человек. Пизду мою, ах! ты не мог вдовлетворить, А тем меня в мой век щастливой сотворить, — Вить радости мои, утехи все в хую, И полагаю жизнь вить в ебле всю свою, И все мое в тоске едино утешенье, Чтоб хуем дорогим имети восхищенье. Итак, прошу тебя еще я наконец, Престань другую еть и чисти мой рубец. Ах! сжалься на мое, любезной, состоянье, Пизды моей всяк час на горестно рыданье: Познай текущий в ней от похоти рассол, Познай и залупай ты чаще мой подол. Воззри, любезной мой, как я изнемогаю, Горю каким огнем и как я содрагаю, Как еться я хочу, как чешется пизда, Пришло уж говорить теперь мне без стыда: Еби меня, утешь битки твоей хотящу, Любовным пламенем в пизде к тебе кипящу, Подай отраду мне, любезной мой, подай, Забей в меня свой хуй, забей, не вынимай.

Плач пизды

Нещастная пизда теперь осиротела, Сира, и вся твоя утеха отлетела, Сира, и полны слез твои теперь глаза, Ужасная тебя постигнула гроза, Ужасная напасть совсем переменила, Из радостной пизду печальной нарядила. Утехи тем мои навек прешли теперь, Навек должна свою замазати я дверь, Ту дверь, в которую в меня входила радость, Всем чувствиям моим неизреченна сладость. К страданью лютому, к безмерной казни злой Навек сомкнута <я>: сей хуй скончался мой. Скончался и лежит, бездышен горемыка, Бездушен, недвижим, от шанкер, хуерыка. Уж нет того, уж нет, в пизде кто ликовал, Взаимные кто мне утехи подавал. Лежит бездушна плешь, лежит се пред глазами. Неслыханная казнь, о! казнь под небесами, Какой теперь ты мне дала собой удар, Исчезла в хуе жизнь, простыл на еблю жар. Любезной хуй, навек рассталась я с тобою, Вовек, увы! и ты не свидишься с пиздою, Не будешь ты во мне гореть, краснеть и рдеть, Уж в аде не дадут тебе, ах! хуй, поеть. О! грановита плешь, котора всех прекрасней, Ты сделала меня теперя всех нещастней, Ты сладость мне вкусить свою, ебя, дала, Ты кровь во мне огнем приятнейшим зажгла, Но ты ж теперь меня собою огорчила, Заставила страдать, ты плакать научила. Какую я себе теперь отраду дам, Когда к твоим друзьям сто раз пришед к мудам, Утех я в них себе ничуть не ощутила, Напрасно лишь себя я только возмутила. И как мне без тебя, ах! как на свете жить? Подумать страшно то, пизде без хуя быть. Подите от меня вы прочь, воображенья, И не давайте в мысль преступного прельщенья, Как будто можно мне кишкой себя пехать, И глубже в губы перст засунув, ковырять, Тем равное себе снискати утешенье, Какое хуем я имела восхищенье. О! глупейшая мысль порочнейших людей, Распутной мерзости всесветнейших блядей, Из ада вышедши, из тартара кромечна, У чорта из штанов, о! мысль бесчеловечна! Не можно мне к тебе отнюдь преклонной быть, Без хуя чтоб себя я стала веселить. Я ввек не соглашусь принять те грубы нравы К затмению твоей, о хуй любезной! славы, Что будто без тебя возможно обойтись, Мне перстом иль кишкой досыта наетись. Природного в себе не внемля побужденья, Лишать тебя собой достойного почтенья, Ах, нет! конечно, нет, и ето лишь мечта, Несытейших блядей напрасна суета, Которою они, весь вкус уж потеряя, Стараются его найти, пренебрегая. О, солнце! ты дано одно нас освещать, Питать собою тварь, собою украшать. Так естли без тебя не может тварь пробыти, Равно вот так пизде без хуя льзя ль прожити? Ты нужное для всей природы естество, И хуй ради пизды потребно вещество. Но, видя ты с высот теперь мое мученье, Что с хуем мне пришло превечно разлученье, Сокрой и не мечи на мя свои лучи, Теки из ада, мрак свирепой, и мрачи; Мне все одно пришло теперь уж умирати, Без хуя ли мне быть иль свету не видати! Прости, прекрасной хуй, прости, прекрасной свет! Уж действует во мне битки претолстой вред! Закололась слоновым хуем.

Сетование хуя о плеши

Восплачьте днесь со мной, портошные пределы, Гузенна область вся, муде осиротелы, Дремучий темной лес, что на мудах растет, Долина мрачная, откуда ветр идет, Восчувствовавшие бобонами мученье Пахи нещастные! С задору и терпенья Ты, чашник на портках, ты, гулфик на штанах, И вы, сидящие плотицы на мудах, Восплачьте днесь со мной, восплачьте, возрыдайте, Коль боли нет у вас, так хую сострадайте! Румянейшая плешь с злосердною судьбиной, Лишился я тебя, мой друг, мой вождь любимой! Свирепа от меня тебя, ах! смерть взяла, Прелютым шанкером плешь прочь и отгнила. О! нестерпима боль! о, злейшее мученье, Чего лишился хуй в твоем, ах! разлученье! Всего меня могло что токмо веселить, Всего не можно мне лишь то изобразить. О, рок! окроме ран, которыми терзаюсь, Окроме струпов тех, которыми строгаюсь, Окроме той беды, что гниль мне нанесла, Лишился я тобой приятна ремесла, Того, которым я всегда одушевлялся И коим в тме утех дражайших наслаждался, Лишился… Небеса! пизда не даст мне еть, Ах! можно ль хую быть без ебли и терпеть? Нет, даст! Отчаянье мое в том есть напрасно, Коль кочнем уж пизда ебется также сластно, Так что ей нужды в том, что плеши нет моей? Чесаться все равно, чем ни чесаться б ей. Конечно, так. О, нет! ты представленье лестно, Мечтательная мысль: что создано совместно, То должно уж всегда совместно пребывать. Как, как же будет хуй без плеши работать? Свиреп мой рок, свиреп, и зла моя судьбина, Напасть моя ничем теперь не излечима. Оставить должно то, чтоб радость мне иметь, Веселье мне прошло, я должен грусть терпеть. Коль бедная битка оставлена от плеши, Нельзя тебе уж еть, не токмо пробить бреши. Не вкусишь никогда вкушаемых утех, Пиздам теперь не хуй, а более ты смех. Но что пиздам! нельзя стрясти и малакейки, Погибли все мои прошедшие затейки. Тем бедствием, познал которое я днесь, Пренещастлив теперь во век свой буду весь И в крайность крайнею и тучу повергаюсь, Неизъясненно зло, чего тобой лишаюсь. Рассеяна вся мысль, и ум исчез весь мой, Ах, как расстался я со плешью дорогой, С тобой расстался я, багряная елдина, С тобою, спутница моя неизменима; Тебя уж нет со мной, и твой сокрылся зрак, Без плеши палка стал теперь я, не елдак.

На отьезд в деревню Ванюшки Данилыча

С плотины как вода, слез горьких токи лейтесь, С печали, ах! друзья, об стол и лавки бейтесь, Как волки войте все в толь лютые часы, Дерите на себе одежду и власы, Свет солнечный, увы, в глазах моих темнеет, Чуть бьется в жилах кровь, всяк тела член немеет. Подумайте, кого, кого нам столько жаль, Кто вводит нас в тоску и смертную печаль? Лишаемся утех, теряем все забавы! Отеческая власть, раскольничьи уставы В деревню Ваньку днесь влекут отсюда прочь. Ах, снесть такой удар, конешно, нам не в мочь! О, лютая напасть, о, рок ожесточенны, Тобою всех сердца печалью пораженны. С пучиной как борей сражается морской, Колеблются они, терзаются тоской, Трепещут, мучатся, стон жалкой испускают, С деревней Ярославль навеки проклинают. Провал бы тебя взял, свирепый чорт отец, Бедам что ты-таким виновник и творец. Ах, батюшка ты наш, Данилыч несравненный, Стеклянный изумруд, чугун неоцененный, Наливно яблочко, зеленый виноград, Источник смеха, слез и бывших всех отрад, Почто, почто, скажи, нас сирых оставляешь, В вонючий клев почто от нас ты отъезжаешь, Отъемля навсегда веселье и покой, Безвременно моришь нас смертною тоской. Неужели у нас вина и водки мало, Ликеров ли когда и пива не ставало? С похмелья ль для тебя не делали ль селянки, И с тешкой не были ль готовы щи волвянки? Не пятью ли ты в день без памяти бывал, Напившись домертва, по горницам блевал? В Металовку тебя не часто ли возили, Посконку курею чухонками дрочили? Разодранны портки кто, кроме нас, чинил? Кто пьяного тебя с крыльца в заход водил? Понос, горячка, бред когда тя истощали, Не часто ли тогда тебя мы навещали? Не громко ль пели мы в стихах твои дела, Не в славу ли тебя поэма привела? Противны ли тебе усердье, наша дружба, Любовь, почтение, пунш, пиво, водка, служба? Чем согрешили мы, о небо, пред тобой, Что видим такову беду мы над собой? С кем без тебя попить, поесть, с кем веселиться, В компаньи поиграть, попеть, шутить, резвиться? Разгладя бороду и высуча уски, Искали мы площиц и рвали их в куски. Прекрасные уж кто пропляшет нам долины, Скачки в гусарском кто нам сделает козлины, Кто с нами в Петергоф, кто в Царское Село?.. Куда ж теперь тебя нелехка понесло? Забавно ль для тебя дрова рубить в дубровах, В беседах речь плодить о клюкве и коровах. Хлеб сеять, молотить, траву в лугах косить, Телятам корм в хлевы, с реки — ушат носить, За пегою с сохой весь день ходить кобылой, Спать, жить и париться с женой, тебе постылой, Обдристаны гузна ребятам обтирать, Гулюкать, тешить их, кормить, носить, качать, Своими называть, хотя оне чужие, Неверности жены свидетельства живые, С мякиной кушать хлеб, в полях скотину пасть, От нужды у отца алтын со страхом красть, С сверчками в обществе пить квас всегда окислой, От скуки спать, зевать, сидеть с главой повислой? Лишь в праздник станешь есть с червями ветчину И рад ты будешь, друг, простому там вину. Увидишь, как секут, на правеж как таскают, По икрам как там бьют, за подать в цепь сажают. С слезами будешь ты там горьку чашу пить, Оброк свой барину по трижды в год платить. Отца от пьяного, от матери сердитой, Прегадкой от жены, но ревностью набитой Услышишь всякий час попреки, шум и брань, Что их ты худо чтишь, жене не платишь дань. Босой в грязи ходить там будешь ты неволей, Драть землю, мало спать, скучать своею долей. Не будет у тебя с попом ни мир, ни лад, Хоть записался здесь с отцом в двойной оклад. Но что за глас теперь внезапу ум пленяет? Приятнейшую весть нам брат твой возвещает! Каку премену вдруг мы чувствуем в себе, Надежды всей когда лишились о тебе. О, радостная весть, коль мы тобой довольны, Каким восторгом всех сердца и мысли полны! Тобою паче всех днесь дух мой напоен, Превыше облаков весельем восхищен. Смяхчился наконец наш рок ожесточенный! Что слышу, небеса, о день стократ блаженный! Данилыча отец прокляту жизнь скончал, Он умер, нет — издох, как бурый мерин пал. Нас Ванька в Питере уже не оставляет, Присутствием своим всех паки оживляет. Минуту целую не осушал он глаз, Повыл, поморщился, вздохнул, сказал пять раз: — Анафема я будь, с Иудой часть приемлю, Чтоб с места не сойтить, пусть провалюсь сквозь землю, Родителя коль мне теперь не очень жаль, Хоть стар уже он был и пьяница, и враль. Что ж делать, быть уж так, вить с богом мне не драться, Но пивом и вином пришло уж утешаться.— А ты днесь торжествуй, приморская страна, С небес что благодать тебе така дана. Гаврилыч, маймисты, прохожи богомольцы, Данилыча друзья, вседневны хлебосольцы, Вы, красный, лыговской, горелый кабаки, Полольщицы и вы, пьянюги бурлаки, Ток пива и вина здесь щедро изливайте, Стаканы, ендовы до капли выпивайте, Пляшите, пойте все, весельем восхитясь, Данилыч что теперь уж не покинет нас. И ты, задушный друг, кабацкий целовалыцик, Гортани ванькиной прилежный полоскалыцик, Веселья в знак ему огромный пир устрой И с пивом свежую ты бочку сам открой, В воронку затруби, трезвонь в котлы и плошки, Пригаркни, засвищи, взыграй в гудок и ложки, Руками восплещи, спустя портки скачи, Слух радости такой повсюду разомчи!

Басни и притчи *

Подьяческая жена и поп

Покаялась попу подьяческа жена, Что в девушках она Довольно выпила вина. Да это малый грех и только лишь безделка, Примолвила она, — расселась щелка, И вышла замуж я не целка. О, глупая пизда, — вскричал наш поп, — На что ты так напивалась И еть без панциря давалась. Пизда твоя теперь во ад уже попалась. Я всем тебя, что есть на свете, прокляну И припущу к тебе во аде сатану, Чтоб он тебя в клочки, ебену мать, разъеб И после мокрым бы ударил хуем в лоб Или в висок, Чтоб из пизды твоей посыпался песок. Я сам взял не целку попадью, Однако ее ладью Я сам же прохватил И хуй в нее влупил И собственную плешь заколотил. Так стало то не грех, Что поп Уеб И на пизде расчистил мех. Когда попы ебут, Не грех в пизду кладут, Не беззаконием на секель дуют, Поповичев они в пизду мудами суют. А ты духовный чин пиздою не почтила И с светскими свою пизду проколупила, Так будь ты проклята, сатана. При сих словах подьяческа жена Немного наклонилась, Как будто жопою сесть на хуй норовилась, Оскалила пизду и подняла подол, Священник задрожал, колико был ни зол. Пизда в смирении две губы ужимала И секелем попа на милость привлекала, И словом так умильно тут мигала, Что постная в попе кровь тотчас заиграла И хую голову яряся подымала. Вострепетала плешь, хуй рясу прочь отклячил, Поднявши лысой лоб, Вскочил в восторге поп И в грешницу сию он хуй до муд впендрячил. Рвался, потел, Не только хуй один, муде он вбить хотел, Однако пизда еще узка, А от муд мошна не кругла, не плоска. Не влезли яйцы, хоть сколько не толкались, А действующие уж оба запыхались И непосредственно ебясь они мешались, Попова сила пала И не поправилась. Другая подъебала. Оставил поп пизду и хуй в ножны вложил, Оборотяся к ней, смиренно говорил: Кто в свете не таков, Прощаю, Разрешаю От всех тебя грехов.

Коза и бес

Случилося козе зайти когда-то в лес. Навстречу — бес Попался животине. По едакой причине Коза тряхнула, Хвостом махнула, Вернула рожками, Прыгнула ножками И ненарочно, Только точно Попала чорту на елдак И слезть с него не знала как. С такого страху Усрала рубаху. Вертит дырой — У чорта хуй сырой, Ебет как пишет, Коза чуть дышит, Визжит, блеет и серит, А чорт ни в чем козе не верит, К мудам подвигает И прижимает. Наебся бес И скрылся в лес. На козий крик Сбежались вмиг Все звери, и медведь Стал козу еть. Еб волк ее и заяц, Потом Зосима-старец И все монахи С сермяжными рубахи. Потом гады и птицы В пизду козе совали спицы.