Девки
Шрифт:
— Постой, баба, не ври! — сказал Петр. — Ведь я слышал, что Фекла с большим изъянцем.
— Дело, отец, темное. Да и то сказать, поди найди ныне девку без изъянцу. Вспомни, в коем веке живем. Да и Санька не святой.
— Не в том дело. Тот изъян — дело пустое. Да вот беда — ее в округе пнем зовут. Девка с простинкой [142] . Не все винты крепко тут (он показал на лоб) завинчены, не все гайки на месте.
— И полно, отец. Простинка не хромоножье, в работе не помеха, в любовных усладах и подавно.
142
Простинка — слабоумие.
— Оно вроде так. Не по Саньке она. Санька наш — дока. Орел. Дура жена ему будет зазорна.
— Какой ты, отец, глупый. Да кто
— И впрямь, мать.
— Да глупенькая-то жена лучше. И мужу не поперечит, и нас стариков будет бояться да чтить. А как высокоумную-то да бойкую возьмешь да, упаси боже, комсомолку, горя от нее не оберешься. И то ей не так, и это не эдак. А уж так рады будут Феклу выдать. Она засиделась. Спит и видит жениха.
— Ну так что же, мать, любовь да совет им. Засылай сваху. А я Саньку уломаю.
— Пошлю я Устю, уж больно речиста, да и Саньку самого. Как только взглянет невеста, вся истает.
Когда явился Санька домой, отец ему сказал, что согласен женить сына, но на Фекле. С похмелья Санька обернул этот совет в шутку, посоветовался с товарищами. Все были в восторге:
— Айда сватать в Мокрые Выселки, — сказал Санька.
Парни охотно ответили на то:
— Куда ни шла, встряхнем округу, товарищи. Парню вино, что мельнице деготь, — смазал и ходчей пошел.
Обманное сватовство, устраиваемое парнями для озорной утехи, — дело в наших местах обычное.
Заводится это дело так. Соберутся парни, раздадут друг дружке роли — кому женихом в предстоящей затее быть, кому его брательником, кому крестным или сватом. Затеят в чужой, дальней деревне, где их не знают в лицо, облюбуют девку и пойдут ее сватать. Бывает и так, что за два, за три гривенника пригласят для прилику вдовицу какую-нибудь податливую, прикажут ей разыгрывать женихову мамашу или сваху. И вот с гармоникой принаряженная ватага парней смело двигается в деревню. Через нанятую женщину, видом вполне внушающую уважение, дают весть невестиной родне, так, мол, и так, пришли женихи для смотрин, просят маленько подготовиться. Невеста прихорошится, установит в доме порядок, созовет своих подруг — даже поплачет от горделивой радости — и начнется пирушка, после которой жених больше не показывается в деревню, оставив на память невесте обещание, что явится на другой день. Пойдут дни, невеста будет тосковать и рдеть от позора, и по всему району разольется молва, что парни-удальцы учинили над ней потеху. Девицы района на гулянках будут ахать и парней укорять, а парни только похохочут, самодурное племя, и хоть бы что.
На этот раз женихом назвался Санька, а в крестные свои произвел Игнатия. Устинью Квашенкину взяли свахой.
Санька с радостью сказал родителям:
— Иду сватать. Только, чур, не отвечаю за исход дела. Могу не понравиться физикой ни родным, ни девке.
— И полно, сынок, — ответила мать, — невеста одуреет от радости.
Возродили старинку: Саньку принарядили в атласную рубаху пунцового цвета, а по той причине, что Санька рос длинен и строен — удался в прадедов, — рубаха облегала его свободно. Достали суконные касторовые [143] брюки — от них шел лоск, как от вороного орловской породы рысака, — и лаковые сапоги с острыми носками. На голову надели картуз с пружиной и лаковым козырем — залюбуешься. Красавчик с картинки, ух ты!
143
Кастор — шерстяная сукноподобная ткань.
В старорусские цветные рубахи разоделись и товарищи, подпоясавшись поясами монастырской моды, в которых венчались их отцы. Разрядились так вовсе не зря: лесная строгая деревенька Мокрые Выселки слыла полустароверской, кондовой и не знала ни галстуков, ни шляп.
Деревенька эта увязала меж лесных оврагов на отшибе от всего света, промышляла лыком и дровами и поставляла на базары соленые грибы. И на молодых много было там старой коросты, а из стариков некоторые славились кулугурским начетничеством почище Полумарфы. Девки там справляли до сих пор и Семик [144] и Красную горку [145] , ходили в лес искать клады на Ивана Купалу, гадали о суженых по лепесткам одуванчиков и выполняли люто обрядность. Каждую весну, в глухую полночь, — как и встарь, голой вереницей обегали овощные грядки в своих огородах по примете, что с той поры ни червь на гряду не попадет, ни солнышко овощи не припечет,
ни дождиком их не зальет. Словом, глухомань:144
Семик — народный праздник, связанный с культом мертвых и весенней земледельческой обрядностью, справляемый на седьмой неделе после Пасхи.
145
Красная горка — народный весенний праздник, приуроченный к первому воскресенью после Пасхи, название произошло от обряда встречи восхода солнца.
Устинья утром подала в Мокрые Выселки весть, а к полудням парни с двухрядной гармошкой подошли к дому Феклы.
Вынесла Фекла в этот день на воздух все свое девичье приданое. Посмотрите, какая справная невеста. Было тут все, что положено иметь девке зажиточных родителей.
Были староверские отливные платки непомерной ширины с мохнатыми каймами; были с набойчатыми рукавами сарафаны из цветной шерсти, левантиновые [146] косынки и шали турецкого, персидского и оренбургскою привоза. Непередаваемой яркости шали и прочности вековой. Тюками лежал тут же на завалинке крестьянский холст — плод досужных девичьих дней, а дивный ряд утиральников русского шитья, столешников и наволочек накрыл лужок до самой дороги. Чарование глазам, а любителям старой обрядности отрадная картина. Шуб не перечесть, сарафанов не перечесть, цветных запонов не перечесть, и шерстяных чулок, и готовых косоплеток [147] , а уж о нарукавниках вышивных и говорить нечего.
146
Левантин — одноцветная шелковая материя.
147
Косоплетка — завязочка, вплетаемая в хвост косы.
Перезрелая широколицая девица, с красными, как морковь, щеками, полнотелая, широкобедрая, увидала с крыльца жениха, ахнула от восхищения, вспыхнула вся и застыдившись, в смятении убежала в избу.
Санька наперед всех отвесил поклон невестиному отцу бородачу и матушке — те стояли, как поется в песне, «на крыльце с приветом на лице».
— Привет дому. Низко кланяемся хозяевам! — сказал Санька. — Как живете-можете? Спеет ли греча? Почем на базаре зернофуражные культуры?
Все расцвели от удовольствия. Всех сразу обворожил такой заботливый, такой дотошный, такой пристойный жених!
— Бог грехам терпит, — чинно, в полспины отдавая гостям поклон, молвила мать невесты.
— На бога нечего гневаться, — сказал старик. — И на зернофураж сходная цена ноне. Намедни продал сто мер овса барышно.
Все чин чином последовали за Санькою на крыльцо.
Старики засуетились, забегали и ввели ватагу в избу, где сидели девки, одна другой нарядней, цветней и дородней. Вошли, как в малинник.
Рушники по углам. Иконостас древних икон. Лепешки по колесу на столе. По дубовому полу тканые половики.
— Разрешите, барышни, с вами познакомиться, — сказал Санька.
Он скинул картуз, тряхнул волосами, поклонился в полспины. Сперва пожал руку невесте, а потом и каждой из подруг. Стали подавать девкам руки и товарищи. Все за ручки крепко подержались.
— Не парень, а рисунок, — шепнула крайняя девка подруге, и друг дружке на ухо стали девки передавать: — Рисунок... Как есть рисунок... картинка писаная. Счастье Фекле привалило.
Невеста расцвела маком, притаив дыхание. Санька сел подле нее, и началось пиршество.
— Барышни, — сказал Санька, — разрешите вам представить моего и всех товарищей закадычного друга Игнатия Ивановича Пропадева, первого в губернии гармониста и убежденного трезвенника.
— Польщен! — ответил Пропадев, — поклонился и сел...
— Ой, как обходительны, индо взопрела, — сказала мать невесты от радости.
Парни хватались за бока от смеха.
Невеста блаженствовала, невеста сияла, невеста трепетала от восторга.
Сваха хвалила женихову родню...
Подан был съедобный припас, без которого у родной мамы и то скучно. Припас был такой: лапшенник [148] , луку сноп, свежие огурцы, солонина, грузди, ситник, самогон в кувшинах. Особым угощением стол не хвастался по причине нежданного посещения гостей.
148
Лапшенник — запеканка из лапши.