Девки

— Не отстоять, — говорили в толпе. — Потому что бревна сосновые, в обхват, сухие. Как раз примутся.

Со двора молодежь подымала по лестнице на крышу ведра. Девки в прилипающих к телу сарафанах вытаскивали воду из колодца.

Остов горящего здания, еще не рухнувшего, отливал золотом. Из пазов вылезали огненные змеи, вползали на крышу, теряясь в потоке пламени. Кто посмелее цеплялись баграми за выжженные прорехи дерева, пытаясь сокрушить клетку сруба, но дом был еще тверд, и они, помучаясь, отходили на дорогу.

Наконец дом осел боком, с потолка посыпалась земля, огонь утих. Парни бросились ватагой, уцепились за угол багром и стали тянуть его, ухая, как портовые рабочие.

Бревно выехало из стены с хрустом, подломилось и упало, посыпались раскаленные угли, отгоняя народ. Срубы разъехались, образовавшееся в стене отверстие мгновенно наполнилось дружным огнем, пламя увеличивалось. Вылетели вспугнутые огнем галки, ныряя в дыму.

Мужики притихли. Огонь перекинулся на убогий дом Игнатия Пропадева, загорелась поветь. Толпа хлынула туда. Пока искали лестницу, взбирались с водой, пламя переползло на крышу соседнего дома. Тогда все убедились, что дальнейшая борьба с огнем безуспешна. Хозяева-соседи кинулись переносить скарб на околицу, бросая избы на произвол судьбы. Весь порядок выгорал. Огонь подбирался к дому Бадьиных.

Приехали с машинами из Курилова, из Богоявления, из Сарадона, из Тепелева. Зверевские дружинники в светлых касках особенно выделялись.

На дому Василия Бадьина разбирали крышу. И когда пожарные отколотили одну сторону, а пламя с ближайших домов прояснило глубь хмурого чердака, — народ увидел Марью, лежащую в обмороке. Возле лежала веревка с петлей на конце.

Ее вынесли. Бадьин приостановил работу пожарных и отдал дом на съедение огню.

Возбужденная толпа гудела; искала зачинщиков пожара. Слышались выкрики:

— Найти надо!

Бадьин, стоя на дороге, говорил надрывно и скрипуче:

— Мужики! Терпенья нету! Дочь отняли, хату спалили, а кто?

В обнаженных ларях клети занималась огнем янтарная пшеница. В горнице тлели одежды. Василий Бадьин суетился около огня, подбирал и складывал в кучу ненужный хлам. Семен, оставив свою горницу на произвол судьбы, отстаивал от огня соседский дом. Все смелее и смелее выкликались имена предполагаемых поджигателей... Всяк называл того, на кого был зол. Чаще других слышались: «Парунька! Шарипа! Семен!» Считали, что Семен мстил отцу, а Парунька была зла на Бобонина.

— Берите колья! — вдруг закричали мужики. — Берите колья да расправимся с поджигателями, пока суть да дело...

И некоторые обиженные в эту ночь вооружились топорами и кольями.

Раздалось в темноте:

— Только мокренько будет... Дорбалызну. Никто мне не указ. Экая шельма! Потаскуха!

— Комса! Сами они крупа крупой, а нам, старикам, жить не дают... Супротивная сила.

— Сватажились... Организации... коперации... Божьего пути не хотят...

Невообразимая орда людей затопила проулок, и понеслась в угон. За кем? Того и сама не знала.

Глава десятая

Парунька отобрала одежду, завязала ее в узел, а остальное оставила на сохранение Наташкиной матери. Когда она, придя к себе в пустую и темную избу, торопливо обулась в лапти — дом Бадьиных уже обнимался куревом.

Отдаленный прибой людских голосов несмолкаемо тревожил слух. Через стекла рам видна заполненная народом околица, освещенная фонарями. Мимо окон мелькали фигуры людей, лохмато-неуклюжие.

— Подожгу избу свою и убегу от проклятых мест навеки. — думала Парунька. — Пущай сгибну, но чтоб не на глазах супостатов немытовских.

Она пошарила рукой на лавке, нащупала коробок со спичками. Перетащив узлы в сени, повыдергала из стен солому и сложила кучей в углу. Чиркнув спичкой, растревожила тени: соломинки сгибались в судороге огненных языков, убывая в золу.

Неясное бормотание, то задерживаясь, то прорываясь, торопливо бежало к дому. Отдавалось в воздухе дружное шлепанье босых ног и разгоряченное сопение.

Толстым колом Парунька приперла сенную дверь и стала за ней, не дыша. Шум прекратился, за дверью остановилась толпа людей.

Кто-то спросил сурово:

— Дома, что ли? Эй! — и последовало нехорошее слово. Парунька молчала.

В дверь бухнули — сенцы задрожали, и тот же голос произнес:

— Не уйдет, коли тут. Налегай. Фома, плечом. Заскрипела дверь, звякнула щеколда.

— Никак огонь там... Неужто подожгла и сбежала?

Огонь нежно обнимался с пучками соломы, торчащими в углу, дым едуче полз в горло.

Парунька косынкой сгоняла пламя с угла, не понимая, зачем это делает.

Она вошла в избу, бросилась к окну и встретилась глазами с бородатой черной образиной.

Мужик пытался распознать сквозь стекло, кто в хате. Вдруг он отскочил от окна и закричал громко и радостно:

— Тут! Честное слово. К печке жмется... Колоти, Филя, стекла! Живьем возьмем ее!

Дрызнули стекла, осколки со звоном летели в темную глубь хаты. В дыру расколоченной рамы протолкнулся сначала стяжок [73] , пощупал темноту, потом комом свалился на пол человек и отбежал к печи. За ним лезли другие.

«Теперь кончина!» — подумалось Паруньке.

73

Стяжок — деревянный брус.

Она выскочила в сени, захлопнула дверь в избу и приставила к скобе корыто.

— Заставилась, братцы! — услышала она крики из избы.

— Топором придется!

— Тащите топор!

Парунька приставила старую кадку в угол, вспрыгнула на нее и рукой уцепилась за прутья повети. Поветь была соломенная, гнилая от дождей и времени. Пальцами стала разрывать солому повети, обливаясь дождем едучей пыли. В носу щекотало, в горло налезала пахучая грязь. Приостанавливая движение уставшей руки, она тихонько сплевывала на пол и затем начинала работу вновь. Наконец рука просунулась наружу.

Парунька с силой отрывала жухлые куски повети, увеличивая отверстие. Показался осколок ночного неба величиной с голову человека. Парунька уперлась пальцами ног о бревенчатые стены и раздвинула плечами отверстие шире. Наконец ей удалось вылезти. Осторожно прислушиваясь к звукам, комком свернулась она в свесе между своей и чужой поветями.

Тихо. Мужики, должно быть еще не принесли топор. Она встала и осторожно шагнула по свесу. Широкое зарево улиц — как на ладони. В кучу обуглившихся бревенчатых остатков прыскали из шланга, пар и дым огромными сизыми клубами взвивались в небо. Около пожарища народу было меньше. А дальше, к церкви, уходил целый ряд почерневших печей, это все, что осталось от строений. Посередине села неуклюже выделялся каменный остов канашевского дома.