Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

С этого времени на ближайшие годы главной обязанностью Баркова стала переписка (копирование) различных академических документов и рукописей. Поручалась ему и редактура отдельных текстов. Очень быстро Барков приобрел хорошую квалификацию, как сказали бы сейчас, редакционно-издательского работника. Именно в области книжного дела и литературного труда он намеревался зарабатывать себе на жизнь, ибо мизерного жалованья академического копииста (как стал он теперь именоваться вместо «ученика») могло хватить разве что на водку, при тогдашней ее баснословной дешевизне. Для сравнения с окладом Баркова (36 р. плюс добавленные 14 р.) укажем, что за двадцать лет до этого (в 1735 г.), при более низком уровне цен, жалованье «портомойницы» в штате академической семинарии (открывшейся потом как гимназия и университет) было определено в 36 р. годовых, а на каждого ученика по плану ассигновывалось (с учетом одежды, питания и т. п.) по 146 р. 60 и 76 коп [46] .

46

Пекарский П. Редактор, сотрудник и цензура…, с. 64, 65.

Кроме профессиональных навыков, Барков, по всей видимости, умел ладить с людьми и, несмотря на свои известные пороки, внушал доверие как способный и перспективный работник. Известно несколько его попыток найти себе подходящую службу. Так, уже через год после определения копиистом он просил академическую Канцелярию отпустить его справщиком на вакансию в типографии Морского кадетского корпуса, 15 апреля 1754 г. он подал слезный рапорт с этой просьбой:

В Канцелярию Академии Наук

Всепокорное доношение

Доносит оной же Академии Копеист Иван Барков о нижеследующем:

1.

Уведомился я именованный, что полученною сего апреля из г<осу>д-<а>р<с>твенной Адмиралтейской Коллегии промемориею требуется в типографию морского шляхетного кадетского корпуса справщик, который бы знал российскую грамматику и по латине;

2.

А понеже я в рассуждении знания объявленных в той промемории грамматики и латинского языка особливую имею к оной должности способность, тако ж и к типографскому поведению нарочито уже приобык, упражнявшись в касающихся к тому делах, наиначе же во исправлении корректур более, нежели полтора года;

3.

Того ради, да и для претерпенной мною веема немалой бедности, в коей почти целые три года обращался, всепокорнейше Канцелярию Академии Наук прошу, дабы в порадование мое и во облегчение от оной не лишить меня в сем случае высокой милости, удостоить к определению в помянутую должность, а паче что сим способом малые труды мои в науках втуне остаться не могут, но и сверх того чувствуя толь чрезвычайную милость и пользуясь, елико возможно, приобретенными от Академии плодами учения с непременною благодарностию, по все-подданнической моей рабской должности, о многолетном здравии ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА с ИХ ИМПЕРАТОРСКИМИ ВЫ-СОЧЕСТВЫ молить Бога неусыпно буду, к тому ж и высокую честь и славу Академии ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА по всей моей возможности наблюдать и прославлять долженствую;

4.

Что ж касается до моего исправления в житии, то не довольно еще кажется, чтоб нынешнее мое гораздо исправнейшее против прежнего состояние могло быть о честных моих поступках доказательством, но непременно во всю мою жизнь стараться не премину, дабы и всегда оказывать себя таким, какому надлежит быть трезвому, честному и постоянному человеку.

Апреля < > дня 1754 год<у>.

К сему доношению копеист Иван Барков

руку приложил [47] .

47

ААН, ф. 3, оп. 1, ед. хр. 187 (текущие дела за апрель 1754 г.), л. 42-42об.

Но в просьбе Баркову было отказано и определено «быть ему впредь об нем до усмотрения при писме всяких дел, а чтоб он таковыми доношениями часто Канцелярию не утруждал, сию резолюцию объявить ему с подпискою» [48] . Вместо этого Баркова ждало поручение другого рода.

М. В. Ломоносов, трудясь на нивах самых различных наук, в 1754 г. работал над сочинением «Российской истории» и в марте обратился в академическую Канцелярию с просьбой отрядить ему в помощь способного студента для употребления по бумажным делам. В феврале следующего, 1755 г., для этих целей к нему был прикомандирован Барков, который, еще будучи студентом университета, переписывал ломоносовские бумаги. Весной — летом 1755 г. Барков переписывает набело «Опыт описания владения первых великих князей российских», осенью — «Российскую грамматику» и рукопись второго тома «Сочинений» Ломоносова. Перебелял, а иногда, возможно, и записывал под диктовку Барков и другие труды Ломоносова, его письма и официальные бумаги [49] . За этими занятиями он проводил целые дни. Между тем в Академии были и другие желающие иметь Баркова своим сотрудником. В частности, историк Г. Ф. Миллер, который, судя по отдельным имеющимся данным, вообще благоволил к нему. Миллер являлся секретарем академической Конференции; 29 января 1756 г. на заседании Конференции он доложил, что Барков «находится беспрестанно для письма у <…> Ломоносова, а при Конференции ежедневно случаются дела, для которых российский копеист необходимо надобен», и требовал Баркова от Ломоносова отозвать; однако Конференция решила оставить его при прежнем поручении, а для текущих дел привлечь копииста Семена Корелина [50] . Вероятно, вскоре Миллер обратился к самому Баркову, чтобы просьба о переводе его от Ломоносова исходила непосредственно от Баркова. В мае он подал следующее доношение:

48

ААН, ф. 3, оп. 1, ед. хр. 187, л. 43об.

49

О переписанных Барковым ломоносовских бумагах см.: Модзалевский Л. Б. Рукописи Ломоносова в Академии наук СССР. Научное описание. М.-Л., 1937; Летопись жизни и творчества М. В. Ломоносова. М,-Л., 1961; Моисеева Г. Н. Ломоносов и древнерусская литература. Л., 1971; КулябкоЕ. С. иСоколоваН. В. Указ. соч.

50

Билярский П. С. Указ. соч., с. 305–306.

1.

По резолюции Канцелярии Академии Наук велено мне быть в доме коллежского советника и профессора господина Ломоносова для переписки Российской грамматики, которая мною и переписана уже дво-екратно; да сверьх того разных его сочинений в стихах и в прозе том вторый, також и других его дел немалое число.

2.

А ныне оной господин советник и профессор приказал мне переписывать набело взятую им из академической библиотеки книгу, называемую Нестера Печерскаго летописец, коего уже близ половины мною и переписано, токмо продолжать впредь оную без особливаго Канцелярии Академии Наук повеления опасаюсь, особливож, имея от оной Канцелярии порученное мне от давнаго времени другое дело, а именно Малороссийские права, которая книга мною токмо начата, но за отлучкою моею от Академии в дом его господина Ломоносова продолжаема поныне не была, и ныне находится у меня в целости.

Того ради Канцелярию Академии Наук всепокорно прошу, дабы по-велено было в рассуждении многих имеющихся у меня разных дел, а особливо для беспрерывных и крайних повсядневных моих трудов, ныне быть мне при Академии попрежнему, да и впредь от Академии не отлучать; а ежели Канцелярия Академии Наук за благо рассудить соизволит оныя его господина советника Ломоносова впредь мне отправлять, тоб повелено было при Академии ж, а не у него господина советника, дабы Канцелярии Академии Наук об означенных моих трудах всегда известно было. И на то сие мое прошение ожидаю милостивой резолюций.

1756 года мая 2 дня.

К сему доношению копеист Иван Барков

руку приложил [51] .

51

Моисеева Г. Н. Указ. соч., с. 160; см. там же в Приложении снимок автографа Баркова этого документа.

Данное доношение чрезвычайно любопытно. Его мотивы, как нам кажется, могут быть истолкованы двояко: с одной стороны, в доношении явно выражено желание Баркова покинуть дом Ломоносова: он согласен продолжать переписку его бумаг, но только «при Академии ж, а не у него». Напрашивается мысль о несложившихся отношениях у Баркова с Ломоносовым, причем «страдающей стороной» при этом выступал копиист, иначе Ломоносову ничего не стоило отослать от себя неугодного помощника, и так имеющего дурную репутацию. Другой мотив допускает относительное взаимопонимание между Ломоносовым и Барковым, но предполагает вмешательство какой-то третьей силы, например, Миллера, оказывавшего давление на Баркова с целью вернуть его в распоряжение Канцелярии. Уговоры Миллера, возможно, подкреплялись определенными обещаниями, и, кроме того, сам Барков находил мало удовольствия в бесконечном механическом переписывании ломоносовских бумаг, не оставлявшем ему времени и сил для самостоятельных литературных занятий, на что он жаловался Канцелярии.

Вопрос о взаимоотношениях Баркова с Ломоносовым был ключевым в освещении его биографии. В работах советских исследователей он все более последовательно интерпретировался в общественно-политическом плане, в контексте противостояния Ломоносова партии академиков-немцев в борьбе за национальную русскую науку и просвещение. Собственно, такой подход со всей определенностью был сформулирован еще в анонимном очерке для несостоявшегося издания «Вакханалический певец Иван Семенович Барков» (ЦГАЛИ). Если дореволюционные биографы, указывая на зависимость Баркова от Ломоносова, пользовались терминами «протеже», «пюпиль», то затем эти отношения стали определять понятиями «ученик», «последователь», «соратник».

Действительно, общение Баркова с Ломоносовым было самым длительным (с 1748 г. до смерти последнего в 1765 г.) и интенсивным; бесспорно, под влиянием Ломоносова отчасти определялись литературные интересы и замыслы Баркова. Предание (но, может быть, уже как чистое мифотворчество) фиксирует и их близкие личные отношения, причем сближение мыслилось на характерной почве. Ссылаясь на утраченную рукопись XVIII в., неизвестный автор упоминавшегося очерка рассказывал: «Барков был хорошо знаком с Ломоносовым и даже под конец его жизни сдружился с ним. Ломоносов любил его за постоянную веселость, резкость мнений и неистощимое остроумие, которым он так и сыпал в разговоре, тонко задевал смешные стороны тогдашних членов Академии и писателей… Незадолго до своей смерти, как известно, Ломоносов стал сильно пить, и в подобных возлияниях Бахусу непременно уж ему аккомпанировал Барков.

Ломоносов ценил Баркова, признавая в нем богатые способности; часто он говаривал ему: — „Не знаешь, Иван, цены себе, поверь, не знаешь!“ [52] ». Так же и Сумароков называл вместе имена Ломоносова и Баркова, как двух известных академических пьяниц [53] .

Работа у Ломоносова вывела Баркова на поле занятий русской историей. В 1756–1757 гг. он сделал для Ломоносова копию Кенигсбергского (Радзивилловского) списка летописи Нестора, в 1759 г. «ежедневно после полудня» ходил к Ломоносову для переписывания его «Древней Российской истории», тогда же сверял изготовленную летописную копию с подлинным Кенигсбергским списком. Позже им были осуществлены две самостоятельные исторические работы: написан очерк русской истории от Рюрика до Петра I, вошедший в книгу «Гилмара Кураса. Сокращенная универсальная история <…> с приобщением Краткой российской истории вопросами и ответами в пользу учащегося юношества» (СПб., 1762) [54] , и осуществлено издание Несторовой летописи по списку, обрабатывавшемуся им под руководством Ломоносова. Это издание вышло в 1767 г. как первая часть «Библиотеки российской исторической, содержащей древние летописи и всякие записки…» (подготовка велась с 1759 г.). Руководил печатанием советник академической Канцелярии И. И. Тауберт. Издание этого важнейшего памятника русской историографии подверглось уничтожающей критике известного немецкого ученого А.-Л. Шлецера, много десятилетий занимавшегося историей России, в частности, летописью Нестора. Суровый приговор Шлецера на долгие годы определил отношение к редакторско-издательскому труду Баркова. Шлецер назвал Баркова «подделывателем» и утверждал, что подллинной летописи читатель так и не получил, ибо «не русский летописец XI столетия лежал перед ним, а русский канцелярист XVIII столетия Барков». Причины неудачи с изданием Шлецер объяснял как тем, что был избран далеко не лучший список Нестора (Кенигсбергский), так и тем, что работали над ним непрофессионалы: руководил «Тауберт, не истинный ученый по профессии», «Печатание, корректуру и все дело он передал не ученому (однако знающему по-латыне) академическому канцеляристу Баркову. Несчастный выбор, потому что этот человек, сверх недостатка учености, имел еще и ту слабость, что часто бывал нетрезв. И — что еще более увеличило зло — Тауберт позволил, или лучше сказать, приказал этому издателю 1) изменять старую орфографию или подновлять ее; 2) пропускать целые отрывки не исторического содержания <…> 3) непонятные места изменять по догадкам и делать их понятными; старые, обветшалые слова заменять новыми по соображению; 4) пробелы пополнять из других списков.

52

ЦГАЛИ, ф. 74, оп. 1, ед. хр. 1, л. 9.

53

В доношении от 22 апреля 1759 г. с жалобой на Н. И. Попова; Ломоносов прозрачно подразумевается в числе «других» пьяниц, «о которых Академия не меньше меня известна» (Пекарский П. История имп. Академии Наук в Петербурге, с. 657).

54

Принадлежность этого сочинения Баркову впервые установил В. П. Семенников (см. его «Материалы для истории рус. литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II». СПб., 1914, с. 10–11); позднее была обнаружена и рукопись Баркова (Кулябко Е. С. и Соколова Н. В. Указ. соч., с. 200–205; Кулябко Е. С. Указ. соч., с. 30–31). (Подробнее см.: Моисеева Г. Н. Сочинение Ивана Баркова по русской истории. — Страницы истории рус. литературы. М., 1971.)

Такого издания древних, важных летописей XVIII столетие не видало ни у одного просвещенного народа!» [55]

Суровый приговор Шлецера был на долгое время канонизирован в России в авторитетном «Опыте краткой истории русской литературы» Н. И. Греча (СПб., 1822) [56] , но в советское время эта оценка во многом пересмотрена; не отрицая допущенных просчетов, за изданием признают ценность приоритетной публикации важнейшего исторического источника [57] .

55

Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. Пер. В. Кеневича. — Сборник ОРЯС имп. АН, СПб., 1875, т. 13, с. 59–60.

56

«…Барков был весьма плохой знаток истории: он совершенно испортил порученное ему Академиею первое издание Нестора» (с. 189–190); ср. Старческий А. Очерк литературы русской истории до Карамзина. СПб., 1845, с. 143.

57

См., например, в указанных работах Г. Н. Моисеевой и Е. С. Кулябко.

Кроме этого, Баркову принадлежит перевод с латинского «Сокращения универсальной истории» Л. Гольберга (СПб., 1766), он же редактировал перевод «Натуральной истории» Ж. Бюффона и по поручению Тауберта правил «Скифскую историю». А. Лызлова. Но это уже были труды 1760-х гг.

В мае 1756 г. академическая Канцелярия удовлетворила просьбу Баркова и «ему приказано было данные от сов<етника> и проф<ессора> гдна Ломоносова дела переписывать в Канцелярии, а не у него на дому, и от Академии бы его никуда не отлучать» [58] . Однако перепиской ломоносовских бумаг Барков занимался и далее. Пожалуй, самое красноречивое свидетельство доверия, оказываемого ему Ломоносовым, это привлечение Баркова к переписке сочинявшейся Ломоносовым в июле — августе 1764 г. «Краткой Истории Академической Канцелярии», документа злободневного и острого, раскрывающего академические интриги и подводные течения.

58

Билярский П. С. Указ. соч., с. 308.

С 1756 г. Барков стал вести письменные дела президента Академии наук К. Г. Разумовского, но уже в январе следующего года «за пьянство и неправильность» был от них уволен. «Срывы» Баркова продолжались и позднее: в 1758 г. он на несколько недель исчез из Академии и не появлялся на службе, так что его даже пришлось разыскивать через полицию [59] . Но при этом постепенно расширяется объем литературной деятельности Баркова, больше он занимается редактированием и переводами. Так, в том же 1758 г. он готовит «Переводы с латинского и шведского языков, случившиеся во время имп. Марка Аврелия римского и Каролуса XII шведского» (издано было лишь в 1786 г.).

59

Степанов В. П. Указ. соч., с. 58.